– У вас правда была астма?
– До двенадцати лет.
– А потом что?
– Потом не стало.
– Не думал, что так бывает.
– Бывает.
– У вас был железно диагноз «астма», с ингалятором и прочим?
– Да.
– А потом ни ингалятора, ни астмы?
– Вообще.
– Видите, вы бог! Просто обожаю.
– Иногда случается. У многих молодых людей симптомы исчезают со сменой диеты или переменой климата.
– И вот опять вы заговорили, как астронавт. Спасибо. «Молодые люди, смена диеты». Астронавт бы так и сказал. Он бы не говорил «пацаны» и он бы сделал то, что и вы – а именно, превратил свою личную историю в что-то эдакое про Молодежь Америки. Обожаю. Хорошо излагаете. Вас как-то особо учили в НАСА связям с общественностью?
– До такого я еще не дошел.
– Ладно, постойте. Придержите эту мысль. Мы туда еще доберемся. Но сначала я хочу вернуться. Побеседуем о ступенях. Вы знали, что пошли в студенты для того, чтобы получить степень инженера. Инженером по… По какой технике инженером?
– По авиационно-космической.
– И еще вы вдруг принимающий в бейсбольной команде. Как это, блин, случилось?
– Играл в старших классах, просто пришел в команду.
– Так вы не на спортивной стипендии были?
– Я был на частичной академической стипендии.
– Не может быть!
– Да.
– Видите, я так рад, что мы это сделали. Так рад, что привез вас сюда, потому что моя вера в человечество уже отчасти восстановилась. Вот вы играли в бейсбольной команде, а я все это время считал, что в колледж вы поступили по бейсбольной стипендии, и потому все четыре года играли, хотя настоящим приоритетом у вас были оценки и переход на следующую ступень. А теперь выясняется, что принимающий в блядской бейсбольной команде учился по академической стипендии! Это идеально. Поразительно.
– Ну, я не так хорошо играл, чтоб на бейсболе выезжать полностью.
– Но вы играли! Я смотрел, как вы играете. Начали вы наш старший курс, когда тот другой парень, как его…
– Джулиан Гонзалес.
– Точно, когда он перевелся, вы играли все игры. И по-прежнему держали 4:0. То есть, вся остальная команда же думала, что вы какой-то урод?
– Думала.
– Почему, из-за того, что вы по вечерам никуда не ходили, не портили девчонок и все такое?
– По сути да.
– Но потом девчонку вы все же попортили!
– Что?
– Ох блин. Извините. Я не хотел так сразу в это прыгать. Но мне известно про Дженнифер и про это, знаете.
– Что?
– Мы до этого позже доберемся.
– Иди нахуй.
– Я вас предупреждал, что может стать неловко.
– Хватит с меня.
– Ладно, послушайте. Извините меня. У нас там все хорошенько стряпалось. Прошу вас, я Дженнифер больше поминать не стану. Все равно мне обо всем этом известно. Я тут поспрашивал и, мне кажется, всю историю собрал.
– Какую историю ты собрал, засранец?
– Не ебите мне мозги, Кев! Вы только что допустили две оплошности. Угрожали мне и опять выматерились.
– Я тебе не угрожал, но собираюсь. Я тебе башку, нахуй, оторву.
– Видите, это так разочаровывает. Вас это вперед не пускало – ваш норов? Да не дергайте вы эту цепь.
– Я бешусь, если меня приковывают и расспрашивают о подружке столетней давности.
– Спорим, вы часто беситесь. Особенно теперь. Ага, вам сейчас есть много на что беситься. Да и мне тоже. Это нормально. Это можно понять. Видите, вот еще почему мы с вами похожи. Оба выполняем свои планы и у обоих в головах крутятся тяжелые маховики, какие грозят сокрушить нам черепа.
– Ох господи, ну ты и псих! Ё-мое.
– Скажете это еще раз, Кев, и я вас контужу. Не потому что мне хочется, а из-за того, что вы меня обзываете психом, и это так предсказуемо и так скучно. Назвать похитителя психом, тыры-пыры – это скучно. Вы меня обозвали психом уже раз двадцать, и положения вашего это не улучшило. А я начинаю уставать от того, что вы меня отвлекаете. Мне просто хочется со всем этим покончить и не делать вам больно, ладно?
–
– Ладно, вернемся к нашему сюжету. После колледжа вы потеряли год, а затем пошли в МТИ. Там так же было – вы тоже знали, что вам там предстоит сделать?
– Я получал магистерскую степень по аэрокосмической технике. Само собой, я знал, что я там должен делать. Это ж не по плетению корзин степень.
– Ладно, прекрасно. Стало быть, МТИ – это сколько, два года?
– Три.
– Ух ты, вы учитесь уже семь лет. А знаете, что я делал после вуза?
– Нет.
– Мой дядя заставил меня работать на своей фабрике. Можете себе вообразить такое? У меня диплом колледжа, а он меня вынуждает вкалывать в цеху, рядом с толпой теток из Восточной Европы. Ну не пиздец ли?
– Не знаю, Дон.
– Томас.
– Извини. Томас.
– Постойте. Вы помните моего друга Дона?
– Нет.
– Мне кажется, можете. Так чудно́, что вы сказали «Дон». Дон был величайшим вашим поклонником. Помните его? Обычно он со мной ходил. Учился в одной школе с вами и со мной.
– Я его не помню.
– Пару лет как минимум. Из вьетнамских американцев? Прямо-таки симпатичный парень?
– Не знаю, Томас. Это было давно.
– Но он же всегда ходил со мной. Ведь вы не просто так его имя назвали. Вряд ли это совпадение.
– Думаю, это совпадение. Извини.
– Господи, вот чудно́-то. Дон в последнее время из головы у меня нейдет. Он умер, вы в курсе?
– Нет, не в курсе. Я не знал Дона. Но мне жаль, что он умер.
– Это уже какое-то время назад произошло. Господи, года два или около того. Такая дичь, потому что я клянусь, Дон по-настоящему вами восхищался. То есть, ему больше хотелось в НАСА, чем даже мне. На уроках много о вас меня расспрашивал – когда я выяснил, что вы пытаетесь попасть на «Шаттл». И после уроков тоже. Вообще-то как раз он мне про вас все время напоминал. Мы всегда с ним об этом говорили. Он знал, когда вы пошли на флот. Я звонил, бывало, или он звонил, и мы с ним разговаривали, и рано или поздно один из нас обычно говорил: эй, а как у Кева Пачорека дела? Знаете, просто проверить. Думаю, ему самому бы очень хотелось стать астронавтом. Но американских астронавтов-вьетнамцев не бывает, верно?
– Азиаты-астронавты есть.
– Но тогда еще ни одного не было, верно? Никого похожего на Дона. И дома у него не все стабильно было. По-моему, тут нужно быть из какой-то крепкой семьи, верно?
– У меня родители развелись.
– А, ну да. Я это знал.
– Послушай, мне жаль, что я упомянул его имя. Это случайно вышло. И мне действительно жаль, что он умер молодым.
– Это ничего. Ага. То есть – нормально. Но я убежден, что причина есть. Вы не помните его лицо? У него такие темные глаза были, такая широкая белозубая улыбка? Господи, вот дичь-то. Я… Я сейчас на секунду наружу отскочу.
– Извините, что пришлось. Дрянь, вот же холодина снаружи. Ветер с океана насквозь продувает. И недостаток влажности. Тут в воздухе нет ничего, в нем ничего не держится, ни тепло, ни вода, ни вес. Это просто такой набор стальных лезвий, он бурлит над океаном и задувает на утесы, через горки дует. Там, где вы росли, все было не так, Кев, верно? То есть, влажность там имелась. Вам не нужно было нестись и хватать зимнюю куртку, едва скрывается солнце.
– Так я понимаю, ты сам где-то здесь живешь?
– Я не могу рассказывать о том, где живу, верно, Кев? Нам правда нужно вернуться к вашей истории. Извините, что мне прогуляться пришлось. Просто потребовалось какое-то время, чтоб кое-что прикинуть, и, кажется, у меня получилось. Так вы говорили, что после МТИ – что?
– Я пошел во флот.
– Кем?
– Энсином.
– И это где было?
– В Пенсэколе.
– Вы там на самолетах летали или что?
– Да, я служил в Учебном командовании морской авиации.
– Но сами летали, верно?
– Через несколько лет я перевелся в Школу летчиков-испытателей в Патаксент-Ривер[3].
– Это Мэриленд. Ну да. Я это знал. Так вы испытывали самолеты, значит? Летали?
– Я летал на «Эф-18»-ых и «Кей-Си-130»-ых.
– Это что, реактивные истребители?
– Да, «Эф-18» – двухмоторный тактический самолет. «Кей-Си-130» – самолет-заправщик, обеспечивает дозаправку в полете.
– Вот опять вы заговорили своим голосом. Весь этот жаргон посыпался из вас так бегло и уверенно. Вы никогда не сомневались ни в себе, ни в этих числах, теориях или уравнениях. Таким же вы были и ассистентом преподавателя. Помните профессора на том потоке?
– Шмидт.
– Точно. Помните, как он трусцой в класс вбегал? Он носил на занятия тренировочный костюм, вскакивал и бродил по всему кабинету. Думаю, у него в жизни было много неприятностей, верно?
– Не знаю.
– Значит, да. А материал он излагал неплохо, но, казалось, сомневается, есть ли во всем этом смысл. По-моему, научное сообщество ему не нравилось. Сам он никакими значительными исследованиями не занимался, правда?
– Да он уже умер. Не понимаю, в чем смысл разбираться с состоянием его ума на тех занятиях.
– Думаю, ему было очень грустно. Он говорил об утрате жены так, будто у него ее отняла какая-то армия теней, которую за это следует призвать к ответу. Но то был рак, верно?
– Видимо, да.
– Но ей же, должно быть, лет шестьдесят было, как ему, верно? Доходишь до шестидесяти – и все ставки аннулированы. Постойте, а вы разве какое-то время в Пакистане не служили?
– После Монтерея. Какое-то время я учился в Военном институте иностранных языков.
– Чему? Арабскому?
– Урду.
– Так вы говорите на урду.
– Говорю. Не так хорошо, как раньше.
– Видите, у меня мозги вскипают. Принимающий в бейсбольной команде, 4.0. МТИ по технике. Еще вы говорите на урду и стали астронавтом в НАСА. А теперь агентство лишили финансирования.
– Его не лишили финансирования. Средства пошли на другое.
– На маленьких роботов. На «УОЛЛ-И»