Стремянной осторожно положил руку на плечо солдата.
- Товарищ Еременко… А товарищ Еременко… Не знаете ли вы, что с Соколовым? Где он?
Солдат молчал.
Стремянной дотронулся до его руки. Она была холодна. И только по легкому облачку пара, вырывавшемуся изо рта, можно было догадаться, что он еще жив.
Через четверть часа Еременко был доставлен в полевой госпиталь, занявший все три этажа каменного здания школы. Еще через полчаса его положили на операционный стол, и хирург ампутировал ему обе ноги по-колена.
Глава тридцать седьмая
ДВА БОЙЦА
В холодных лучах солнца поблескивает белый кафель полуразрушенной печи. Она возвышается в хаосе обгорелых досок, рухнувших перекрытий, щебня. А двое людей стоят и смотрят на эти развалины с выражением суровой печали на лицах.
Один из них - высокий, немолодой, в продымленном полушубке, потерявшем свой первоначальный цвет; когда-то полушубок был белым, а сейчас темно-коричневый, и вырванные клочья зашиты неумелыми руками; другой - мальчик в стеганом ватнике, с острым, обветренным лицом; он держит в руках трофейный немецкий автомат, широкий ремень которого опоясывает тонкую шею, и от тяжести мальчик немного сутулится. Трудно узнать в этом не по возрасту серьезном пареньке того мальчугана, который когда-то рыдал в пустой голубятне.
- Катя! Катя!.. - шепчет Алексей. - Ну, пойдем, Коленька! Пора…
Они бросают последний взгляд на то, что когда-то было их домом, поворачиваются и идут вдоль разрушенной, сгоревшей улицы. Идут и молчат, думая о той молодой светловолосой женщине, которую одновременно звали и Катей и мамой.
Партизанский отряд вышел из леса. На городской площади партизаны прошли сомкнутым строем мимо представителя обкома и командира дивизии Ястребова. Это был последний парад. Сегодня к вечеру решатся судьбы. Большинство станет солдатами, а другие начнут восстанавливать город.
Алексей Охотников уже знал, что пойдет с армией, хотя Колесник и уговаривал его остаться в городе. Разрушена железнодорожная станция, разбито депо - много работы! Обком партии отбирает специалистов. Одно дело он, Колесник, кадровый офицер, - а Алексею Охотникову после всех испытаний и тяжелого ранения нужно вернуться к труду.
Колесник говорил убедительно, и в первые минуты Алексею показалось, что он согласится. У него сын!.. Маленький сын!
- Коля, где живет Клавдия Федоровна?…
Алексей остановился. Нет, он не мог вынести взгляда, все понимающего и покорного.
- Пойдем! - сказал он и снова зашагал.
Шли рядом два бойца - отец и сын - по разрушенной, сметенной улице. И оба знали, что младший останется, а старший уйдет по дальним, неизведанным дорогам…
- Я говорил с Клавдией Федоровной, - сказал отец, - ты будешь жить у нее с Виктором и Маей.
Коля молчал.
- Тебе нужно учиться… - продолжал отец. - Тебе нельзя не учиться!.. А я должен уйти… Я должен! - Он повысил голос, словно боясь, что Коля будет его упрашивать остаться. - Ведь я хорошо знаю район укреплений… Я только покажу - покажу, где стоят доты, и вернусь!..
Коля молчал, и его молчание было сильнее слов.
- А автомат мне еще можно носить? - вдруг спросил он.
- Нельзя, - сурово ответил отец, - теперь нельзя!
По улице шагали два бойца. Один высокий, другой едва доставал ему головой до груди. Они дошли до перекрестка. Остановились. Высокий нагнулся, поцеловал низенького, что-то сказал ему, повернулся и пошел дальше. А тот, что был ниже, в продымленном ватнике, смотрел ему вслед и совсем по-взрослому глотал слезы. И, только когда старший скрылся из виду, он прислонился к забору и заплакал навзрыд.
Глава тридцать восьмая
СОБЫТИЯ РАЗВИВАЮТСЯ
Издалека ветер донес в город едва слышный рокот артиллерийской канонады. Это соседняя армия выбивала противника из укрепленного района. На площади стучали кирки, врезаясь в мерзлую землю, - взвод саперов копал братскую могилу для расстрелянных гитлеровцами солдат. На завтра Ястребов назначил торжественные похороны.
По опустевшим улицам ходили патрули. Изредка проезжали машины с синими фарами. Разведка донесла Ястребову, что гитлеровцы, отступив к Новому Осколу, окапываются и подвозят резервы. Возможно, что они в ближайшие дни попытаются перейти в наступление.
Ястребов попросил командующего армией разрешить ему продолжать преследование противника. Однако в штабе армии были свои планы. Ястребову приказали организовать крепкую оборону города и ждать дальнейших указаний.
Сидя за своим рабочим столом, Стремянной разговаривал по телефону с командирами полков, когда с радиостанции ему принесли телеграмму из штаба армии. По тому, как улыбался сухопарый лейтенант, подавая ему листок с уже расшифрованным текстом, он понял, что его ждет приятное и значительное известие.
И действительно, телеграмма была очень приятная. Стремянной быстро пробежал ее глазами, невольно сказал: «Ого!» - и вышел в соседнюю комнату, где полковник Ястребов беседовал со своим заместителем по политической части - полковником Корнеевым, невысоким, коренастым, медлительным и спокойным человеком, любителем хорошего табака и хорошей шутки.
Они сидели за столом, на котором лежали оперативные сводки и карты, впрочем тщательно сейчас прикрытые, так как в комнате находился посторонний человек в штатском. Ему было, вероятно, лет под пятьдесят (а может быть, и меньше - месяцы, прожитые в оккупации, стоили многих лет жизни). Его темные, когда-то пышные волосы были так редки, что сквозь них просвечивала кожа, щеки покрывала седая щетина. Одет он был в старое черное пальто, из-под которого виднелись обтрепанные серые летние брюки. На носу у него кое-как держались скрепленные на переносице черными нитками, сломанные надвое очки с треснувшим левым стеклышком. Разговаривая с командирами, человек время от времени поглядывал на телефониста, который, сидя в углу, ел из котелка суп.
В стороне, у окна, стоял начальник особого отдела дивизии майор Воронцов. Он был одного возраста со Стремянным, но выглядел значительно старше - может быть, оттого, что имел некоторое предрасположение к полноте. Слегка прищурив свои небольшие карие глаза, он спокойно курил папиросу, внимательно и с интересом слушая то, что рассказывал человек в пальто. В руках он держал несколько фотографий, уже, очевидно, им просмотренных, выжидая, пока Ястребов и Корнеев просмотрят другие.
Мельком взглянув на постороннего, Стремянной подошел к Ястребову и, сдерживая улыбку, громко произнес:
- Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться!..
Ястребов удивленно и строго посмотрел на него.
- Бросьте эти шутки, Стремянной!.. У нас тут дело поважнее… Познакомьтесь. Это местный фотограф. Он принес нам весьма интересные снимки… Их можно будет кое-кому предъявить. - И Ястребов протянул Стремянному пачку фотокарточек.
Стремянной взял у него из рук десяток еще не совсем высохших фотографий, отпечатанных на матовой немецкой бумаге с волнистой линией обреза. На этих фотографиях были сняты эсэсовцы. На одной - во время игры в мяч, без мундиров, в подтяжках, с засученными до локтей рукавами рубашек. На другой - они сидели вокруг стола в мундирах при всех регалиях и дружно протягивали к объективу аппарата стаканы с вином. Среди них было несколько женщин. На третьей - гитлеровцы были сняты в машине, каски и фуражки низко надвинуты на глаза, на коленях - автоматы. Не забыли они сняться и у подножия виселицы в самый момент казни, на кладбище, среди уходящих вдаль одинаковых березовых крестов…
На этих же фотографиях - то сбоку, то на заднем плане - виднелись какие-то фигуры в штатском. Они, видимо, тоже участвовали в происходящем, но чувствовалось, что это люди подчиненные, зависимые и между ними и их хозяевами - огромная дистанция.
- Да, эти фото нам будут очень полезны, товарищ генерал, - согласился Стремянной и, отступив на шаг, незаметно для Ястребова передал за его спиной телеграмму замполиту.
- Опять - генерал! - уже рассердился Ястребов.
- А что, собственно, вы, товарищ генерал, придираетесь к начальнику штаба? - сказал, улыбаясь, Корнеев. - По-моему, он совершенно прав, вы и есть генерал… Вот, смотрите! - И он протянул Ястребову телеграмму. - За освобождение города вам присвоено звание генерал-майора и вы награждены орденом Красного Знамени…
- А дивизия?… - спросил Ястребов.
- Никого не забыли, Дмитрий Михалыч. А дивизии объявлена благодарность. Приказано наградить всех отличившихся, - сказал Стремянной, уже не сдерживая своей радости.
Ястребов читал телеграмму долго-долго и почему-то сердито сдвинув брови. Наконец прочел и отложил в сторону.
- Прямо невероятно, - сказал он вполголоса: - четыре события, и все в один день!
- Три я знаю, товарищ генерал. - Стремянному ново и даже как-то весело было называть Ястребова генералом. Ведь всего несколько месяцев тому назад он был подполковником, а в начале войны - майором. - Первое событие - освобождение города. Второе - присвоение вам звания генерала. Третье - орден… А четвертое?
- Ну, это самое незначительное, - смущенно сказал Ястребов: - мне сегодня исполнилось сорок пять лет.
- Поздравляю, Дмитрий Михалыч! - сказал Корнеев, крепко пожимая ему руку. - Отметить это надо! Такие дни бывают раз в жизни!..
- И я вас поздравляю, товарищ полк… - Стремянной вдруг сбился, махнул рукой и обнял Ястребова, - дорогой мой товарищ генерал!..
Ястребов с трудом высвободился из его могучих объятий.
- Ладно, - шутливо сказал он. - Поздравления принимаю только с цветами… Давайте покончим с делом. Спасибо вам, товарищ Якушкин, - обратился он к фотографу, который все это время безмолвно стоял в стороне, однако всем своим видом участвуя в том, что происходило в комнате. - Вы поступили совершенно правильно, передав в руки командования эти фотографии. Благодарю вас за это. Я вижу, трудно вам тут было, и в тюрьме насиделись досыта. Как только фотографии вам удалось спасти?