– Я так и думал, что ты явился сюда по этому делу! – зарычал он. – Так и думал! Зря старался – ни черта ты не получишь. Плевал я на твои документы! Плевал я на всякие преимущественные права! Все они не стоят вон того пустого початка. У меня есть свои «преимущественные права» на землю. Я сейчас покажу их тебе и посмотрю, как они тебе понравятся.
С этими словами Холт повернулся и исчез в хижине.
«Так, значит, у него есть документы и он является законным владельцем этой земли? – подумал я. – Неужели он купил ее? Если это так…»
Тут мои размышления были прерваны появлением скваттера. Но вместо бумаг, которые я ожидал увидеть, он держал в руках длинное ружье.
– Ну-с, мистер Выгоняло, – проговорил он победоносно и полным сарказма тоном, угрожающе приподняв свое оружие, – вот мои документы. Мое «преимущественное право» – это право ружья. Думаю, тебе достаточно ясно, что я имею в виду, а?
– Нет, не ясно, – ответил я решительно.
– Не ясно? Вот что, незнакомец! Я говорю совершенно серьезно. Посмотри мне в глаза – и ты увидишь, что я не шучу. Если ты не уберешься немедленно, ты живым отсюда не уйдешь. Видишь этот пень? Тень от него идет к дому. В ту минуту, когда она доползет до стены, я застрелю тебя, не будь я Хик Холт. Помни, я тебя предупредил!
– А я предупреждаю вас, мистер Холт, что буду защищаться. Если вы промахнетесь…
– Промахнусь? – прервал он меня и презрительно повел плечом. – Промахнусь, дурень? Ну, об этом я не беспокоюсь!
– Если вы промахнетесь, – продолжал я, не обращая внимания на его слова, – я вас не пощажу. Вы собираетесь подло, как трус, воспользоваться первым выстрелом, но имейте в виду, что в случае промаха я сам вас застрелю, и суд меня оправдает, так как я сделаю это, защищая свою жизнь. Если вы выстрелите, я выстрелю тоже. Берегитесь – я не щажу трусов.
– Трусов? – взревел гигант. – А если я не промахнусь? – продолжал он с многозначительной, полной презрения усмешкой, означавшей, что он всегда попадает в цель. – А что, если я не промахнусь, мистер Хлопушка?
– А вдруг промахнетесь? Не будьте слишком уверены в том, что попадете наверняка. В меня не раз уже стреляли.
– После моего выстрела никому не придется стрелять в тебя.
– Вот мои документы
– И все-таки я рискну остаться здесь. Если даже вы меня убьете, вы ничего этим не выиграете. Имейте в виду, любезнейший, мы с вами не деремся на дуэли. Если вы меня застрелите, вас покарает закон.
Мне показалось, что мои слова произвели некоторое впечатление на скваттера. Видя, что он молчит, я продолжал тем же решительным тоном:
– Если мне суждено погибнуть от вашей руки, помните, что у меня есть друзья, которые заинтересуются обстоятельствами моей смерти и начнут расследовать их. Если я убью вас, защищаясь, суд меня оправдает. Если же вы убьете меня, ваш поступок расценят иначе. Это будет преднамеренное убийство!
Последнее слово я произнес особенно многозначительно. На лице скваттера отразилось некоторое волнение, и мне даже показалось, что он задрожал и слегка побледнел. Дрогнувшим голосом он ответил:
– Преднамеренное убийство? Нет, нет! Я же тебя предостерег. У тебя еще есть время спасти свою шкуру. Убирайся с моей вырубки, и я тебя не трону.
– Я не уйду отсюда до тех пор, пока вы не признаете моих прав на этот участок.
– В таком случае ты отсюда живым не уйдешь.
– Значит, вы решили стать убийцей?
Я снова подчеркнул последнее слово и увидел, что оно произвело необычайное впечатление. Испугался ли он последствий или в его душе еще тлела искра человечности, а может быть – что, впрочем, было мало вероятно, – он устыдился своего недостойного поведения? Трудно сказать, почему, но после моих слов скваттер, казалось, немного присмирел.
– Убийца! – повторил он после небольшого раздумья. – Нет, нет, я не убийца! И без того уже плохо, когда тебя обвиняют в преступлении, в котором ты не повинен. Я не собираюсь совершать убийство, но теперь я тебе уже не позволю уйти отсюда. Минуту назад я этого хотел, но ты сам потерял шанс на спасение, назвав меня трусом. Нет, ты должен умереть. Готовься к смерти. Я тебе покажу труса!
– Конечно, трус!
– В чем же моя трусость?
– В вашем ничем не оправданном нападении на меня, особенно поскольку оно дает вам возможность стрелять первому. А что, если я сейчас сам застрелю вас? Вы видите револьвер в моей кобуре? Прежде чем вы вскинете свое ружье к плечу и прицелитесь в меня, я успею всадить в вас все шесть пуль. Если бы я так сделал, как бы вы это назвали? Не трусостью и не преднамеренным убийством?
Глава XXIII. Дуэль без секундантов
Говоря это, я видел, как выражение лица моего великана-противника постепенно менялось. Казалось, в мозгу его созревало новое решение, вытеснявшее ранее намеченный план действий. Неужели я сумел пробудить его честь? Именно к этому я и стремился и теперь продолжал разговор в том же духе, ибо только это могло подействовать на человека такого склада.
– Вы не отваживаетесь действовать открыто? – насмешливо сказал я. – Вы хотите подло убить меня, а для этого нужно, чтобы ваш выстрел был первым.
– Это ложь! – крикнул гигант, выпрямившись во весь рост с такой величественной осанкой, какой я от него не ожидал. – Я не собираюсь убивать исподтишка, и первый выстрел мне вовсе не нужен. Не такой уж Хик Холт плохой стрелок, чтобы опасаться тебя и твоей хлопушки. И не так он дорожит жизнью, чтобы бояться ею рискнуть! Хоть ты и надутый индюк, но в подлости ты меня обвинить не сможешь! Однако ты, кажется, парень, не трус, поэтому я, пожалуй, сделаю по-другому.
– Как? – воскликнул я, пораженный этими словами и полагая, что они означают конец нашего столкновения. – Значит, вы хотите поступить по справедливости?
– Я хочу честно биться с тобой!
– Ого, дуэль?
– Дуэль, если это так по-вашему называется, мистер.
– Я согласен. Но ведь у нас нет секундантов?
– А ты думаешь, что два человека не способны честно драться без секундантов? Видишь пень у изгороди?
– Вижу.
– Так вот, мистер, становись перед ним или позади него, как тебе больше нравится. Здесь, у сарая, тоже есть пень – это будет мое место. Между ними ярдов двадцать. Годится тебе такое расстояние?
– Такое или другое – мне все равно, – ответил я машинально, все еще охваченный изумлением, не лишенным некоторой доли восхищения.
– Ну, так слезай с лошади и забирай с собой ружье. Мое при мне, как видишь. Думаю, что больше одного раза стрелять мне не придется, но, если бы я промахнулся, берегись: я заряжаю ружье быстро! И помни, мистер: один из нас не уйдет отсюда живым.
– А кто же подаст нам сигнал для первого выстрела?
– Это я уже обдумал. Не беспокойся.
– Как же вы это устроите?
– А вот как: у меня есть дома кусок оленины. Я принесу его сюда и брошу вон там, на середине поляны. Видишь стервятников на тех сухих деревьях?
Я кивнул головой.
– Ну так вот: нам не долго придется ждать, пока какой-нибудь из них бросится вниз на это мясо. Как только первая птица коснется его, это и будет сигналом. Так будет по-честному?
– Конечно, – все еще машинально отвечал я, так как именно честность его предложения не давала мне опомниться от изумления.
Этот человек не только изумлял – он просто обезоруживал меня, и его неожиданно изменившееся поведение совсем укротило мой гнев. Не задумываясь о возможных последствиях, я уже чувствовал, что совсем не склонен драться. Может быть, еще не поздно остановить эту бессмысленную дуэль? Такова была моя мысль, и, подавив свою гордость, я высказал ее вслух. Однако в ответ на такое миролюбивое предложение я услышал:
– Опоздал, мистер. Теперь уж это не выйдет!
– Но почему же? – настаивал я, сознавая с сожалением всю бесполезность этой попытки.
– Ты меня разозлил, и теперь, черт возьми, ты будешь драться со мной.
– Но, право же…
– Брось эту болтовню, а то, клянусь светопреставлением, я буду считать тебя трусом. Да я и раньше знал, что ты запросишь пощады!
– Довольно! – крикнул я, уязвленный этой насмешкой. – Я готов. Начнем!
Скваттер вошел в хижину и сейчас же вернулся, неся в руках кусок оленины.
– Ступай на место, – скомандовал он, – и помни: не стрелять, пока первая птица не слетит на землю. После этого можешь палить.
– Постойте, – сказал я, – надо сделать еще кое-что. Вы поступаете благородно, чего я, признаюсь, не ожидал, и этим заслуживаете право на жизнь. А ведь она окажется в опасности, если мне не повезет. Вас сочтут убийцей, а этого не должно быть.
– Что ты там еще выдумываешь? – буркнул мой противник, очевидно, не поняв меня.
Не отвечая на его вопрос, я вынул записную книжку, открыл чистый листок и написал на нем: «Я был убит в честном поединке». Потом поставил число и подпись и, вырвав листок, протянул его скваттеру. С минуту он рассматривал написанное с озадаченным видом, потом, судя по его мрачной улыбке, я понял, что ему стало ясно мое намерение.
– Ты, пожалуй, прав, – протянул он, помолчав, – об этом я не подумал. Полагаю, что и мое имя на этой бумажке будет не лишним. Если подливка годна для гусыни, она подойдет и для гуся. Дай-ка мне карандаш. Я не больно учен, но подписаться, пожалуй, сумею. Ну-ка!
Положив бумажку на пень, он медленно нацарапал свое имя под моим, потом поднял листок и молча указал пальцем на подпись. После этого он снова положил документ на прежнее место и пригвоздил его ножом к пню с такой силой, что рукоятка задрожала. Все это он проделал совершенно хладнокровно, словно готовясь к самому обычному делу.
– Я думаю, – по-прежнему невозмутимо сказал он, – что теперь ветер не сдует бумажку, пока не станет ясно, кому ею владеть. Ну, а теперь начали. Сейчас я брошу мясо.
Я еще раньше сошел с лошади и теперь стоял возле нее, держа в руке ружье. Не сказав ни слова и даже не оглянувшись, я покорно направился к указанному мне пню. Я не опасался выстрела в спину. Поведение этого человека убедило меня, что я могу не опасаться предательства с его стороны. Я уже не считал его и трусом. Мое мнение о нем давно изменилось.