— Они удивительно забавны, — восторгался он, — но немного однообразны по расцветке, не ярко окрашены.
— Ну, это уже вздор! — горячо возразил Штюрк. — Так обычно принято считать. Но, кроме желтых канареек, бывают пестрые или в полосах, как у тигра, бывают и белые, и темно-желтые с коричневым отливом. А вот английские цветные канарейки, так у тех оперенье коричневое с красноватым отливом, в полоску, как у ящерицы.
Штюрк разгорячился; он обрадовался, что кто-то проявил интерес к канарейкам, его любимым птичкам.
— Канарейки ведь требуют заботливого ухода, не правда ли? — подстегивал его Папке.
— Что верно, то верно! Для них нужен определенный корм. Воду они очень любят. А на ночь надо хорошенько прикрывать их от света, иначе пострадает их голос.
— Хорошо, когда любишь птиц, — восторженно воскликнул Папке. — Я непременно заведу себе канарейку. Самца, разумеется. Чтоб он звонко пел.
— Так сказать, саксонский лес в комнате, — вставил Карл Брентен. Весь этот разговор показался ему глупым, а интерес Папке к канарейкам — фальшивым.
— Оставь свои дурацкие замечания, Карл! — веско и с достоинством произнес Пауль Папке и ехидно добавил: — Ведь и «мэтр де плезир» не всегда должен говорить глупости.
«Это, однако, уж слишком, — подумал Брентен. — Потешается над званием, которое сам же мне и навязал. Да и означает ли вообще «мэтр де плезир» — распорядитель? Если он меня разыграл — конец нашей дружбе, — мысленно поклялся Брентен. — Эх, вот будет у меня сигарная лавка, тогда сам и одевай своих голодранцев-статистов, господин инспектор костюмерной». Инспектор костюмерной — но этого он не написал на своей визитной карточке.
— Да, Пауль, у тебя на карточке напечатано «инспектор Гамбургского городского театра», но ведь ты инспектор костюмерной, вернее, инспектор костюмерной статистов Гамбургского городского театра.
— Что ты хочешь этим сказать? — Лицо у Папке пошло красными пятнами.
— Я хочу сказать… — Брентен заметил, как покраснел его приятель. «Не хватил ли я через край?» — подумал он. — Я хочу сказать, что это не совсем точно.
— Не точно? Так, так! А я думал, ты собираешься утверждать, что я совершил подлог, мошенничество или еще что-нибудь в этом роде.
Несколько десятков шагов они прошли в полном молчании. Брентен знал, что Пауля опасно выводить из себя, возьмет да и бросит поиски ресторана. Папке думал: «И это называется друг? Одни только колкости и слышишь. Не может придержать свой проклятый язык. А ведь я его устроил в театр, без меня он пропал бы. Нет на свете истинной дружбы».
— Идут! Идут! — закричал кельнер, когда три члена правления ферейна «Майский цветок» вошли в сад ресторана «Древние саксы».
Кельнера специально отрядили дежурить у калитки. В ресторане поднялась суматоха. Хозяйка одергивала на себе шелковую летнюю блузку, туго обтягивающую ее могучий бюст; она покраснела от волнения, у нее началась одышка. Хозяин, нервно и смущенно потирая руки, бегал от буфетной стойки к накрытому обеденному столу у окна, чтобы опять — в который раз! — удостовериться, все ли приготовлено. «Один из старейших гамбургских ферейнов по устройству развлечений, — гласило письмо, — пользующийся хорошей репутацией и уважением во всех слоях населения…» И затем: «Восемьсот постоянных членов и, кроме того, сто друзей ферейна. Вы можете рассчитывать на тысячу двести, тысячу четыреста человек». Как же было не волноваться хозяину и всему штату прислуги загородного ресторана: ведь ждали виднейших членов ферейна во главе с председателем, чтобы договориться об устройстве осеннего праздника.
Пауль Папке, заметив какого-то субъекта, стоящего возле кустарника у входа в сад, не очень торопился войти в ресторан; он остановился, обвел взглядом обширный летний сад, раскинувшийся несколько в стороне, где за столиками расположилось множество экскурсантов, и намеренно громко произнес:
— Очень мило, не правда ли, господин Брентен?
«Комедиант несчастный», — подумал Карл Брентен, но ответил не менее громко:
— Замечательное местоположение, чего уж лучше!
— Ресторан производит солидное впечатление, не так ли? — кричал Пауль Папке. — Чистота, уют, изящество! И так стильно все! Должен сказать, мне здесь положительно нравится!
— Но на дорожках не гравий, а только желтый песок, — заметил Густав Штюрк. — Да и столы расположены на самом солнцепеке.
— Желтый песок — это-то как раз и замечательно! — завопил Пауль Папке. — Куда приятнее гравия. И потом, дорогой Штюрк, ведь теперь июль, и солнце жарит вовсю, потому и мечтаешь о тени, но учтите, что мы привезем сюда членов нашего ферейна осенью, когда солнце уже утратит свою силу и каждый солнечный луч, последний, так сказать, будет особенно дорог. Очень хорошо, что столы стоят на открытом месте, где нет тени.
«Чего ради он так орет? — подумал Карл Брентен. — Все на нас оглядываются, а хозяева нас все равно слышать не могут». На человека, который возился у кустов и для которого Папке дал это маленькое представление, полагая, что тот специально послан хозяином и все доложит ему, Брентен не обратил внимания.
Хозяин ресторана, высокий, грузный мужчина с плешью во всю голову и с усами а-ля Бисмарк, вышел к ним навстречу. Он низко поклонился гостям.
— Добро пожаловать! Мой дом к вашим услугам. Прошу вас, войдите!
Пауль Папке ответил:
— Господин Вальдерслебен, если не ошибаюсь? Разрешите представиться: Папке! Вы, надеюсь, получили наше письмо?
Они пожали друг другу руки.
— Разрешите, господин Вальдерслебен, познакомить вас: господин Брентен, наш «мэтр де плезир».
Новое рукопожатие.
— Господин Штюрк, наш главный казначей.
Опять рукопожатие.
— Прошу, господа, — угодливо сказал хозяин, открывая дверь и пропуская гостей вперед.
— Господин Вальдерслебен, мы тут прошлись немножко пешком, — сказал Папке. — Волшебная местность. Я уж говорил своим уважаемым спутникам. Саксонский лес, сказал я, это самый прекрасный лес во всей Северной Германии.
— Да, наш Саксонский лес бесподобен! — подтвердил хозяин. — Но, господа, надо полагать, устали и нагуляли аппетит. Надеюсь, наша кухня придется вам по вкусу. Мы намеренно не готовили каких-либо парадных блюд, чтобы вы, быть может, не подумали… Разрешите познакомить: моя супруга.
— Папке, сударыня! — Папке отвесил глубокий поклон.
Господи! Брентен во все глаза уставился на Папке. Неужели он целует ей лапу? Нет, так только показалось.
— Брентен, сударыня!
— Ах, очень приятно! — сладко пропела толстая гусыня.
— Штюрк, сударыня!
— Очень, очень рада! Это действительно мило с вашей стороны, что вы решили посетить нас предварительно.
Предварительно? — Карл Брентен ухмыльнулся. Предварительно — это славно! Толстуха не сомневалась, что заяц уже у нее на сковороде. Не на дураков напала.
Кланяясь и сладко улыбаясь, хозяин проводил святую троицу к накрытому столику.
— Садитесь, господа. Подкрепитесь слегка. Вы — мои гости. Прошу вас. О делах потом. Время терпит, не так ли?
— Господин Вальдерслебен, — мечтательно сказал Папке, — вам можно позавидовать, вы живете среди всего этого великолепия, вдали от шума больших городов. У вас здесь лес, птицы, луга, солнце… Нет, вам действительно можно позавидовать.
— О да, господин Папке, — подхватил хозяин. — Грех жаловаться. Я доволен судьбой, ниспосланной мне нашим господом богом. И тут ведь поблизости похоронен наш великий экс-канцлер. Вон там, наверху, недалеко отсюда, его могила. В прошлое воскресенье над ней пролетел цеппелин и сбросил венок. Вы, вероятно, и в Гамбурге видели этот воздушный корабль, не правда ли?.. Князь был удивительный человек. Его светлость нередко заглядывал сюда, к нам.
— Вы знали его лично? — воскликнул Папке, делая вид, что крайне поражен и заинтересован.
— О да, сударь. Он частенько заходил сюда. Чудесный человек. Такой простой. Однажды ему захотелось закусить. «Подайте, говорит, мне жареной свинины с красной капустой». И вот — представьте: у нас в доме не оказалось красной капусты!
— Тц! Тц! Тц! — зацокал Пауль Папке и покачал головой.
— «…Ваша светлость, — говорю я, а у самого поджилки трясутся. — Ваша светлость, говорю, тысяча извинений, но у нас нет красной капусты». И знаете, что мне ответил старик, то есть, извините, его светлость? Он сказал: «Дорогой мой Вальдерслебен, — сказал он, — так принесите мне что-нибудь другое!» Трогательно, не правда ли?
— Удивительно, — согласился Папке, — вот это истинное благородство.
— Да, да, Германия осиротела, когда его не стало. — Хозяин печально поник головой.
Карл Брентен сидел как на угольях. Этого только не хватало. Если бы старик Хардекопф узнал! К счастью, Густав Штюрк с его философской невозмутимостью, наверное, потешается про себя, но вслух протестовать не будет. Брентену хотелось взбунтоваться: встать и уйти из ресторана. Надо же, — угодить к почитателю Бисмарка. Пауль, вероятно, не в своем уме, что привел нас сюда.. Боже ты мой, если бы члены ферейна видели нас здесь!
Хозяин приказал:
— Подавать! Подавать!
Появились две девушки, у каждой в руках поднос с тарелками, салатницами, судками.
— Добрый день господам! — бойко поздоровалась одна из них, смеясь и глядя прямо в лицо гостям.
— Добрый день! Добрый день!
— Разрешите узнать, как вас зовут, фройляйн? — спросил Папке, бросая на девушку обольстительные взгляды.
— Матильда, милостивый государь!
— Ваше имя не менее прекрасно, чем вы сами, фройляйн Матильда, — сказал Папке, скаля зубы.
Подали «весенний» суп со спаржей, цветной капустой, свежим горошком, нарезанной квадратиками морковью и мясными кнелями.
— Что с тобой? — шепнул Брентен Паулю Папке. — Ты знаешь ведь, что политика и женщины…
— Брось хотя бы здесь подпускать свои шпильки, — прошипел Папке.
— Мы попали в форменное гнездо реакции, — невозмутимо продолжал Брентен.
— Что верно, то верно! — подтвердил Штюрк.