– Не знаю.
– Но нет же, знаете.
– Сэр, я не понимаю, чего вы хотите.
– Сэр? Ух ты, мне нравится. Мне нравится, что вы меня сэром зовете. Спасибо. Это вообще-то помогает мне вас увидеть в более благоприятном свете. Итак, вы меня помните?
– Нет, не помню. У меня голова очень болит. И я так далеко не вижу.
– Это ваши? Я нашел их у себя в сумке и не понимаю, чьи они. Когда я вас знал, вы не носили очков.
– Вы были учеником?
– Да. Я учился у вас. В шестом классе. А я только что у вас в глазах что-то заметил. Какой-то проблеск страха. Итак, вы знаете, почему я здесь и почему вы здесь?
– Нет. Ничего я не знаю.
– Ладно, вы опять дерзите. Я про вас такое слыхал. Говорили, что вы хороши. Прошли испытания на детекторе лжи и прочее. А штука в том, что вы и впрямь можете быть невиновны. Никто наверняка не знает. Именно поэтому вы здесь.
–
– Вот вы не разговариваете. Чудно́ ли вам быть прикованным к свае?
–
– Вам правда нужно ответить. Мне пока не пришлось воспользоваться электрошокером, но к вам я его применю. Вы первый, на ком я буду не прочь его испытать.
– Сэр, что вы намерены со мной делать?
– Опять, обожаю я это сэр. Мне правда нравится. Но, должен сказать, от покаянного тона вы кажетесь более виноватым. Вам бы следовало об этом задуматься.
– Прошу вас, вы мне скажете, что вы намерены со мной делать?
– В мои планы входит задавать вам вопросы, а вам на них отвечать.
– Ладно. А потом что?
– А потом я вас отпущу.
– Вы меня отпустите?
– Вас, астронавта и всех остальных отпустят. У меня тут в трех зданиях отсюда настоящий астронавт. Уважаемый человек. И у меня есть бывший конгрессмен. Он-то и подал мне мысль вас найти – хотя бы косвенно. Он тоже уважаемый человек. А вот вы – не знаю. Ну, знаю вообще-то. Вы – человек не уважаемый. Уж это-то мне известно. В лучшем случае, вы жалки и с приветом. Может, просто одиноки. Но мне сдается, вы больше, чем просто это. Я думаю, вы чудовище. Теперь понимаете, зачем вы здесь?
– Мне кажется, надо это просто объяснить. Я не хочу гадать.
– Вы не хотите гадать. Ладно. Вы только что загнали себя в угол. Это значит, что другие кошмарные дела вы тоже творили. Вы натворили столько кошмарных дел, что сами не знаете, о каком из них сейчас речь. Вот что вы мне сейчас открыли. Сказали, дескать, не помните, что вы со мной сделали. Значит, преступлений могло быть сколько хочешь.
– Я этого не говорил.
– Вам и не нужно было.
– Прошу вас. Давайте тут поконкретнее. Я вас не помню, но верю, что вы учились у меня в Средней школе Мивок. Вы были из тех, кто подал на меня жалобу?
– А, вы вдруг о деле заговорили. Хорошо. Вы признаете, что на вас подали жалобу.
– Жалоб было семь. Ничего не доказали.
– Но вы оставили преподавание.
– Да. В тех условиях оставаться было невозможно.
– В условиях, которые вы же сами и создали.
– До суда дело не дошло и никакого слушания не было.
– Боже, да вы как будто все отрепетировали. Видимо, пришлось. Доведись вам беседовать с двоюродным родичем или племянником, и спроси они у вас, почему вы бросили преподавать, нужно будет только отбарабанить эту дрянь про «якобы» и «не было слушания», все вот это вот. Что вы своим родителям сказали?
– Отец у меня умер. А моя мать знает правду.
– «Моя мать знает правду»! Ничего себе. Это откровенное замечание. Какова же правда, мистер Хэнсен?
– Правда о чем?
– Да! Вы гений! Знаете, как вернуть вопрос мне, убедиться, что вы ничего слишком широкого не скажете. Вы не хотите говорить, к примеру, что не собирались щупать того пацана в туалете, потому что, возможно, я не знаю про того пацана в туалете. Как это весело, мистер Хэнсен! С вами веселее, чем с остальными. Не нужно с этим спешить. Надо мне постараться помедленней. Ладно, давайте поглядим. Помните конец восьмидесятых, мистер Хэнсен?
– Да, я помню конец восьмидесятых.
– Следите за манерами, мистер Хэнсен. Вы прикованы к свае. От вас до ближайшего шоссе десять миль. Я могу проломить вам голову, и вас никогда не найдут. Вам это известно.
– Да.
– И вы и впрямь первый во всем этом процессе, кому я действительно сделал бы неприятно. Наверное, вам ясно, что терять мне особенно нечего, верно?
– Да. Я это улавливаю.
– «Я это улавливаю». Здорово как. Да. Я тут многим рискую. Что у меня здесь вы, и астронавт, и все остальные. Но боже мой, пока что оно того стоило. Я так много узнал. Как будто все детальки сходятся. Пинаю я себя лишь за то, что не сделал этого раньше. Надо было раньше вас сюда привезти. Двадцать лет назад. Вам не место среди людей, как и мне среди них не место.
– Наверное, вас наблюдает кто-нибудь? Профессионально?
– Не надо так со мной разговаривать. Вы же понимаете, что я по делу говорю. Я тут выкинул некий финт, но я вполне рационален. Вы это знаете. У вас диплом бакалавра по психологии. Но, наверное, это никогда ничего не значит.
– Нет. Не в моем случае.
– Ну потеха же какая – студенты, которые защищаются по психологии, а? Да их половина в каждом колледже, этих выпускников-психов. У них нет ни малейшего понятия о том, зачем они изучают психологию. Это как специализироваться по лицам – или по людям. «Я специалист по вопросам о людях с вариантами ответов».
– Точно.
– Видите, у вас по-прежнему эта манера. В вас есть что-то подобострастное, вы в курсе?
–
– Вы всегда таким были? Не могу вспомнить.
– Не знаю.
– Вам бы подавать себя более привлекательным, а не менее, вы не считаете?
– Полагаю, что да.
– Даже выражаетесь вы подобострастно. «Полагаю, что да». Ну кто так разговаривает?
– Ничего не могу сделать с тем, как говорю.
– Можете, конечно. Так, хватит уже лебезить.
– Я приложу усилия.
– Теперь и вот это еще: «Я приложу усилия». На самом деле надо было сказать: «Попробую». Покороче говорите. Будете говорить короче – хоть станете похожи на нормального человека.
– Ладно.
– Вы из тех мудаков, кто в одновременно ударение ставят на первом е?
– Нет.
– Неубедительно прозвучало. Могу спорить, что да. Знаете, кто говорит одновре́менно? Мудаки.
– Сэр, я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы вам помочь. Зачем вы меня сюда привезли?
– Но как же я могу удивляться тому, что вы мудак? Я вас сюда привез именно потому, что вы мудак.
– Так вы были одним из жалобщиков?
– Нет.
– Но учились у меня в классе?
– Да. Помните меня?
– Может, получится вспомнить, если вы мне имя свое сообщите.
– Нет, мудак. Но я помню вас как прикольного учителя. Такова была ваша цель – казаться клевым, прикольным?
– Не знаю.
– Вы одевались, как мы. Или хотя бы пытались одеваться молодежно. Помню, вы носили джинсы «Джордаш». Помните, как носили джинсы «Джордаш»?
– Не знаю.
– Вы носите джинсы «Джордаш» и не помните? Такое не забывается. Это полная приверженность. Их придумали для женщин, поэтому когда такие надевал мужчина, там было все полный вперед. Штаны без полумер. Это важное жизненное решение, какое вряд ли забудешь. Теперь скажите мне, носили ли вы джинсы «Джордаш».
– Полагаю, носил.
– Видите, откуда выползает такой червяк, как вы? Сперва носите джинсы «Джордаш». Потом отрицаете это. А потом, когда это признаёте, говорите: «Полагаю, носил».
– Сэр, какое отношение это имеет к чему бы то ни было?
– Оно ко всему имеет все отношение. Вы пытались втереться. Старались разжиться нашим доверием. Вы пытались казаться таким же, как мы, нашего возраста, безвредным, клевым.
– Мне про это ничего не известно.
– Чтоб можно было сидеть с детьми.
–
– Так?
–
– Помните, как вы сидели с Доном Банем?
– Да.
– Хорошо. Это было хорошо. Прямой ответ. Вы оставались на ночь.
– Да.
– Когда их родители уезжали на неделю или как-то, вы оставались с малышней, кормили всех, подтыкали одеяло на ночь, оставались ночевать сами. Помните?
– Да.
– Как звали детей Баней?
– Дон, Джон, Кристина, Анжелика.
– Значит, вы их помните.
– Конечно, помню.
– Забавно, до чего у вас память избирательная.
–
– Помните, как я тоже приходил, пока вы их пасли?
– Нет.
– Вам нравилось бороться. Помню, я зашел как-то вечером, вхожу в цоколь, а вы там боретесь с Доном и Джоном. Все потные.
–
– Так почему борьба, мистер Хэнсен?
– Мы были одеты?
– Что?
– Были мы одеты?
– Да. Были. А что?
– Я просто хочу придерживаться того, что произошло и что вы видели. Если мы в это пустимся, я хочу держаться фактов, а не домыслов и намеков.
– Уму непостижимо. Вы перешли в наступление.
– Я стараюсь, чтоб мы не отступали от фактов.
– Хорошо. Хорошо, уебок. Я тоже хочу не отступать от фактов. Хорошо.
– Так позвольте мне задать вам вопрос.
– Вы собираетесь у меня спрашивать?
– Можно мне?
– Можно ли вам? Мать вашу, можно ли? Блядь, да, валяйте.
– Ваш отец с вами когда-нибудь боролся?
– Вы не были их отцом.
– Но ваш отец боролся с вами?
– Да. Вероятно. Я нечасто его видел после шести лет.
– А где был отец Баней?
– Я не знаю.
– Его не было. В их жизни я был главным мужским присутствием.
– А потому думали: этой бедной безотцовщине нужен взрослый мужчина, чтобы ходил с ним в цоколь потеть и бороться.
– Я делал все, что сделал бы родитель. Когда мне доверяли заботу о них, я их кормил, готовил к школе, следил, чтобы зубы чистили. И мы играли во всевозможные игры, включая простое баловство.
– Знаете, что? Вам не следует так говорить. Баловство подразумевает то, на что вы не желаете намекать. Вы кажетесь виновным, употребляя такие слова.
– Томас, а что, по-вашему, я там делал?
– Постойте. Теперь вы знаете, как меня зовут?