- Но, может быть, он и не придет!
- Обязательно придет!.. Он сейчас старается любыми средствами узнать, прошли его люди или нет. Пусть он увидит меня и понадеется, что они, может быть, прошли!.. Я переиграю его еще раз!
- Ну, только будьте осторожны. Если почувствуете себя плохо, сразу вернитесь.
Проститься с Мухаммедом вышли все солдаты. Каждый пожал ему руку, и Мухаммед, счастливый, возбужденный, нарядный - маленький мужчина в пиджаке и длинных брюках, - пошел к воротам, держа в руках заветную коробку с монетами.
В воротах он обернулся и помахал рукой.
- Прощай, Муха!.. - крикнули Самвел и Костя.
- Сам-а-вел!.. Кости-ия!.. - ответил Мухаммед.
С груды камней у старого монастыря, куда взобралась Марина, Костя и Самвел, хорошо был виден узкий, переброшенный через Араке мостик. По ту сторону его уже собралось человек двадцать жителей деревни. У самого мостика стояли турецкие пограничники: три офицера и два жандарма.
Костромин, капитан, переводчик и Мухаммед подошли к мостику и остановились. Костромин вместе с переводчиком ступили на мостик. Навстречу им сразу же двинулись турецкие офицеры.
Пока Костромин беседовал с турецким офицером в фуражке с кокардой, молодцевато сдвинутой набок, из толпы крестьян отделилась бедно одетая немолодая женщина. Она жестами старалась привлечь внимание Мухаммеда. Мухаммед ее сразу же увидел, схватил капитана за руку и показал ему на мать. Крестьяне стали оживленно жестикулировать.
Но вот переговоры на мосту закончились. Турецкий офицер подписал бумагу, которую ему протянул лейтенант. После этого Костромин подал знак капитану, тот подвел Мухаммеда к мостику и подтолкнул его вперед. Мухаммед бегом помчался к матери и бросился в ее объятия. Их окружили крестьяне.
Вдруг от толпы отделился человек в светлой куртке и таких же брюках. Своим видом он отличался от остальных обитателей турецкого берега. Этот человек подошел к самому мостику и стал пристально разглядывать капитана. Капитан стоял спокойно и так же в упор смотрел на него. Через некоторое время тот круто повернулся и смешался с толпой. Это был Мак-Грегори!
Мостик снова опустел. Костромин, отец и лейтенант повернули к заставе.
- Неужели мы больше никогда не увидим Муху! - вздохнул Костя.
Крестьяне двинулись к деревне. Теперь Мухаммед бежал вдоль берега. Он хорошо видел Костю, Самвела и Марину, махал им рукой и что-то кричал. Его нагнал высокий аскер с винтовкой на плече. Он, казалось, просто хотел отогнать его подальше от берега. Но вдруг бросился на мальчика, повернул к себе и схватил за руку. Жестяная коробка упала на землю. Прежде чем аскер успел нагнуться за ней, Мухаммед поднял коробку и прижал к груди. Но аскер стал грубо вырывать ее у него.
- Папа! Папа!.. - закричал Костя.
Отец видел все, что происходит на противоположном берегу. Но что он мог сделать? Граница - невидимая черта, которая проходит посреди реки, но за ней уже чужая земля, чужие порядки. Никто из крестьян, даже мать, не осмелились прийти на помощь мальчику. Они стояли в отдалении хмурой, покорной толпой.
Аскер вцепился в коробку обеими руками и плечом толкнул мальчика в грудь. Мухаммед упал, коробка раскрылась, и золотые динары маленькой стайкой вылетели из нее. Монеты блеснули на солнце и посыпались в воду, в самую быстрину, где поток с шумом устремился на камни. Аскер пополз на четвереньках к воде, а Мухаммед поднялся и с плачем со всех ног бросился к матери…
Но вот разошлась толпа, и не видно уже Мухаммеда. Только аскер еще стоит на берегу и тупо глядит в воду.
- Ну что ж, пора и домой, - сказала Марина.
Костя засунул руки в карманы и пошел за ней. Пальцы его вдруг нащупали монету. Он вытащил золотой динар, оставленный им в кармане на счастье. Костя подбросил монету на ладони. Какое счастье принесло золото Мухаммеду? Все это глупости!.. Сказки давних времен! Разве вообще может золото принести счастье? Костя размахнулся и хотел швырнуть монету в реку, но подумал о своем учителе, который собирает коллекцию древних монет, сунул динар в карман и прибавил шагу, чтобы догнать Самвела.
ОТВАЖНЫЕ
Глава первая
КАЗНЬ НА БАЗАРНОЙ ПЛОЩАДИ
- Мальчик, посторонись!..
Звякнул приклад. Коля вскрикнул, свалился в канаву, но тут же вскочил на ноги, проскользнул между охранниками и судорожно повис на шее матери. Она отчаянным движением обняла его за щуплые плечи, прижала к своей изодранной кофте и быстро, надрывно зашептала:
- Иди к дяде Никите!.. К дяде Никите!..
Он чувствовал прикосновение горячих, воспаленных губ к своему уху. Он почти задыхался от тяжелого, едкого тюремного запаха, которым за эти несколько дней пропитались ее одежда и волосы. Прямо перед его глазами бугрилась синяя полоса, пересекавшая ее щеку от глаза до подбородка.
Кто-то сзади резко крикнул:
- Прекратите это!.. Быстро!..
Чужие цепкие руки впились в его плечи. Он вскрикнул от острой боли, но не выпустил матери.
В толпе раздались женские голоса:
- Дайте проститься!..
- Это ее сын!..
Мать не отпускала его.
- Прощай, прощай, мальчик мой!.. - шептала она.
Но через мгновение полицай уже волочил его в сторону, к толпе, из которой навстречу ему тянулись руки. Коля не кричал, не рвался. Полицай толкнул его через канаву, а сам быстро заторопился к виселице, которая была сооружена посреди базарной площади.
О том, что днем состоится казнь, в городе знали еще с утра. В объявлениях, расклеенных на углах улиц и на столбах, сообщалось, что будет повешена шпионка. Комендант города Мейер приказал всем жителям присутствовать при экзекуции.
Огромная площадь была переполнена согнанным сюда народом. Взвод эсэсовцев, образуя замкнутый квадрат, окружал виселицу, где под охраной конвоя стояла молодая женщина лет тридцати. Ее измученное лицо хранило сосредоточенное и в то же время какое-то безучастное выражение. Прядь светлых волос выбилась из-под платка и развевалась по ветру. Она спокойно смотрела прямо перед собой, заложив руки за спину и чуть развернув плечи.
Много людей уже было казнено на этой виселице, и всякий раз комендант города Курт Мейер, заставлял жителей присутствовать при экзекуциях.
Вот и сейчас он прохаживался за солдатами, широкоплечий, в черном кожаном плаще, в фуражке с высокой тульей. Тут же стоял бургомистр города Блинов, человек средних лет, с косматыми, вечно нахмуренными бровями. Бургомистр старался не смотреть ни на виселицу, ни на осужденную. В городе говорили, что он не любит присутствовать при казнях.
Женщину, которую через несколько минут должны были повесить, в городе знали почти все. До войны она была диктором на радиостанции. Голос Екатерины Охотниковой, с мягким грудным тембром, узнавали в каждой семье. А вот теперь, когда она молча стояла у виселицы, многие увидели ее впервые.
Коля оставался в толпе, заслоненный от виселицы сомкнутыми спинами. Две незнакомые женщины в платках держали его за руки. Одна из них торопливо гладила его по голове.
- Уведите его, - сказал какой-то старик, протиснувшийся сквозь толпу, - зачем ему все это видеть?… Пожалейте мальчика!..
Старик постоял перед Колей, держа в руках треногу от фотоаппарата, и потом двинулся дальше, медленно переставляя свои тощие ноги. Это был фотограф Якушкин. Его фотография помещалась здесь же, на базарной площади, в старой, покосившейся будке. Гитлеровцы всегда заставляли Якушкина фотографировать казни. С довоенного времени Якушкина знала вся детвора. «Посмотри, посмотри сюда, - говорил он своему маленькому клиенту, снимая с объектива черный колпачок, - отсюда вылетит птичка». И сколько широко раскрытых, удивленных детских глаз запечатлелось на его снимках! Да, Якушкин был добрый, приветливый старик!..
Женщина притянула Колю к себе:
- Пойдем, пойдем, мальчик…
Он покорно пошел за ней, не спрашивая, кто она и куда его ведет. Свершилось что-то ужасное. Сейчас убьют его мать, и никто, ни один человек, не бросится на палача, не помешает этому.
Измученный бессонными ночами, которые он провел один в своей пустой, холодной комнате, Коля уже не плакал, а только тихо всхлипывал.
Когда они подошли к углу переулка, Коля обернулся и вдруг увидел мать, возвышавшуюся над толпой. Рядом с ней стоял широкоплечий румяный палач и как будто мирно о чем-то беседовал, а его руки неторопливо затягивали на ее шее веревку. Несколько прядей волос попали под петлю. Палач осторожно вытащил их, словно заботясь о том, чтобы не повредить прическу.
И вдруг мать рванулась вперед.
- Товарищи!.. - закричала она. - Будьте мужественны!.. Будь…
Палач мгновенно соскочил, и в ту же секунду голова матери провалилась вниз.
- Мама!.. - дико закричал Коля на всю площадь.
Кто-то в толпе ахнул. Кто-то истошно завопил.
Женщина крепко сжала Колину руку и потянула его за собой:
- Пойдем!.. Пойдем!..
Толпа схлынула с площади, и Коля оказался зажатым со всех сторон. Женщина на мгновение выпустила его руку. Коля бросился назад. Расталкивая людей локтями, он пытался выбраться на площадь, к матери. Но это ему не удалось. Кто-то крепко схватил его за рукав:
- Стой, мальчик, стой!..
Не помня себя, Коля рванулся. Но Якушкин держал его цепко:
- Не надо туда идти… Не надо.
И он повернул упиравшегося мальчика за собой, держа в одной руке треногу, а другой крепко сжимая его ладонь. На перекрестке их нагнала женщина в платке. Она бросилась к Коле:
- Ну вот!.. А я тебя потеряла… Пойдем!..
- Нет, - строго сказал Якушкин, - у меня, Клавдия Федоровна, ему будет лучше… Я один, да и заработки у меня побольше ваших… Будет мне внучонком…
Клавдия Федоровна не хотела уступать:
- Иван Митрич, так не годится - мальчику нужна женская ласка. У меня уже есть один воспитанник. Вдвоем им будет легче… Да и родителей его я знала…
Якушкин вдруг рассердился, выпустил руку Коли и стал поправлять резавший плечо ремень фотоаппарата.