— Тебе следовало бы приучить себя к шитью. Ты и деньги сэкономишь и всегда будешь хорошо одета.
— А тебе не жарко сегодня в твоем платье? — спросила Фрида, все еще в страхе, что Карл вдруг заинтересуется ее шляпой, а шляпа недешево ей обошлась.
— Нисколько! — Фрау Хардекопф испытующе оглядела себя, словно ища подтверждения того, что ей в этом платье не жарко. Нет, она вполне довольна его фасоном и его цветом. Оно, разумеется, с высоким воротником, — ведь она уже не девочка. Правда, косточки, подпирающие воротник, не очень удобны. Но зато широкие рукава модны и приятны. А светлые пуговицы, складочки и кружева смягчают строгий покрой.
— Платье для среднего возраста, — сказала она и улыбнулась.
— Да, мама, оно тебе к лицу. И волосы у тебя красиво уложены.
Паулина легким жестом прикоснулась к тугому узлу густых волос на затылке.
А у Фриды с волосами была беда — они выпадали целыми прядями. Ей пришлось обзавестись так называемым «Вильгельмом» — искусственной косой. Завитушки, падавшие на лоб, были из собственных волос, но коса, уложенная венчиком на темени, была несколько светлее. Не только мужчины считали пышные волосы признаком красоты.
Иоганн Хардекопф и Карл Брентен шли впереди. Мать и дочь, достаточно оглядев друг друга, перенесли свое внимание на мужей. «Белые брюки с темным пиджаком все-таки идут Карлу, — подумала Фрида. — А Карл все боится, говорит, что для такого сочетания он слишком мал ростом и толст».
— Ну и шляпа у Карла — человека убить можно! — заметила фрау Хардекопф. — Гигантские зубцы!
Фрида тоже полагала, что эта «круглая пила» несколько экстравагантна, но она встала на защиту мужа и его шляпы.
— Последняя американская мода, мама.
— Конечно, моя милая, но есть и модные глупости. — Она чуть было не сказала: «Посмотри на своего отца, он тоже одет по моде, но не похож на чучело гороховое».
С удовольствием смотрела она на своего Иоганна, на котором был его парадный костюм цвета соли с перцем, широкополая мягкая шляпа, а в правой руке — толстая красивая трость.
Неторопливым шагом, попыхивая сигарами, которые Карл умудрялся доставать по дешевке — недаром же он сигарный мастер! — Хардекопф и Брентен шли, наслаждаясь праздничным досугом; женщины то и дело задерживались у витрин, обмениваясь глубокомысленными замечаниями насчет выставленных на продажу вещей; обе четы вышли из дому заблаговременно, и спешить было незачем. Карл Брентен нес под мышкой небольшой сверток: лото, две книжки и несколько плиток шоколада. У старика Хардекопфа был в руках пакет с бананами и яблоками. Тесть с зятем оживленно разговаривали на самые разнообразные темы: о погоде — что за духота, быть грозе, — о видах на урожай, о прокладке туннеля под Эльбой — грандиозное сооружение, можно будет пешком прогуляться под рекой, под проплывающими океанскими судами, в Штейнвердер и обратно, и никакого тебе парома не нужно! А ведь строятся еще подземная и надземная дороги. Это очень облегчит движение по городу. Потом речь зашла о курьезных партиях в скат, о прошлых и будущих вечерах и о других увеселениях, организуемых в «Майском цветке». Карл Брентен полагал, что осеннее гулянье следовало бы устроить где-нибудь на воде; однако Хардекопф был против этого, он напомнил о несчастном случае с пароходом «Primus» и о трех молодых девушках, которые, говорят, в прошлом году во время такого же празднества утонули возле Штаде. Он предлагал выбрать для гулянья тенистое местечко, где-нибудь в Гааке или в Заксенвальде. Осенью в лесу так чудесно!.. Не обошлось без политики, заговорили о широкой внутрипартийной дискуссии по колониальному вопросу, обнаружившей несколько разных течений — не то три, не то четыре или даже больше. Хардекопф назвал позицию Бебеля в этом вопросе убедительной и ясной. Карл Брентен сказал, что нельзя отмахнуться и от доводов Розы Люксембург и Ледебура. Империализм обостряет военную опасность. Брентен осуждал линию английских профессиональных союзов, которые открыто защищали политику своих капиталистов и грабеж колоний. Разговаривая на такие волнующие темы, мужчины меньше замечали жару и не так злились на своих жен, которые с трудом отрывались от каждой витрины.
К больнице подошли ровно без пяти минут три.
— Превосходно рассчитали! — воскликнул Карл Брентен, взглянув на свои золотые часы — единственную ценную вещь, доставшуюся ему по наследству от отца.
— О господи, сколько же больных людей! — воскликнула Фрида, глядя на толпу, которая собралась у главного входа в больницу.
— Те, что здесь стоят, здоровы, — сухо заметил Хардекопф.
— Это-то я понимаю, папа, но ведь в больнице, должно быть, лежит столько же больных.
— Полагаю даже, что гораздо больше.
И они заговорили о пропускной способности больницы св. Георгия. Карл Брентен будто бы где-то читал, что она славится лучшим в Европе по своему оборудованию хирургическим отделением, после реконструкции в ней можно разместить одновременно две тысячи больных. Хардекопфу эта цифра показалась слегка преувеличенной, но он промолчал и только сомнительно покачал головой. Его жена сказала:
— Была бы такая больница во время холеры, многим тысячам людей спасли бы жизнь! — И только Паулина собралась рассказать о тогдашней эпидемии — она пошла тогда в добровольные сиделки и в конце концов сама заболела, — как толпа заволновалась. Все устремились к большим решетчатым железным воротам, которые наконец распахнулись перед посетителями.
Хардекопфы и Брентены увидели Густава и Софи Штюрк, которые пришли сюда с сыном Эдгаром и дочкой Анни.
— Вы ни словом не обмолвились, что собираетесь навестить Вальтера! — воскликнула Фрида, здороваясь с зятем и золовкой.
Карл Брентен сказал:
— Как это мило, что вы пришли!
Увлекаемые потоком посетителей, они шли по главной аллее больничного парка.
— Вальтер в корпусе «В», это туда дальше, в самом конце, — возбужденно говорила Фрида; она радовалась, что сейчас увидит сынишку, у которого не была уже два дня.
— Ну, как дела, Анни? — живо спросила она племянницу.
— У меня все хорошо, тетя, спасибо!
— А ты как? — обратилась Фрида к племяннику Эдгару. Это был уже юноша, работавший учеником у одного коммерсанта.
— Спасибо, тетя, — тихо, как больной, ответил Эдгар.
Она искоса посмотрела на него. Ее удивила болезненная бледность юноши. Но Фрида уже не думала о нем. Всем существом она устремилась к сыну.
Чем ближе маленькое общество подходило к корпусу «В», тем быстрее шла Фрида, Первой влетела она в обширную палату. Десятки бледных и худых детских лиц обратились к ней, но она видела только своего ребенка, там, слева, в третьей кроватке. Маленький Вальтер сидел, выпрямившись, в постели, глаза его, полные ожидания, были устремлены на дверь. Увидев мать, он громко крикнул: «Мама!» Фрида подбежала к нему, обняла, расцеловала, спросила, как он себя чувствует. Так как обе руки у бедняжки были еще в гипсе, гости, здороваясь с ним, похлопывали и гладили его по щекам. Бабушка крепко поцеловала его.
— Верно, ждал уже нас, плутишка, а?
Дядя Штюрк не удержался от замечания:
— Да, мой милый, так всегда бывает, когда катаются на перилах!
— Пожалуйста, без упреков! — с досадой воскликнула Фрида. — По крайней мере пока он не поправится.
— Правильно, — сказала бабушка. — А когда он выздоровеет, мы его отшлепаем как следует.
Торжественно выложены были на кроватку подарки: бананы, яблоки, шоколад, конфеты и «Сказание о героях» — подарок Густава Штюрка. Маленькие больные на других кроватках вытягивали шеи, сгорая от любопытства. Какой-то ребенок громко плакал, потому что к нему никто пока не пришел. Фрида Брентен сидела на постельке Вальтера слева, бабушка Хардекопф — справа. Они выспрашивали мальчика, что сказал во время последнего обхода врач, хорошие ли сестры, что дают на завтрак, обед, ужин и прилежно ли Вальтер готовил уроки, не то ведь потом ему будет трудно догнать свой класс.
Неожиданно к кроватке подошли Алиса Штримель и ее новый жених, молодой человек с бледным лицом, жиденькими усиками и вьющимися темными волосами. Он походил не то на скрипача из цыганского оркестра, не то — на парикмахера. Но, как всем было известно, этот молодой человек служил доверенным лицом у одного пароходного маклера. Штримели имели дело только с доверенными лицами. Алиса поставила перед Вальтером хорошенькую корзиночку с виноградом. Ее жених раскланивался со всеми сдержанно и благородно, ни дать ни взять — барон, да и только.
Еще не успели опомниться от прихода Алисы с ее женихом, как вдруг фрау Хардекопф вся подалась вперед и широко открыла глаза: в дверях стояли Людвиг и толстая Гермина.
— Меня сейчас удар хватит! — вырвалось у нее. — Только этого еще недоставало!
— Что случилось, мама? — недоумевая, спросила Фрида.
— Стало быть… Ну, погоди же, голубчик…
Тут Фрида наконец увидела, какой их ждет «приятный» сюрприз.
— Мама, — с ужасом зашептала она, — только, ради бога, не вздумай устраивать здесь, в больнице, скандал!
— Ну что за дурень, — негодовала фрау Хардекопф. — Позволить себе притащить сюда эту толстуху!
Людвиг Хардекопф увидел родных у постельки Вальтера. Он робко приблизился. Его жена — несколько дней назад они тайком обвенчались — мелкими шажками засеменила вслед за ним. Все повернулись к подходившим. Людвиг представил Гермину; ее круглое лицо источало потоки доброжелательства. Старик Хардекопф, в первый раз узревший свою невестку, с трудом сдерживал смех. «А ведь Паулина права — форменный куль с мукой, — подумал он. — Что и говорить, странный вкус у парня!» Он взглянул на жену. Лицо ее побелело как мел. Она вся напряглась: видно было, что она борется с собой, не зная, как поступить.
На Гермине Хардекопф — теперь она звалась фрау Хардекопф — было светлое свободное платье из суровой холстины с пестрой вышивкой. Старик Хардекопф вспомнил «ночную рубашку» и нашел, что это определение не лишено меткости. Закрученные лепешкой на ушах соломенного цвета косы делали ее и без того круглое лицо плоским, как блин. На шее, покрытой, как и лицо, темным загаром, висел на тоненькой серебряной цепочке медальон в форме сердца.