Я думаю о крошечных клочках бумаги, которые нашел сегодня утром на полу своей комнаты и на которых был четко виден мой почерк, хотя разобрать слова не смог.
Там не было этого, когда я ложился спать. По крайней мере, из того, что я мог вспомнить.
Я думаю о записке, которую спрятал под цветочным горшком на столе за спиной. Каждая частичка моего тела сосредотачивается на ней. Мне хочется обернуться кругом. Перевернуть горшок, посмотреть на знакомый почерк. Но вместо этого я крепче обнимаю себя, кожа на моих руках загрубела от грязи.
— Я видела тебя… — говорит она, наклоняясь ко мне. Она запинается, прежде чем продолжить: — Я видела, как ты ходил туда и раньше. К Искупительнице каждый вечер.
Я заставляю себя сделать глубокий вдох, чтобы дать утихнуть гневу, прежде чем я выдыхаю его со словами:
— Тебе померещилось, Лит.
Лучше казаться беспечным, чем сердитым, но абсолютно уверен, что мне это не удается. Никогда раньше я не лгал и знал, что не очень хорош в этом деле. Прежде у меня не было причины лгать — нечего было что-то скрывать.
«Но я не вру», — напоминаю я сам себе, а по рукам пробегает дрожь.
Лит смотрит на меня так, будто я ударил ее, и в этот момент, когда она повернулась ко мне, я вижу изнеможение на ее лице и как истощено ее тело.
— Ты выглядишь измученной, — говорю я ей, возвращаясь к посадке растений. — Может, тебе это все привиделось.
Она смотрит на меня в ответ, и я вызывающе вздёргиваю подбородок. Меня распирает от желания напасть, защитить себя, сбежать. Я — клубок противоречий, и Лит в любом случае видит это.
Она первая отводит глаза, скользя взглядом вниз на пустые горшки, которые стоят передо мной, а потом вверх — на виноградные лозы, оплетающие оконные ручки.
— Ты помнишь, кем она была раньше? Когда мы были детьми?
Я фыркаю. Над этим вопросом и не стоит задумываться, я легко нахожу ответ:
— Искупительница? Никем.
Кажется, она вздрагивает, и мне хочется спросить ее об этом, но меня больше интересует записка, спрятанная под горшком, и я плотнее сжимаю губы.
— И ты думаешь, это честно? — наконец не выдерживает она. — Мы так счастливы, а она остаётся несчастна?
Я смотрю на нее до тех пор, пока наши взгляды снова не пересекаются. Прежде чем каждый из нас стал Посвящённым, мы могли свешиваться из окон, дотрагиваясь друг до друга через узкий проход между нашими домами; вечерами могли смеяться и обмениваться историями. Сегодня мне не хватает тех моментов, и я задаюсь вопросом, скучал ли по ним раньше или просто не помню об этом, поскольку Искупительница забрала мои страдания.
— Она сама пожелала взять это обязательство на себя, — напоминаю ей я.
Лит пожимает плечом:
— Это то, что они нам говорят.
Внезапное чувство тревоги пронзает мое сердце.
— Это то, что мы знаем, — отвечаю я.
Она едва заметно улыбается, но когда берет меня за руку, то ее хватка настойчиво выражает мысль:
— Это то, что нам позволено помнить.
Мне следует быть в постели. Или, по крайней мере, дома, или же где-нибудь с друзьями — где угодно, но не вышагивать в башне, мешкая, не решаясь спуститься по лестнице, ведущей в темницу. Хотя я не был здесь с самого Посвящения, мою кожу покалывает от осознания того, что ждет меня внизу.
Ужасная вонь от Искупительницы. Мрачная затхлая атмосфера.
Меня бы здесь не было, если бы не записка, которую я нашел сегодня утром в теплице, и если бы не странные вопросы Лит, от которых по венам разливалось беспокойство.
Я порвал записку и бросил обрывки в воду, наблюдая, как их уносит течением. Большую часть дня я пытался забыть слова: «Ты знаешь Искупительницу. Ты можешь любить Искупительницу».
Но они всё еще в моей памяти. Я мог дождаться ночи, когда она придет ко мне и заберет мою неуверенность, но ноги сами несут меня сюда, а в голове вертятся мысли о том, что же значила эта записка.
Я не могу понять, как кто-то может любить такое гнусное существо. Она отвратительная, ужасающая и жестокая. Единственное плохое воспоминание, которое позволено жителям Алини воспринимать как своё, — это Посвящение и первое знакомство с Искупительницей.
Был прекрасный солнечный день, идеальный день, когда Архитектор повел меня и других Посвящаемых в башню. Мы друг за другом по цепочке спустились вниз, и я помню, как те, кто шел впереди меня, начинали выть, когда подходили к дверям.
Мы не были подготовлены к тому, что нас там ожидало.
Передо мной стояла Лит, а это значило, что она уже видела в комнате то, чего я еще пока не мог. Я помню, как широко округлились ее глаза, как побледнело лицо. Шрам на губе превратился в отвратительный алый порез, когда она открыла рот и начала кричать, кричать, кричать…
В тот момент я понял, что не хочу смотреть на то, что находится за той дверью. Что не стану заглядывать туда. Я пытался отказаться, но толпа Посвящаемых подтолкнула меня вперед, не сомневаясь в своих действиях.
Я бы хотел быть храбрым — достойным, — когда впервые увидел Искупительницу. Она была источником нашего процветания, причиной, по которой моя жизнь так мирно протекала. Мне хотелось каким-то образом поблагодарить ее за жертву и понять, в чем она заключалась.
Но когда я увидел ее, то все понял. Она была самым ужасным существом, которое я только мог представить. Прошло несколько лет, с тех пор как я увидел ее в первый (и в последний раз!), но помню, насколько жалкой, грубой и злобной она была.
Помню, как Лит упала на колени возле меня, обхватив себя руками и открыв в немом крике рот. Её стошнило, и лужица рвоты растеклась перед ней по земле, просачиваясь в щели меж камней. Глаза Лит были плотно закрыты, а я не мог оторвать взгляд от Искупительницы.
Я не мог поверить в то, что именно на этом была построена наша жизнь. Что это несчастное существо было основой моего счастья. Что все в Алини видели эту девушку и приняли как должное.
Я помню одну мысль: все в моей жизни встречались с Искупительницей, видели то же, что и я, и смирились с этим. Такой уклад жизни был в Алини, заодно он станет и моим.
Той ночью она впервые пришла в мою комнату, в ниспадающем белом платье. Нам разъяснили, как себя вести: стоять не двигаясь, никогда не поднимать на нее руку, будь то проявление любви или гнева. Позволить ей вобрать в себя наши невзгоды. Охранник следил, чтобы правила не нарушались, хотя если я когда-то и возражал, то никогда не узнаю об этом. Она заодно заберёт и это воспоминание.
Есть еще один момент о Посвящении, который я отчётливо помню. До этого дня у меня есть нескончаемая череда воспоминаний обо мне и Лит, где мы вместе: как растём по соседству, как коротаем долгие вечера, высунувшись из окон через узкий проход между нашими домами; как рассказываем друг другу истории и играем в игры. А после Посвящения мое окно всегда закрыто. Возможно, Искупительница и развеяла любые неловкие чувства между нами, но никогда не сможет стереть момент, когда Лит увидела, как я пристально смотрел на Искупительницу, впервые встретившись с ней, — в то мгновенье я ощущал ужас и крах всего, пока не смог успокоиться. Искупительница никогда не забирала прочь мое смятение, проявившееся оттого, что я тогда дал слабину или что кто-то видел это.
Сейчас, когда я подхожу к двери Искупительницы, то кажется, что охраннику все равно, что я здесь. В принципе любому позволено рассматривать Искупительницу, чтобы понять, какую жертву она приносит ради благополучия всех нас, но всё-таки я предполагаю, что и работа охранника навевает тоску.
Почему-то эта мысль вызывает вопрос, и я, не успев его хорошенько обдумать, спрашиваю, заходит ли кто-нибудь сюда ещё.
Он пожимает плечами:
— Сегодня не было никого.
— А вы помните? — спрашиваю я. Интересно, должен ли он каждую ночь подчиняться Искупительнице так же, как все мы, после того как проведет ее по всей Алини.
— Нет, — он широко улыбается, — к счастью, нет.
Я киваю головой и бросаю взгляд на существо за дверью, движимый любопытством, изменилось ли в ней хоть что-то с момента моего последнего прихода сюда много лет тому назад. Ее ночная сорочка порвана, кожа немытая, а волосы в таких колтунах, что расчесать их уже невозможно.
В записке говорилось, что я мог быть влюблен в Искупительницу, но я не имел ни малейшего представления, как такое было возможно.
Когда в сумерках Лит тарабанит пальцами по моему окну, я лежу в кровати и прислушиваюсь. Было время, когда я бы стремглав бросился впустить ее, но воспоминания об Искупительнице слишком придавили меня. Я жду, когда она придет ко мне и заберет эти чувства. Они невыносимы. У меня недостаточно сил перенести такие страдания, и я боюсь даже представить, какой мощью обладает Искупительница, чтобы вбирать в себя все это.
Сердце бешено колотится в ожидании Искупительницы. Я, полностью одетый, сижу на краешке кровати, ногами отстукивая беспорядочный ритм по полу. Когда она приходит, то совсем не похожа на ту себя, какой была в башне. Сейчас она облачена в белое, вся свежая и опрятная.
Охранник ждет в коридоре возле моей комнаты, а она подходит, кладя руки мне на плечи. Я вздрагиваю от ее прикосновения, ведь помню, как от нее пахло раньше. Целиком и полностью осознавая ее убожество.
Меня передёргивает, когда она приникает к моим губам, а потом выдыхает, наполняя меня до краёв воспоминаниями, яркими и мрачными. Вся злоба и ярость, что годами копились во мне, — это мои неудачи и неуверенность. Моя никчёмность.
В этот момент я сам себе противен. Я даже хуже, чем Искупительница, потому что она хотя бы служит определенной цели в этом городке. Во всяком случае, является вместилищем страданий, чтобы остальные могли познавать только яркость бытия.
Я совсем не такой, как она. Искупительница — сосуд достоинства, а я совсем бесполезен, в любом понимании этого слова.