— Знаешь, Хинрих, у меня магазин. Буду уж заниматься своими сигарами.
— Все-таки подумай, — сказал Вильмерс. — Время терпит. И вот еще: почему ты никогда не заглянешь к нам, Карл? Мими на тебя в обиде.
Карл Брентен обещал при случае зайти.
Гермина до родов пролежала в клинике целую неделю. Каждый раз, когда Людвиг возвращался от жены и сообщал, что она еще не разрешилась, Фрида только головой качала.
— Этакая комедиантка, — бранилась она, — другие еле до клиники добираются, ждут до последней минуты.
Она сейчас особенно жалела брата. Но он вовсе не хотел, чтобы его жалели. Гермина — его жена, заявлял он, он от нее не отступится, это его долг. Фрида молчала, понимая, что спорить с Людвигом бесполезно: кто стелется под ноги, того и топчут.
И вот наконец свершилось: Людвиг Хардекопф стал отцом. Он был на седьмом небе, плакал от радости, ничего не ел, не пил и прямо с работы сломя голову мчался в родильный дом.
Гермина после родов уже не вернулась к Брентенам, а поселилась у своих родителей. Сделано это было в пику Фриде и Карлу, — пусть знают, как она их презирает. Но Брентены были только рады. Людвиг же, напротив, ходил мрачный. Как-то раз он сказал сестре:
— В субботу я переезжаю. Мы сняли маленькую квартирку в Винтерхуде.
— Ну, вот и хорошо, — ответила Фрида. — Наконец-то вы заживете своим домом.
— Да, я обязан этим родителям Гермины: они ссудили нам пятьсот марок.
— Как так ссудили? Значит, они требуют, чтобы вы вернули деньги?
— Конечно. А ты как думала? Неужели они в состоянии подарить такую сумму?
— Нет, разумеется, я этого не думала… Но тебе придется попотеть, пока ты расплатишься с этим долгом.
— Справлюсь как-нибудь, — упрямо буркнул он.
В субботу Людвиг увязал свои пожитки в узел и ушел.
— Говорил он тебе, когда намерен уплатить за комнату и вернуть деньги, которые я дал ему на клинику? — спросил Брентен у жены.
— Этого только не хватает! — крикнула Фрида. — Бедный парень и так уж совсем голову потерял.
— Значит, пиши пропало, — сказал Карл Брентен. — Дорогое же оказалось удовольствие. И не из приятных к тому же.
— Как бы там ни было, а мы от них избавились, — сказала Фрида и с облегчением вздохнула.
Вечером пришли старики Хардекопфы. Атмосфера очистилась. Фрау Хардекопф снова могла бывать у дочери.
Она спросила, почему молодожены так внезапно выехали, — видно, догадывалась, что дело не обошлось без скандала. Фрида поклялась молчать обо всей этой неприятной истории и коротко объяснила:
— Появился ребенок, вот они и решили зажить собственным домом. Сняли квартиру в Винтерхуде. Родители Гермины деньгами помогли им.
— Как же назвали малютку? — спросила фрау Хардекопф.
Фрида улыбнулась. «Все-таки ей любопытно», — подумала она.
— Лизелоттой назвали.
— Гм! Так-так, — сказала фрау Хардекопф. — А ведь, помнится, ждали мальчика? Стало быть, Лизелотта. Это на них похоже. Только бы почуднее! Ли-зелот-та!
Мужчины курили сигары и пили пиво. Они говорили о закончившейся несколько недель назад стачке. Почти три месяца длилась стачка, а результаты ничтожны. Карл Брентен полагал, что можно было добиться большего.
— Предпринимателям легче держаться, чем нам, — сказал старик Хардекопф.
— Конечно, если сравнивать наши и их материальные возможности, — ответил Брентен.
— Теперь, пожалуй, только одно может помочь: всеобщая забастовка.
— А о чем же я всегда и говорил, — сказал Брентен. — Наша сила — широкие массы. Следовательно, их тоже нужно ввести в бой. Ведь я всегда это утверждал, верно?
— По крайней мере металлистам следовало бы примкнуть к забастовке, — сказал Хардекопф.
— Конечно, — согласился Брентен, — и шахтерам тоже. А такая вот забастовка — только бесполезная трата сил. Рабочие небось очень разочарованы.
— Нет, не сказал бы. Но, разумеется, и радоваться нечему.
— Радуются только бюрократы из Дома профессиональных союзов. «Кузница» превратилась в кладбище, где мирно покоятся несколько сот бюрократов. «Просим соблюдать тишину», «Ради бога, тише… тише…».
Фрида тем временем сварила кофе. Сидели за столом, говорили о всякой всячине. Хардекопф спросил Карла о Пауле Папке. Брентен рассказал, что хочет устроить Паулю договор на аренду уборных в десяти увеселительных заведениях. Вильмерс предложил это дело ему, Карлу, но он не желает бросать свою специальность и размениваться на мелочи. Заговорили о «Майском цветке», о том, что рождественский бал в этом году предполагается устроить в залах Тютге. Потом фрау Хардекопф удивила всех неожиданной новостью:
— На рождестве Отто женится. Конечно, на этой самой — на Цецилии.
— Да что ты! — изумилась Фрида. — И где предполагается свадьба?
— У его тещи. Моей ноги там не будет, можете в этом не сомневаться.
— Быстро это у них, — сказала Фрида.
— Да, пожалуй, слишком быстро, — согласилась мать не без сарказма. — Быть может, и тут уж младенец ожидается. Кто знает?
— Странная какая-то девушка, эта невеста Отто, верно? — заметил Карл.
— Более чем странная, — сказала его теща. — Семейство Хардекопфов становится настоящим зверинцем: одна невестка похожа на бегемота, другая — на помесь лисицы с канарейкой.
Эта меткая характеристика вызвала дружный взрыв хохота. Фрида сквозь смех сказала:
— Ну-ну, мама, язычок у тебя все такой же острый.
— Да, стало быть, скоро наш дом совсем опустеет. Верно, отец?
— Что ж поделаешь, — отвечал старик. — Так уж оно водится.
— А на пасху и Фриц кончает ученье, — выпалила Фрида.
— Ты думаешь, и он тягу даст?
— Да нет, мама, совсем я этого не думаю.
— А он непременно уедет. Его дома не удержишь. Я рада, что хоть учение-то кончит. В будущем году в это время он будет далеко, как пить дать.
Мужчины, конечно, заговорили о политике. Последние месяцы не раз казалось, что марокканский инцидент вот-вот приведет к войне. И одна и другая сторона разговаривали в довольно-таки повышенном тоне. А затем «прыжок пантеры» в Агадир. Угрозы воинственного Лемана. Сухой, вызывающий и торгашеский язык англичан. Еще немного — и вспыхнула бы война. К счастью, в последний момент все-таки пришли к компромиссному соглашению.
— Нашей партии следовало бы тверже проводить политику мира, — сказал Брентен. — Речь Бебеля была неплохой, но вопрос о мире следует поставить в центр всей нашей политики. Заявить прямо и ясно: если вы объявите войну, мы объявим всеобщую забастовку. И уже сейчас вести подготовку, чтобы не растеряться и знать, что делать, даже если переарестуют всех наших депутатов рейхстага. Тогда эти господа хорошенько подумали бы, прежде чем пускаться в военные авантюры.
— Полагаю, кое-что в этом направлении сделано, — сказал Хардекопф, он был целиком согласен с Брентеном. — В речи Бебеля уже можно найти кое-какие намеки на такую линию, — продолжал он, — может быть, и войну-то удалось предотвратить только потому, что партия была начеку.
Обе женщины внимательно прислушивались к разговору.
— Неужели действительно мы были на волосок от войны? — спросила Фрида.
— Да, еще немного — и заварилась бы каша, — ответил отец.
— Опасность пока еще вовсе не миновала, — вставил Брентен.
— Нет, на какое-то время миновала, — возразил Хардекопф. — Какая ужасная и бессмысленная штука война! — Хардекопф задумался, он говорил вполголоса, как бы забыв о присутствующих. — Словно мясник, вспарываешь штыком живот неизвестному тебе человеку, целишься, стреляешь… От твоей пули человек без ноги остается, а ты и в глаза его не видел и никогда не увидишь… Безумие… Чистейшее безумие… Да, на войне действительно теряешь разум…
По мнению фрау Хардекопф, всех зачинщиков войны следовало бы предавать суду. Как уголовных преступников, как самых закоренелых убийц.
Брентен ответил ей:
— Нынешние судьи — это такие же зачинщики войны и врагами своими считают как раз противников войны.
— В таком случае их всех нужно вешать или убивать без всякого суда! — воскликнула фрау Хардекопф.
— Только не говори этого вслух, — улыбаясь, посоветовал жене старик Хардекопф.
— Мы не какие-нибудь нигилисты, — пылко пояснил Брентен своей теще. — Мы опираемся на организованные массы. Если мы, рабочие, не захотим, наши правители не смогут вести войну.
— Да никакой войны не будет, — продолжал Хардекопф, — а если она и вспыхнет, это будет началом их конца.
— Или нашего конца. — Фрау Хардекопф отнюдь не была убеждена в правоте своего мужа.
Заговорили о другом. Хардекопф спросил, как дела в магазине. Похвалил сигару, которой Брентен его угостил. Карл откровенно признался: он никогда не думал, что торговля приносит так мало барыша. Столько времени прошло, а он выплатил Густаву Штюрку, и то с величайшим трудом, сущие пустяки.
Фрида густо покраснела и под каким-то предлогом выбежала на кухню. Мать заметила ее смущение. Конечно, она помогает Людвигу, а Карл ничего об этом не знает. Фрау Хардекопф решила, что нужно успокоить зятя, и сказала:
— Ну, может быть, теперь дела пойдут лучше.
— Почему именно теперь? — спросил он.
— Да, стало быть… я полагаю, потому, что… вообще положение улучшится.
— Пока я этого не замечаю.
Это был первый приятный вечер, который Карл Брентен после долгого перерыва провел дома. Раздеваясь, он с чувством облегчения и радости сказал Фриде:
— Как хорошо, что мы избавились от них.
Для полного блаженства он откупорил еще бутылку пива и, ложась, закурил сигару. С удовольствием вытянувшись на мягкой перине и пуская дым в потолок, он сказал мечтательно:
— Когда эта толстуха жила здесь, я не раз желал, чтобы она сломала себе шею, теперь же я от души желаю ей всяческих благ.
Вот уже одиннадцать лет, как Фрида Брентен замужем; сыну ее, Вальтеру, минуло десять лет, маленькой дочурке — три года. Эмиль Хардекопф снова пропал без вести. Эдмонду идет шестой год. Людвиг вот уже почти год как женат, и его дочке Лизелотте исполнилось шесть недель. А Отто ждет наследника в июне следующего года. Фриц через три месяца кончает учение. Он уже добился согласия отца на то, чтобы сразу же после экзаменов уйти в плавание. Пусто и одиноко стало в доме стариков Хардекопфов. Иоганн — ему стукнуло шестьдесят три — по-прежнему изо дня в день отправлялся на верфи; он казался несокрушимым. Паулине Хардекопф тоже перевалило уже далеко за пятьдесят; она несколько утихомирилась, меньше суетилась по хозяйству. Да и для кого надрываться? Гнездо почти опустело. Она пристрастилась к картам и два раза в неделю играла в «шестьдесят шесть» с Софи Штюрк, с фрау Штрасбургер, женой владельца колбасной на Рабуазах, и со своей соседкой, фрау Погенмейль. Эти встречи за картами, хороший кофе с белым хлебом и ботинк