– Может быть, ты хочешь отпраздновать день рождения в Москве? Здесь твои друзья Вова и Елка. Мама бы за тобой приехала.
Ты молчала. Ты выслушала все аргументы о дне рождения в Москве и выдвинула убийственный контраргумент. Ты сказала:
– А платье?
Имелось в виду то самое бальное платье, которое вы купили с дедушкой еще зимой. В сущности, было всего два повода в году надеть бальное платье. Это Новый год и день рождения. Ты это понимала. Еще ты понимала, что растешь и через год платье будет тебе безнадежно мало, поэтому контраргумент у тебя был неоспоримый:
– А платье?
Теоретически можно было бы возражать, что на московского друга Вову платье должно произвести не меньшее впечатление, чем на петербургского друга Гошу. И можно было предполагать, что московская подруга Елка ничуть не меньше завидовала бы твоему платью, чем петербургская подруга Яна. Однако же Вова и Елка про платье ничего не знали, тогда как петербургские друзья Гоша и Яна давно были о сногсшибательной силе платья предупреждены. Вы с Гошей ссорились и мирились каждый день. Иногда не могли поделить лягушку, иногда выяснялось, что один из вас во время купания прыгнул в воду семь раз, а другой – всего пять, что несправедливо. И всякий раз, когда вы ссорились, Гоша кричал:
– Я тебя не люблю.
– Полюбишь, – отвечаешь ты спокойно.
– Я никогда тебя не полюблю!
– Полюбишь, – ты снисходительно улыбалась. – Вот бальное платье надену на день рождения, полюбишь как миленький.
Как же можно после таких слов взять вдруг и уехать с дачи до дня рождения, так и не показавшись Гоше в платье, так и не опробовав нечеловеческую силу красоты. Пришлось нам с мамой, нагрузившись подарками, самим ехать в Петербург, ютиться в проходной комнате и две ночи спать на пыточном диване ради детского праздника.
Наступил твой день рождения. Ты получила в подарок кинжал королевы Люси, фиал королевы Люси, наполненный чудодейственным снадобьем, заживляющим любую рану, и плащ королевы Люси, красивый хотя бы потому, что красный и на завязочках.
Еще (ты предпочитаешь раскрывать подарки по очереди, растягивая процесс их получения практически на весь день) тебе достался пластмассовый лев Аслан. Лев умел раскрывать и закрывать рот, и это было очень полезное его свойство, поскольку, с одной стороны, можно играть, будто лев рычит, а с другой стороны, можно подвешивать льва на ветки, так, чтобы он висел, сжимая ветку зубами. Еще ты получила надувной диван, на котором весело прыгать и кувыркаться, особенно когда диван переворачивается и вся прыгающая на диване компания валится на траву. Еще ты получила – да много чего ты получила в тот день.
Ровно в семь часов вечера, когда с соседних участков потянулись к нашему дому гости, вы с мамой удалились в комнаты одеваться и причесываться. Друзья Гоша и Яна, а также их родители терпеливо топтались перед домом на лужайке и ждали выхода именинницы.
Наконец ты вышла. Мне кажется, ты невероятно трогательно потупляла голову. Волосы у тебя на голове, обыкновенно представлявшие собою гнездо или две косички, на этот раз стали самой настоящей прической. Ты чуть приподнимала юбку, когда спускалась по ступеням, и совершенно очевидно было, что спуск по ступеням ты неоднократно репетировала с бабушкой.
Твоя подруга Яна немедленно вспомнила, будто забыла что-то дома, выбежала за ворота, отдышалась там от твоей красоты, всплакнула от зависти и только потом вернулась, поцеловала тебя и подарила подарки.
А друг Гоша, наоборот, держался молодцом и сломался позже. Он сказал:
– Я поздравляю тебя с днем рождения, Варя, вот тебе подарок, – с этими словами Гоша обнял тебя и поцеловал, слишком, на мой отцовский вкус, бесцеремонно.
Сели ужинать. Вы ели шашлык и торт, поскольку именно эти два блюда считали праздничными. Время от времени Гоша вставал из-за стола, подходил к тебе сзади, обнимал так, что ладони его как раз оказывались на твоей груди, и говорил:
– Неужели ты завтра уедешь?
– Я завтра уеду, – отвечала ты беспечно. – Я поеду на море, буду собирать там красивые камушки. И даже найду для тебя, Гоша, камушек с дыркой, который называется «куриный бог».
– Не хочу куриного бока, – отчаивался Гоша.
– Не «бока», а «бога». Ну и зря не хочешь. «Куриный бог» тому, у кого он есть, приносит счастье.
Тут Гоша не выдержал светской беседы:
– Я не хочу счастья. Я хочу, чтобы ты не уезжала. Я тебя люблю! И никуда тебя не отпускаю.
– Не имеешь права, – парировала ты. – Мне уже шесть лет, и я куда хочу, туда и еду, особенно с мамой и папой.
– А я тебя не отпускаю. – Гоша покрылся красными пятнами и стал размахивать руками. – Если ты уезжаешь, тогда я отниму у тебя все подарки, которые подарил.
– Папа, – ты обратилась ко мне. – Вытяни ноги от стола к шкафу, чтобы Гоша не сумел забрать мои подарки. Я тебя серьезно прошу.
Я замешкался и не успел загородить Гоше дорогу. И увещевать мальчика не успел, и никто не успел бы. Гоша бросился к груде подарков, лежавших в углу, схватил подарки, принесенные им, и, обливаясь слезами, бросился вон, приговаривая:
– Я тебе их выбирал! Я тебе их берег! Я даже не играл в них ни одного раза! А ты уезжаешь!
У тебя тоже глаза были на мокром месте. Я спросил:
– Тебе жалко подарки, себя или Гошу?
– Подарки, конечно, – ответила ты честно. – Гошу тоже немножко жалко, но подарки жальче.
– Может быть, ты догонишь его, и вы помиритесь?
– Как же я его догоню? Я же в платье, а он в штанах.
Успокоить тебя нам удалось только тогда, когда мы обратили твое внимание на витражные краски, которыми можно рисовать на стеклах. Ты принялась рисовать, как всегда самозабвенно. Измазала витражными красками платье, побежала вместе с мамой платье отстирывать и совсем уже забыла о сердечных своих невзгодах.
Гошу успокоить не удалось до следующего утра. Наутро Гоша прислал к нам свою бабушку. Бабушка вернула тебе отобранные накануне Гошей подарки и передала от Гоши, что он тебя прощает.
61
– Я вижу землю, море и игрушечные домики!
Ты впервые в жизни летела на самолете и, в отличие от меня, сочетающего кочевую профессию репортера с отчаянной аэрофобией, совершенно не боялась. Тебе даже нравилось: конфеты на взлете, еда в пластмассовых лоточках… И особенно тебе нравилась посадка. Пока мы снижались к облакам, ты играла, будто облака – это сахарная вата. А мы, пассажиры самолета – будто бы зубы. И вот мы медленно приближаемся к сахарной вате, чтобы ее откусывать. Самолет подрагивал, касаясь облаков, я до побеления пальцев вцеплялся в подлокотники, а ты на соседнем кресле комментировала:
– Откусили, еще откусили, прогрызли. Я вижу землю, море и игрушечные домики.
Море под нами было Адриатикой. Среди игрушечных домиков ты, возможно, видела и тот, в который друзья пригласили нас погостить пару недель. Мы поехали отдыхать вчетвером. Я – с целью отключить на две недели мобильный телефон. Мама – с целью загореть до цвета избирателей Виктора Януковича. Вася, новоиспеченный студент химического факультета МГУ, поехал, «чтобы никто наконец не доставал». И только ты поехала на море без заранее определенной цели, с открытым, что называется, сознанием.
По дороге из аэропорта ты глядела в окошко такси и приговаривала:
– Мы едем в ботаническом саду. Смотрите, мама, папа, инжир, смотрите, киви, смотрите, смотрите, кактус! Вася, смотри, агава! Васечка, ты смотришь на агаву?
С этими словами ты трясла старшего брата, как трясут грушу (или, сообразуясь с Васиными размерами, скорее, как трясут баобаб). Вася меланхолично извлекал из ушей наушники плеера и дружелюбно говорил тебе:
– Варик, не доставай!
Дом, в котором нам предстояло прожить полмесяца, был просторным. Каждому из нас досталась отдельная спальня. Пергола над огромной террасой сплошь увита была виноградом. Ты немедленно вскарабкалась по лозе толщиной в руку, сорвала гроздь неспелого винограда, разгрызла пару ягод и строго предупредила всех:
– Только не заставляйте меня это есть!
Мама немедленно пошла купаться. Вася немедленно ударился головой о притолоку, потом ударился головой о люстру на кухне, потом ударился головой о люстру в гостиной, каждое свое ранение сопровождая возгласом: «Черт! Проклятые карлики!» Возглас относился к хозяевам дома, людям среднего роста.
Я пошел исследовать сад, где весь отпуск намеревался сажать гибискус, бугенвиллею и лаванду, прикидываясь то ли опальным римским сенатором, то ли опальным советским поэтом. Ты крикнула мне вслед:
– Если встретишь в саду змею, позови меня смотреть!
Сама же тем временем отправилась по соседям, составляющим большую русскую колонию, знакомиться и производить впечатление. Познакомилась и произвела.
Через полчаса следом за тобой уже неотступно ходил семилетний мальчик Никита, похожий на молодого Романа Поланского. Вы бегали наперегонки по лестницам, заменяющим в горной местности тропинки, и кричали:
– Я первая!
– Нет, я первый!
– А мы считаем с конца!
– Так нечестно!
– Честно, чтобы я была первая.
Еще через час пришла взволнованная Никитина мама, сказала «берегите дочь» и доложила, что дети в саду под оливой прижимаются друг к другу носами.
Еще через два часа молодых людей в твоей свите стало двое. Кроме семилетнего Никиты появился еще восьмилетний Петя – с некинематографической белобрысой внешностью, зато с кинематографической фамилией. Петя настойчиво предлагал тебе взять фонарик и пойти гулять ночью на дальний пляж. И Петин папа предупреждал, что мальчик имеет обыкновение водить подруг гулять на дальний пляж, но всякий раз, отправившись в этакое романтическое путешествие, не может найти дорогу домой, так что детей ищут в ночи всем поселком. От этого традиционного развлечения в первый вечер нас спас Никита. Он пришел, чуть не плача, и сказал:
– Петя уводит Варю.
– Куда? – всполошились взрослые.
– Он уводит ее от меня.