– Чему подчиниться?
– Этому замыслу. Этому порядку событий. Я думаю, мне выпали все эти возможности – в таком порядке, – чтобы я сумел ответить на те вопросы, на какие мне нужно было ответить, уладить то, что требовало улаживания, а потом начать заново.
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Конечно, это чересчур много. И потом еще будет навалом времени, чтобы все объяснить. Но главное в том, что я думаю – это конец. Время истекает.
– Вертолеты. Я так и знала – что-то не так. Они вас ищут.
– Может быть. Кто-то скоро явится, точно. С учетом конгрессмена это был лишь вопрос времени. А как только стемнеет, я прикидываю – всё. У нас на то, чтобы отсюда выбраться, есть только сегодняшний вечер. У меня имеется способ добраться до воды и крепкая лодка, которая нас доставит в следующее место. А как только там окажемся, мы свободны.
– Но я не хочу куда-то уезжать.
– Я знаю. Знаю, что у вас тут жизнь. И вы меня не очень хорошо знаете. Я вас прошу только об этом маленьком жесте веры. Чтоб вы признали тут присутствие чего-то необычайного.
– Нет тут ничего необычайного. Это унизительно. Это уродливо.
– Я же вам сказал: не хотел я, чтобы оно было так. Я хотел уехать прямо с пляжа и поэтому взял вас за руку. Но так не случилось, поэтому случилось вот так. Это всего лишь средство, просто временная штука. Надеюсь, вы способны посмотреть на все под моим углом зрения. Как еще мне выпадет шанс все это вам рассказать?
– Думаю, вам придется меня бросить здесь.
– Нет. Я не считаю, что так было задумано. По-моему, закончиться все должно так, что мы с вами уезжаем вместе – прочь отсюда. Не понимаю, как это может быть иначе. То есть, так я этого не планировал; я думал, что уеду отсюда один. Но потом тут оказались вы, на берегу, каждый день одна, такой луч света. И я знал, что совпадением это быть не может. Хоть раз в моей жизни появилась логика – и упорядоченная череда событий, одно ведет к другому, и всякий раз, как у меня возникал замысел, он воплощался. Я хотел астронавта – и нашел его. Хотел конгрессмена – и нашел его. А легавый… То есть, это не могла быть случайность. Не могло оно случиться наобум, особенно с учетом того, что в конце всего я отыскал вас. Я же вас даже не искал. Я не знал, что хочу вас, но теперь все это так очевидно – оно вело вот к этому, к нам. Теперь нам надо это лишь завершить.
– Не нам.
– Да, нам.
– Похоже, вы правы, что вам скоро нужно уходить. Иначе вас поймают, а вероятнее – убьют. Но вам придется уходить без меня. Если получится сбежать, напишете мне письмо. Так и сможем начать заново.
– Нет. Я так не хочу.
– Прошу вас.
– Нет. Не знаю, как мне вас убедить, но так должно стать. Это должно стать сейчас. От этого все зависит.
– Или что?
– Или я не знаю.
– Видите, вот теперь вы меня пугаете.
– Я думал, вы поймете.
– Я не понимаю. Я не вписываюсь ни в какой ваш причудливый план.
– Это не мой план. Это план и точка.
– Нет. Нет. Это ваш план. Вы все это сделали. Сами. Это преступное поведение.
– Вы же сами знаете, что это неправда. Преступно то, что я взял вас за руку?
– Вы преступник потому, что похитили меня и поместили сюда, и приковали вот к этому, чем бы оно ни было.
– Я думаю, это упор для орудия. В каждом их этих строений такой есть. Невероятно крепкие.
– Мне плевать!
– Но вы же остановились и заговорили со мной. Вы улыбались определенным образом.
– На том пляже никого нет. На нем никогда никого не бывает. Вы единственный человек на много миль вокруг. И я с вами заговорила. Все, что сверх этого, – плод вашего воображения.
– Но почему я не мог ожидать, что вы заинтересуетесь мною?
– Не знаю. Просто не заинтересовалась. А теперь поглядите на себя. Осмелилась бы предположить, что я проявила неплохой здравый смысл.
– Но почему ж еще мне тут оказываться? Почему вы тут оказались? На секунду во всем этом был смысл. Это край континента, и мы на нем одни.
– Точно. И даже в тот первый день я заметила у вас в глазах что-то острое и отчаянное, и то, что вы сейчас держите меня прикованной в армейской казарме, отвечает на ваш же собственный вопрос, верно?
– Вы никак всего этого не могли знать в первый день.
– Знала ли я, что вы похищаете людей? Нет. Вы правы, такого я и вообразить не могла. Но и тогда очень сильно казалось, что голову вам привинтили на оборот туже, чем следовало.
– Постойте. Вы второй человек, который мне так говорит. Конгрессмен тоже это сказал.
– Какой конгрессмен?
– Тот, что у меня сидит в нескольких зданиях отсюда.
– Не убивайте меня, пожалуйста.
– Не буду. Я пока никому ничем не повредил. Господи, Сэра, я же астронавту не причинил вреда и вам не сделаю больно. Что ей больно, говорит только моя мама, но она вечно чем-то недовольна.
– Просто невероятно, что я здесь.
– Я же говорил, все могло было быть иначе. И еще не слишком поздно.
– Не слишком поздно для чего? Чтобы мы с вами влюбились друг в дружку?
– Не обязательно сразу.
– Ну конечно.
– Вы считаете, что у меня голова слишком туго привинчена. Что это значит?
– Не стоит.
– Пожалуйста. Вам просто надо со мной поговорить. Я уже тут как бы впадаю в отчаяние. Не хочу вам угрожать, но мне пришлось так поступать с другими, а я уже устал от угроз.
– Вы устали от угроз.
– Просто допустите, что я вам пригрозил, и лучше будет, если вы станете отвечать на мои вопросы. Почему вы считаете, что голова у меня привинчена на один оборот туже, чем надо? Что это значит?
– Это значит, что вам в череп вложили способный мозг, а потом закрыли его крышкой и завинтили ее на один оборот туже, чем следовало. От этого бывают скверные последствия. На ум приходят истории об аспирантах, которые суют своих коллег в расщелины, стреляют в профессоров, о таком вот. О людях вроде вас. Умных, но чокнутых. На один оборот туже, чем надо.
– Почему я в этом виноват?
– Почему вы в этом не виноваты?
– Вы понятия не имеете, что они со мной сделали.
– Мне глубоко наплевать, что с вами сделали. Не плевать мне на то, что вы сделали со мной. Что вы сделали со всеми остальными.
– Я никому не навредил. Конгрессмен здесь уже несколько дней, и с ним все прекрасно. У него вообще-то все здорово. Он единственный, кто хоть как-то приблизился к тому, чтобы выполнить данное мне обещание. Я думал, это вы сделаете по-настоящему – поступите как-то по правде и чисто. И, глядя на вас сейчас, я продолжаю считать, что вы б могли. Я столько всего усвоил, что знаю – я мог бы обращаться с вами хорошо. Вы бы жили со мной почтенной жизнью. Я бы всегда был вам верен.
– Что за хуйню вы мелете? Да вы бы, вероятно, держали меня в каком-нибудь подземелье.
– Нет. Нет. Не держал бы. Я б такого делать ни за что не стал.
– А вот это бы стали?
– Нет. В обычных обстоятельствах – нет.
– Значит, такое поведение аномально.
– Сэра. Меня довели до определенного предела, поэтому я выбрал астронавта. Мы немного поговорили, и все получилось хорошо, мне очень помогло. Думаю, ему тоже помогло. И это привело к конгрессмену. А это привело к моей маме и мистеру Хэнсену, и еще к паре других человек, а теперь и к вам. И все эти средства оправданны, потому что я встретил вас.
– Вы сказали, что у вас тут ваша мама?
– Сказал.
– Так вы человек семейный.
– Видите, вы мне так нравитесь. Такой симпатичный человек, да еще и с таким вот чувством юмора, способный оставаться в одиночестве. Должно быть, вы стали красивы гораздо позже своих подростковых лет.
–
– А. Я прав. Я вас знаю. Вы знаете меня. Вы слишком рано пошли в рост. Или волосы у вас были не светлые. У вас были очень широкие плечи, вы привыкали к своему носу. Что-то вроде этого. Вы часто оказывались одна, и вам это нравилось. Вы знаете, что я прав. И вам известно, что я вас знаю. Мы не отличаемся. Еще не поздно передумать. Я правда считаю, что понравлюсь вам.
– Знаете, что? Я думаю, у вас впереди романтический сюжет, где женщины пишут письма заключенным. Мне сдается, вы сядете в тюрьму, и какая-нибудь славная одинокая дама станет вам писать. Такова судьба, которая здесь мне видится более логичной.
– А вы разве не думаете, что это просто как-то внутренне неправильно: мы оказываемся одни на пляже, мы ровесники, не так уж далеки друг от дружки по типу тела и общей привлекательности – и все равно не остаемся в итоге вместе? Мне это просто кажется неверным. Мы в глухомани, на краю континента – и вы все равно от меня отказываетесь.
– Извините.
– Ладно. Мне понятно, как вы на все это смотрите. Каким вы видите меня. Но это всего лишь переходная стадия. Куколка.
– А потом что? Становитесь бабочкой.
– Нет. Возможно. Вы понимаете, о чем я. Прямо сейчас мы в ловушке, мы оба, но можем стать свободны. Погодите. Слышите? Похоже на голоса.
– Вам бы понимать, что вас поймают. Я не хочу, чтоб вы гибли.
– А это что должно значить?
– Что-то во мне считает, что это будет должный и правильный исход всего. Отчего-то мне кажется, что закончиться все это может только так. Но, вероятно, это лишь потому, что я начиталась вестернов.
– Чего ради женщине, которая гуляет по пляжу с лабрадуделем, читать вестерны?
– С одной стороны потому, что мои предки здесь живут с 1812 года. Поэтому, когда я читаю вестерны, у меня ощущение, что там говорится обо мне. Сюжеты рассказывают мне, как жить. И в тех историях людей вроде вас либо вешают, либо пристреливают. Я постепенно начала ощущать некоторый покой и удовлетворение, когда такое происходит. Не знаю, правильно ли это, или правильно ли я отнесусь к тому, что это может случиться с вами. Но я вполне уверена, что так и произойдет.
– У меня есть другой план.
– Ну еще бы. Только сомневаюсь, что он так уж хорош.
– Нет, это очень хороший план.
– Вы планируете покончить с собой.