– Без двух конечностей.
– Это не важно. Вы единственный, кого я когда-либо знал, кто говорит и думает одно и то же.
– Ладно.
– Вы мне как отец.
– Томас, держи, пожалуйста, голову подальше от окон.
– Извините. Вам известно, что ни один человек никогда не давал мне такого совета, как вы? Не слушал меня так же, как вы?
– Такого не может быть. В твоем-то возрасте? Еще раз – сколько тебе, ты говорил, сынок?
– Тридцать четыре.
– Твою дивизию.
– И еще миллионы таких же, как я. Все, кого я знаю, – такие же, как я.
– Я думал, тебе двадцать пять. Господи помилуй нас.
– Как я говорил вам как-то на днях, если бы существовал какой-то план для людей вроде меня, думаю, мы бы смогли принести много пользы.
– Ты опять о своем канале, сынок?
– Канал, космический корабль. Лунная колония. Может, хотя бы мост. Не знаю. Но просто топтаться, сидеть, есть за столами… Это без толку. Нам нужно что-то еще.
– Что ты хочешь построить? Мир уже выстроен.
– То есть я, значит, топчусь по уже выстроенному миру? Чепуха какая.
– Ты в этой чепухе живешь.
– Но это же идеальный выворот того, почему я существую. Я тот парень, кого вы посылаете взрывать динамитом горы, чтобы расчистить путь для железной дороги. Я тот, кто скачет галопом через весь Запад с грузом динамита, чтоб взорвать ебаную гору.
– Расчистить путь.
– Для железной дороги. Ну да. Я должен был стать таким парнем.
– Уже слишком поздно. На двести лет опоздал.
– Я опоздал на двести лет к жизни, которую должен был жить.
– Слышу тебя, сынок. Правда слышу.
– Слышите ли? А кто-нибудь еще?
– Не знаю.
– Они не понимают одного – того, что нам нужно нечто грандиозное, такое, частью чего можно стать.
– И этим для тебя был «Шаттл»?
– Не знаю. Может, «Шаттл» был каким-то дурацким, блядь, космическим планером. Но теперь нет его, и Дона нет, а Кев прикован к свае. Нахуй. И знаете, что на самом деле жалкого в том, что Дона расстреляли двенадцать легавых у него на заднем дворе? Это ничего ни для кого не значило. Он не был мучеником, он ни за какие идеалы не умер. А хуже, чем заткнуть рот мученику, мученику настоящему, такому, у кого опасные мысли, – это заткнуть рот тому, кому вообще нечего сказать. Дон не противостоял ничему, кроме самого себя.
– Мне очень жаль все это слышать, Томас.
– Но такое и дальше будет происходить. Вы же понимаете, правда? Если у вас не возникнет ничего грандиозного, частью чего можно таким, как мы, стать, мы разломаем на куски все, что помельче. Квартал за кварталом. Здание за зданием. Семью за семьей. Неужели вы этого не видите?
– Наверное, вижу.
– Кто говорит, что мы не хотим вдохновляться? Мы, блядь, еще как хотим вдохновляться! Что, нахер, в нас не так, если мы хотим вдохновляться? Все ведут себя так, будто это какой-то бзик, какое-то неслыханное неисполнимое требование. Разве не заслуживаем мы грандиозных человеческих проектов, какие придают нам смысл?
– Томас, под дверью свет показался. Думаю, они уже здесь.
– Конечно, здесь. Можете им сказать, что вы тут. Со мной всё.
– Ты хочешь, чтоб я их позвал?
– Валяйте.
– Мы здесь! Все в безопасности.
– Господи, как же это ужасно, а? Хуже таких слов нет ничего на свете – быть здесь и в безопасности. Скажите еще раз. По-моему, они вас не услышали.
– Мы здесь и в безопасности.
– Иисусе. Печальнее я ничего не слышал.
Благодарности
Спасибо, Вендела. Спасибо, Тоф и Билл. Спасибо, Виды и Нойманны. Спасибо, Клара Сэнки, Эндрю Лиланд, Дэниэл Гамбинер, Джордан Бэсс, Санра Томпсон, Сэм Райли, Лора Хауард, Энди Уиннетте, Кейси Джармен, Джордан Карнз, Брайан Крисчен, Гэбриэлль Ганц, Дэн Маккинли и Иэн Делэйни. Спасибо, Эндрю Уайли и Льюк Ингрэм. Спасибо, Дженни Джексон и все в «Нопфе» и «Винтэдже». Спасибо, Питер Орнер, Том Ладди, Дж. Д., Питер Ферри, Инид Бакстер Райс и Уолтер Райс, а также Эм-Джей Стейплз.