– Не скажу.
– Думаешь, я планирую тебя убить или типа того?
– Не знаю. Не понимаю, зачем я здесь. Как ты меня сюда привез?
– Не помнишь?
– Не знаю, помню или нет.
– Конечно, не помнишь. Ты была в отключке, когда я доехал домой. Легче легкого получилось. Я положил тебя в фургон, а потом на тележку – и всё.
– О господи.
– Хватит. Не стони так.
– О господи, о господи.
– Перестань уже. Пожалуйста.
– Уму непостижимо.
– Постигай – и давай уже приступим.
– Томас, зачем ты это вытворяешь?
– Я знаю, кажется немного чересчур. Извини меня. Мне правда жаль.
– Господи боже.
– Но ты же знаешь, я человек принципиальный.
– О боже.
– А это – лучший способ кое с чем разобраться.
– Ох, Томас. Прошу тебя.
– Прекрати. Хватит нюни распускать.
– Я на цепи тут сижу, как собака!
– Я всех одинаково приковал.
– Томас, вот как ты относишься к собственной матери? Серьезно, как ты меня сюда привез?
– Я способен на многое из того, о чем ты даже не догадываешься.
– Вроде похищения.
– Мам, я умею делать всякое необычайное. Сюда я привез астронавта. Он до сих пор тут. Я сделал это сам. Ты четвертая, кого я сюда привез. Знаешь Мэка Дикинсона, конгрессмена? Он тоже тут.
– Ох, нет. Нет.
– Видишь, ты никогда не отдаешь мне должного.
– Томас, ты совсем сбрендил. Тебя поймают и посадят в тюрьму на всю жизнь. Ты для этого в доме был? Я слышала, как ты крадешься, решила, что просто берешь что-то из гаража. Я видела твою машину.
– А потом что? Отключилась? Это лучше всего. Итог всему.
– Томас, зачем ты это сделал?
– Пришлось. Мне голову тисками сжало, а теперь ей легче.
– Виню себя.
– В кои-то веки, да.
– Это что значит?
– Поразительно слышать, как ты признаешь вину хоть за что-то.
– Вроде чего?
– Вроде чего? Вроде чего? Ну вот, пожалуйста. Опять сплошная несознанка в бедствии. Как тебе это удается?
– Ой. Чтоб тебя, Томас.
– Не стоит тебе за это тянуть.
– Томас, видишь, что она делает?
– Так ты не двигайся. От движения они туже ощущаются. Лучше всего получается, если просто сидишь на одном месте. Особенно в твоем возрасте.
– Ты глянь на мою лодыжку! Она уже лиловая.
– Она не лиловая.
– Томас, лучше всего будет, если ты просто разомкнешь всю эту дрянь, и мы сможем сесть и поговорить.
– Угадай, кто у меня по соседству.
– Нет, не стану. Не хочу я этого знать. Астронавт. Конгрессмен. Ты мне сам сказал.
– Да, эти ребята у меня. Но угадай, кто еще?
– Я не знаю, Томас. Меня тошнит от мысли, что ты похитил всех этих людей. Уму непостижимо, что мой сын так поступает.
– Ты себя ведешь так, будто не имеешь с этим ничего общего.
– Ты хочешь сказать, будто что-то в том, как я тебя воспитала, превратило тебя в похитителя людей? Чепуха какая.
– Чепуха? Мам, да все, что ты делала, привело меня вот сюда.
– Видишь, ты уже родился готовым обвинять других в собственных ошибках.
– Нет, мам. Нет.
– Томас, это правда. Мне всегда так казалось. Я знала, что у тебя вывих в мозгах. Всегда. Ты родился с вывихом в мозгах. Ты ребенком был с вывихом, подростком был с вывихом.
– Ну, значит, это славное совпадение, потому что в соседней казарме у меня пережиток того времени.
– Кто?
– Припомни шестой класс.
– Понятия не имею. Не мистер Хэнсен же.
– Я знал, что ты знаешь.
– Ты похитил мистера Хэнсена.
– С ним вышло легче, чем с астронавтом. Почти легче, чем с конгрессменом. Он такой податливый. Слабак.
– Сын, я надеюсь, ты не причинил этому человеку ущерба. Тебя убьют, если ты что-то сделал с Дикинсоном.
– Конечно, ничего я не делал. Он уважаемый человек. Как я, как Кев. Ты вообще не понимаешь смысла всего этого.
– Так и есть, Томас. Не понимаю.
– Значит, ты помнишь, как посылала меня домой к мистеру Хэнсену?
– Я знала, что ты там. Не помню, чтобы посылала тебя туда. Так, Томас, выпусти меня из этого.
– Конечно, ты меня туда посылала.
– Все твои друзья туда ходили. Томас, сними, пожалуйста, с меня эти наручники.
– Все мои друзья? Вряд ли. Ходил Дон Бань. Он единственный нормальный пацан, про кого я помню, чтоб он туда ходил, да и ходил он туда потому, что его мама не говорила по-английски и считала, что так у Дона будут оценки получше. Ты знаешь, что мистер Хэнсен выбирал пацанов, у кого нет родителей, или кому чего-то другого не хватает?
– Не знаю, откуда в тебе столько злости.
– А ты считаешь, мне не на что злиться? Мам, какой родитель позволяет своему сыну заниматься «математикой с ночевкой»? Не кажется ли это безответственным?
– В то время не казалось. Ты умолял меня тебя отпустить. Ты меня умолял.
– Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Однажды ты пришла домой и сказала, что слышала про такую «возможность» – ходить домой к мистеру Хэнсену обогащаться. Ты сочла, что это мне поможет, что так я ему понравлюсь. Помнишь, что ты сказала? Ты сказала: «Тебе не повредит друг среди преподавателей вашей школы».
– Я такого не говорила.
– Тогда какого черта я бы стал это помнить после стольких лет?
– Твоя память всегда была склонна к оппортунистическим ревизиям.
– Ты такое чудовище. Ровно так же, как можешь такое говорить. Тебе известно, что эти заявления застревают у меня в голове? Оппортунистическая ревизия! Боже, вот твой единственный талант – говорить мерзкие, гадкие, незабываемые вещи.
– Если я извинюсь, ты меня отпустишь?
– Нет.
– Томас, я за тебя тревожусь. Сколько ты уже держишь астронавта и конгрессмена?
– Значит, ты мне веришь?
– Конечно, верю. Это-то так и пугает.
– Ну, это хотя бы начало. Я не думал, что ты поверишь, будто я на такое способен.
– Я знаю, что способен. Знала, еще когда ты больницу сжег.
– Видишь, вот зачем ты это сказала? Не жег я никакой больницы.
– Томас, прошу тебя.
– Просишь меня? Просишь о чем? Кто сказал, что я сжег ту больницу? Меня в этом никогда не обвиняли.
– Томас.
– Что?
– Все сходится. Ты меня похитил. Ты способен на радикальные поступки. Теперь все оно соединяется.
– Поверить не могу, что ты в своем положении станешь выдвигать такое обвинение.
– Я твоя мать.
– Но ты прикована к свае.
– Я все равно твоя мать, и мне известно разное. Дети совершенно прозрачны для своих матерей. Я каждый раз знала, если ты что-то натворил. Когда детскую площадку у нас на улице разрисовали, я знала, что это ты. Твой почерк был очевиден.
– Видишь, ты врешь. Если б ты думала, что это я, ты бы что-нибудь сказала.
– В те годы я была не в лучшей форме.
– А теперь в лучшей?
– Ты же сам знаешь, что мне лучше.
– Я этого не знаю. Тебе никогда не лучше. Знаешь, сколько раз мне хотелось сделать с тобой что-то подобное – забрать тебя и куда-нибудь запереть, чтоб ты не делала никаких глупостей? Чтоб не смешивала лекарства и не каталась по округе, втыкаясь в телефонные столбы? Я об этом мечтал с двенадцати лет. Просто запереть тебя, пока не очистишься.
– Ну, я рада, что не запер. Тебя самого бы тогда заперли. И запрут, когда это все закончится.
– Не угрожай мне.
– Я не угрожаю, Томас. Я просто говорю очевидное. Это заходит гораздо дальше всех прочих мелких правонарушений. Этот случай означает, что на волю ты больше никогда не выйдешь. Сколько людей ты вообще взял?
– С тобой пока четверых. И еще остались один-двое.
– За каждое преступление ты получишь по двадцать лет. Я не стану навещать тебя в тюрьме. Я не смогу с этим справиться.
– Я не сяду в тюрьму.
– Не смей кончать с собой.
– Я не это имею в виду. Меня не будет.
– Томас, ты не выживешь там, куда б ни планировал сбежать. Полная безнадега.
– У меня полная безнадега? И это ты мне говоришь? Не тебе мне рассказывать про выживание. Я едва с тобой выжил.
– Прекрасно у тебя получилось. Высокий, здоровый.
– Я высокий? Я здоровый? Такова твоя защита? Ты меня отлично воспитала, потому что я высокий и у меня нет проказы? Ты феноменальна.
– Томас. Я о том, что вырос ты в порядке. Если не считать вот этого и больницы, у тебя все было хорошо. Ты функционален.
– Я функционален? Такова была твоя цель – вырастить сына, который будет функционален? Высокого и функционального сына? Невероятен он, этот твой честолюбивый замысел. Ты помнишь, что ты сделала с нашими семейными снимками?
– В смысле?
– С семейными альбомами. Ты это помнишь?
– Конечно, помню. Ты каждые несколько лет мне про это напоминаешь.
– Я упомянул это всего раз, и ты при этом, вероятно, была в улете. Один из твоих дружков, которого на самом деле звали Джимми, спер их, когда обчистил весь наш дом. Ты это помнишь?
– Конечно, помню.
– Понятия не имею, зачем ему понадобилось выносить из дома все. Он же все забрал. Мою кровать, мои вещи, мою одежду. Он мой рюкзак забрал. Мою домашку.
– Ну, для начала, он не сам это сделал. Он кого-то нанял, Томас, а они не знали, что брать, а чего не брать.
– Тебе это известно? Ты знаешь, что он кого-то нанял?
– Да. Он мне сам сказал.
– Он сказал тебе это после того, как кого-то нанял?
– Да. Я ему позвонила, поскольку знала, что это он, и спросила у него, на кой ляд ему понадобилось выносить из дома все, а не только телевизор и стереосистему.
– Невероятно. Ты после этого с ним разговаривала?
– Я пыталась вернуть наши вещи.
– Зачем ему, блин, вообще понадобилось все барахло забирать?
– Мы ему задолжали денег. Я тебе это уже говорила.
– Мы ему задолжали? Мне было тринадцать лет.
– Ты был достаточно взрослый, чтобы участвовать, если б захотел.
– Гадство. Гадство.
– Хватит скакать. Ты похож на идиота.
– Это ты к свае прикована. Ты похожа на идиота.