Отвага — страница 71 из 82

Что я мог ему сказать?

— Знаете, что я решил? — спросил Броварич минуту спустя. — Отслужу и пойду в спецшколу милиции. Закончу ее — и в свой город. Это, товарищ лейтенант, окончательно. Считаю, что на данном этапе это тоже важно. — Фраза прозвучала слишком торжественно и от этого немножко нелепо. — В ПВО, конечно, дело почетное и нужное. Отслужу сколько положено. А потом — в милицию. Я этих сволочей… всю эту пьяную шваль… — Я почувствовал, что он стиснул кулаки. — Чтоб с корнем… Самбо как раз и пригодится. — Броварич круто развернулся ко мне: — Я там у нас потом в райком комсомола зашел. Даже в райкоме некоторые деятели пьют! А главная забота у них — удачней отрапортовать, выглядеть не хуже других. А чтоб воспитательная работа, борьба с пьянством, хулиганством… Наоборот, иногда даже замазывают, всякие такие случаи стараются огласке не предавать, чтоб карьеры себе не испортить и какой-нибудь очередной вымпел из области получить. Под видом советского гуманизма преподносят. Самый настоящий гуманизм в том, чтобы преступность искоренять.

Любой преступник прекрасно знает, что он совершает не ошибку, а преступление. А мы миндальничаем: товарищеский суд, общественное порицание, на поруки!..

— Решайте, конечно, все сами, — сказал я. — Главное, что вы не намерены отсиживаться в тылу, а идете на передний край. Это самое главное. Служба в милиции — это настоящий фронт.

Я отпустил Броварича отдыхать, посмотрел, как во взводе идет самоподготовка, зашел в пустую канцелярию батареи уточнить расписание на завтра. Настроение у меня было препаршивейшее.

Утром — как раз в день праздника войск ПВО — мне пришло сразу три поздравления: от отца (вместе с большим письмом), от Рины — открытка в красивом конверте, но написанная сухо и официально и… от кого бы вы думали?. Правильно: от Бориса Ивакина. Служит он недурственно, у начальства на хорошем счету — оно находит его весьма перспективным офицером и надеется в недалеком будущем и так далее и так далее — тошно читать. А в конце:

«Кстати — еду скоро в отпуск и собираюсь жениться. Подробности позже, когда будут совершены все формальности. Вот так, друг Игнаша! Идем вперед и выше!»

Есть такие люди, которые письма пишут только, когда есть чем похвастать или сказать что-то наверняка неприятное. А если еще учесть, что открытка Рины была до обидного казенной, я, разумеется, быстро понял все. На офицерский вечер, намеченный в нашей «Ракете», мне сразу идти расхотелось, я так и сказал Моложаеву: «Не пойду!» Гелий пытался по этому поводу острить, я огрызнулся, мы с ним чуть было не сцепились, но Нагорный был уже одет — он только насмешливо хмыкнул.

— Между прочим, — заметил Моложаев, — скоро итоговые занятия и выезд на полигон. И с таким настроением…

— С каким таким настроением?

— С таким, как у тебя.

— А какое у меня настроение? У меня самое обыкновенное настроение, И вообще: какого черта…

— Саша, не надо. Я же все вижу. — Моложаев глядел на меня сочувствующими глазами. — Какие-нибудь неприятности?

— Какая у холостяка может быть неприятность? — мрачновато усмехнулся я, решив, что если и не сказать всю правду, то намекнуть Моложаеву можно. — Самая естественная вещь: одна знакомая девчонка выходит замуж.

— Все ясно. Одевайся, пошли!

— Я же сказал: не пойду!

— Пошли! Начало через двадцать пять минут…

Я подумал и решил пойти. Мне надо было убедить себя, что все пустяк, что даже предавшая меня Рина недостойна таких терзаний. В наше бурное время душевный покой — дорогая штука и редкостное благо, и надо по мере возможности не терять его.

Я далек от того, чтобы заниматься самовосхвалением, но от фактов никуда не денешься: по всем предварительным итогам мой взвод вышел в батарее на первое место, и последствия этого не замедлили сказаться. Приходится признать афоризм Гелия, что плохим в армии жить лучше (точнее — спокойней).

Через три дня после нашего праздника во время перерыва в политзанятиях ко мне подошел капитан Лялько.

— В одиннадцать ноль-ноль к командиру дивизиона.

— Ясно, товарищ капитан.

— Не интересуетесь зачем?

— Интересуюсь.

— Не бойся, стружку снимать не будут. Скорее наоборот. Но… потерпи до одиннадцати. Меня тоже приглашают, так что будем страдать вместе.

Дело оказалось не столь сложным. Накануне зачетных занятий и плановых выездов на полигон командование решило провести цикл показательных занятий — и все на базе нашего дивизиона. Я должен был провести занятия в своем взводе — для командиров стартовых взводов и стартовых расчетов. Подполковник Мельников назвал точные сроки, приказал мне готовиться, а капитану Лялько — не только проконтролировать меня, но и, естественно, помочь во всем, что будет необходимо.

— Почему меня, товарищ капитан? — спросил я, когда мы вышли.

— А ты думаешь, передовиком быть легко? — засмеялся командир батареи. — Гордиться надо. На тебя же вся Европа смотреть будет!

— Азия, товарищ капитан, — попробовал пошутить и я. — Наша «точка» находится в Азии, в северной ее половине.

В день показательных занятий мне с самого утра не понравилась погода. Когда я проснулся, ветер гнал низкие, рваные, быстро летящие на юго-восток серые облака. Над позицией крепкий, холодный ветерок мотал черные вершины вековых кедров. Тучи чуть ли не цеплялись за деревья, солнца не было и в помине, и казалось, с минуты на минуту разыграется настоящая вьюга.

Из штаба полка прикатили три многоместных автобуса, и ни о каком переносе занятий речи быть не могло: мы обязаны работать в любую погоду. Что же касается моего настроения, то оно было хуже погоды. Но отступать было некуда. Тем более, что перед началом занятий на стартовой ко мне специально подошли — благословить — и Колодяжный и Батурин.

— Понимаю ваше самочувствие, Игнатьев, — сказал замполит. — Но надо! Надо показать все, на что способны ваши ребята.

— В твоих руках честь дивизиона! — торжественнее, чем требовалось, добавил капитан Батурин. — Так что надо оправдать.

Прямо как перед матчем о канадскими профи. А дело было ведь намного проще; показать, как мы работаем на позиции — с учетом тех небольших нововведений, которые были у нас сделаны. И разумеется — показать хорошее время при отличном качестве выполнения номерами функциональных обязанностей. Понятно?

Минут за десять до того, как мы начали работать, пошел снег, стало темно. Да еще с ветерком. Но, несмотря ни на что, нам дали команду, и расчеты кинулись к своим установкам.

Не стоит вдаваться в подробности и методику показательных занятий: специалистам это хорошо знакомо, а неспециалистам — едва ли будет интересно. Но если в нескольких словах, то мы должны были рассказать и показать товарищам, каким путем добиваемся слаженности расчетов и сокращения нормативов при работе с боевой ракетой и как на практике осуществляем взаимозаменяемость. Мне пришлось давать пояснения, отвечать на вопросы, все это в основном на открытом воздухе, возле установок. Снег продолжал валить, но всему бывает конец. Кончились и наши муки. Честно скажу: лучше провести двадцать тренировок в самом высоком темпе, чем одно такое занятие.

Думаю, что с задачей своей мы справились. Выделять я никого не хочу, но не сказать о Бровариче нельзя: по штату он был первым номером, то есть работал с механизмом транспортно-заряжающей машины, но в этот день он прошел по всему «кругу», а под занавес безукоризненно работал на месте старшего сержанта Кривожихина. Я подумал, что он в любой момент сможет при необходимости заменить и меня самого. Жаль, конечно, что у него так нелепо все сложилось и что он твердо решил менять профессию.

Единственное, чего я не смог сделать во время этих занятий, — провести доскональный хронометраж работы расчетов по всему «циклу»: полученные данные могли бы помочь мне уточнить те комбинации личного состава, при которых увеличивается время заряжания установки, — потом легче было бы найти причину задержки. Я надеялся, что хотя бы частично нашу работу прохронометрирует капитан Лялько, и он кое-что сделал, но маловато. Гости — те, конечно, записывали все раз приехали за опытом, но просить их было не очень-то удобно.

И знаете, кто меня выручил? Даже трудно поверить — Гелий Нагорный! После обеда, когда я пришел домой малость отдохнуть, он терпеливо дожидался, пока я разденусь и умоюсь, потом торжественно положил на стол… мой секундомер и десяток мелко исписанных листков бумаги:

— Внесем и мы свою скромную лепту в борьбу за эффективность и качество нашей работы на позиции. Мы, конечно, не передовики и в передовики не рвемся — надо ж кому-то и сзади идти, но почему не помочь человеку? Особо если он на сей цифири помешался.

— Это, насколько я соображаю…

— Верно соображаешь, Игнатьев! Нас ведь тоже привели на позицию твой передовой опыт осваивать. Так вот, чтобы не терять времени… — Он вдруг резко переменил тон и заговорил очень искренне: — Ну я и решил прохронометрировать. Знаю, что тебе будет интересно. Тут все заходы, кроме первого. Между прочим — расчет Кривожихина действительно работал быстрее расчета Донцова. Бери, бери, Игнатьев, пользуйся. Я ж все-таки могу приносить кое-какую пользу, а?


Как бы ни была четко настроена и организована сложнейшая машина, именуемая ракетным зенитным дивизионом, как бы ни была по часам и минутам расписана распорядком его жизнь, в период подготовки к выезду на полигон все на «точке» приобретает специфическую окраску, и словно бы в иной ритм переходит течение обычных учебных будней. Внешне вроде бы не меняется ничего — все течет по плану… Но… ожидание, сомнения, вопросы!

Боевые ракетные пуски были описаны неоднократно, и я могу здесь только повторить: это действительно незабываемая картина, особенно для того, кто наблюдает ее впервые. «Немые» пуски там, на основной позиции, или даже на учениях вроде той ночной проверки, когда в дивизионе неожиданно появился мой отец — это совсем не то. На полигоне вся обстановка совершенно иная — торжественно-приподнятая и напряженно-деловая одновременно. К примеру, как перед выпускным экзаменом в школе или перед госэкзаменом в училище.