Молодой художник каждое утро располагается невдалеке от универсального магазина. Здесь обычно большое оживление. Очертив квадратный метр тротуара зеленым мелом и предварительно разведя краски, художник начинает рисовать. Он рисует стоя на коленях и ни на кого не обращает внимания, словно делает это только для своего удовольствия. Его лицо с короткой светлой бородкой задумчиво. Временами он встает и внимательно рассматривает то, что сотворили его руки. Он рисует многое! То уходящих к горизонту верблюдов, то кусочек улицы с входом в магазин, то голову женщины, то вдруг что-то совсем непонятное - хаос пятен и кривых линий.
Чуть в стороне от его ящика с красками стоит баночка. Прохожие бросают в нее свои монеты.
Если сказать художнику, что он нищенствует, он искренне обидится. Нет, он работает! Он отдает свой талант людям, те, кто ценят его труд, платят деньги. Ну, как за право пройти по картинной галерее, что ли…
Мадлен много раз видела, как, опрокинув содержимое баночки в руку, художник нарочито небрежно пересчитывал монеты, а затем шел в ближайшее кафе обедать. Постепенно он сам стал как бы составной частью уличного пейзажа.
Картины его существовали недолго. Едва закончив одну, он тут же уничтожал ее и начинал другую. Вечером, после его ухода, ее затаптывали ногами прохожие, а потом дворники смывали краски бранспойтом.
Сейчас, когда Мадлен и Эдмон подошли к художнику, он дорисовывал свою очередную картину. На первом плане был изображен огромный, крепко сжатый кулак, за ним алело большое пятно, пронзенное черными стрелами. Тут же было еще нечто вроде часового маятника. Тонкой кистью художник дорисовывал его изогнутый дугой стержень.
- Как ты думаешь, что это такое? - тихо спросила Мадлен.
Эдмон, прищурившись, смотрел на картину. Он подражал своему отцу… Тот часто покупал вот такие непонятные картины и всех знакомых, кто ими не восторгался, считал людьми дурного вкуса, неумными и недалекими.
Эдмон пожевал своими полными губами, словно попробовал картину на вкус.
- По-моему, эта картина изображает силу! - сказал он наконец громко, так, чтобы услышал художник.
Тот обернулся, с усмешкой взглянул на ребят и задержал свой взгляд на кружке, которая была в руках у Мадлен.
- Не очень-то благородно отбивать у меня заработок!.. - сказал он. - Тем более, если к тому же ничего не понимаешь в искусстве.
Эдмон обиделся на его слова:
- Зачем же вы тогда нарисовали кулак?.. - спросил он.
- Видишь стрелы?.. - спросил художник. - Они пронзили надежду человека! Убили ее!..
- А маятник?.. - вступила в разговор Мадлен.
- Тем, у кого нет надежды, время не нужно!..
- Тогда зачем же кулак? - стоял на своем Эдмон.
- Последний салют тем, кто борется.
- Значит, это все-таки сила!
Художник задумчиво потрогал свою бородку. Его светлые глаза долго ощупывали рисунок.
- А, пожалуй, ты прав, мальчик! - сказал он наконец. - Если люди борятся, значит, они сильны!..
Очевидно, то, что он нарисовал, стало ему вдруг дорого, и художник печально уставился на яркий квадрат тротуара. Из его обычных друзей рядом сейчас никого не было. И ему не хотелось, чтобы эти маленькие ценители искусства уходили.
- Это очень хорошая картина! - сказала Мадлен.
- Очень! - подтвердил Эдмон. - Если бы ее можно было повесить на стену, я позвал бы сюда своего папу!.. Он очень любит такие картины…
- Я могу перерисовать ее на холст, - с надеждой сказал художник.
- Правильно!.. - живо поддержала его Мадлен.
Эдмон вздохнул.
- Мой папа не покупает копий!..
Глаза художника вдруг блеснули веселым огоньком:
- Ну тогда скажи ему, что я продаю картину с куском тротуара!..
Все трое дружно засмеялись. Потом художник снова углубился в свою работу, не думая о том, что через какой-нибудь час она погибнет для человечества навсегда. Он так увлекся, что позабыл о ребятах. И они побрели дальше, позвякивая своей кружкой.
Время от времени Мадлен, оборвав разговор на полуслове, стремглав кидалась вперед, для того чтобы вовремя подхватить монету, которая как будто падала с неба. И всякий раз угадывала. Монета с тупым стуком падала в кружку…
- Ну, как у вас дела, дети?
Перед ребятами внезапно появилась мадам Жозетт. В коротком светлом пальто, она казалась очень высокой.
Мадлен протянула ей кружку, мадам Жозетт встряхнула ее, и на ее лице появилось выражение радостного изумления.
- Ого! И это всего за три часа!.. - воскликнула она.
- За два с половиной, - уточнил Эдмон. Он не хотел оставаться в тени.
- Ну, раз уже вы меня встретили, давайте сюда вашу кружку.
- Пожалуйста! - сказала Мадлен. - Надеюсь, вы будете щедрой.
Эдмон, шутливо нахмурившись, пробубнил:
- Помните, что в старости вы сможете вдруг остаться одинокой!.. Тогда мы будем собирать для вас тоже!..
Бросив в кружку два франка, Жозетт взмахнула рукой.
- До старости мне еще лет тридцать!.. - засмеялась она. - Ну, идите дальше и через час, не позже, возвращайтесь домой, чтобы родные не беспокоились о вас!.. И смотрите, не смейте ходить на собрание коммунистов!..
И она скрылась за поворотом улицы. Ее упоминание о собрании коммунистов напомнило Мадлен о Жаке. Она невольно почувствовала себя виноватой. Ведь за все время, что она бродила по улицам, ни разу о нем не подумала. Не подумала о том, что на собрании обязательно будет выступать дядя Морис… И тогда они убьют Жака!..
Мадлен бросилась бежать вдоль улицы. Эдмон едва поспевал за ней.
- Куда ты?! Куда ты?! - кричал он ей, задыхаясь от быстрого бега.
Монеты ритмично постукивали в кружке. Плакат несколько раз срывался с палки и падал под ноги Эдмона. Пока он поднимал его и прилаживал на место, Мадлен убегала все дальше и дальше. Эдмон догнал ее только на перекрестке при красном свете светофора.
Тут он только наконец сообразил, куда она так стремится.
- Мадлен! Не смей! - схватил он ее за руку. - Мадам Жозетт запретила!..
Мадлен сердито вырвала руку:
- Если боишься, можешь не ходить!
Зажегся зеленый свет, и она быстро пошла через дорогу. Теперь Эдмон не отставал от нее. Он шагал рядом, и на его совсем еще ребячьем лице появилось выражение страха. Он понимал, что не смеет ходить на собрание коммунистов, что отец выдаст ему за это сполна, но не останавливался, а только все время повторял:
- Мадлен! Мы должны вернуться!..
Но Мадлен упрямо шла вперед.
- Нас же туда не пустят!.. - крикнул он наконец. - И потом там же могут стрелять!.. Помнишь, как в прошлом месяце!..
Мадлен молчала. Ее губы были крепко сжаты. Она словно не слышала того, что говорил Эдмон. Когда он снова схватил ее за руку, она в негодовании обернулась:
- А твой папа фашист! - крикнула она прямо ему в лицо.
Сжав кулаки, Эдмон бросился на нее.
- Не лги!.. Не лги!.. Он за де Голля!..
Мадлен увернулась от удара, отбежала в сторону и остановилась на краю тротуара, маленькая, тоненькая, но властная; такую не ударишь.
- Подними плакат! - строго сказала она Эдмону. Он повиновался. - Теперь мы уже близко. Можно не торопиться.
Они опять медленно пошли рядом. И снова время от времени монеты, звякая, ударялись о дно кружки.
Чем ближе они подходили к дому, в котором должно было проходить собрание коммунистов, тем оживленнее становилась улица. Люди шли сюда со всех сторон. Коммунисты ничем внешне не выделялись в толпе парижан. Их присутствие сказывалось иначе. Все больше и больше добрых рук протягивалось к кружке…
- Дядя Морис!..
Мадлен увидела Шантелье, когда он выходил из машины. Около дома, где должно было состояться собрание, машины стояли так густо, что Шантелье не смог поставить свою. В поисках места он заехал на соседнюю улицу. Увидев Мадлен и Эдмона, он улыбнулся.
- Ну как, много собрали, ребята? - спросил он.
- Почти целую кружку! - с гордостью сказал Эдмон.
- Отлично!.. Надеюсь, найдется местечко и для моих франков!..
Мадлен ни о чем не спросила Шантелье. Она только посмотрела на него пристально и вопросительно. И он сразу понял.
- Надеюсь, все будет хорошо! - тихо сказал он, запер на ключ машину и медленно, сгорбившись, пошел к дому.
Мадлен посмотрела ему вслед. «Неужели он все-таки выступит? - подумала она. - А как же Жак! Бедный Жак!..»
- Почему они его так боятся, Эдмон? - спросила она.
- Кого?.. - не понял Эдмон.
- Дядю Мориса…
Эдмон усмехнулся.
- Папа говорит, что этот Шантелье много о себе воображает!.. И вовсе никто его не боится!..
- Зачем же тогда ультра украли Жака?..
- Ты просто дура! - сказал Эдмон. - Ультра никого не боятся… Все боятся их!..
- Зачем же они украли Жака? - упрямо повторила Мадлен.
- Наверно, затем, чтобы Шантелье перестал совать нос в из дела!.. Так думает папа.
Они подошли к большому, ярко освещенному дому. Около входа стояли дежурные. Входившие предъявляли им свои партийные билеты.
Мадлен остановилась, но Эдмон заторопил ее.
- Пойдем домой, Мадлен!.. Уже поздно!..
Мимо них прошли двое. Доставая на ходу из внутреннего кармана пиджака партийный билет, высокий, худощавый человек сказал низенькому толстяку с большим покатым лбом:
- Я уверен, что Шантелье выступит!.. Вот увидишь, будет по-моему!..
Толстяк пожал плечами и что-то ответил, но Мадлен не услышала его ответа.
Мимо проехали черные закрытые машины, за углом они остановились. Распахнулись задние дверцы, и на мостовую выскочили полицейские. Разделившись на группы, они встали по углам улиц, прилегающих к тому зданию, куда стекались люди. Несколько полицейских остановились на другой стороне улицы, против входа в здание.
Они не вмешивались в происходящее, но само их присутствие настораживало, вселяло тревогу.
Очевидно, собрание уже началось. В здание теперь почти никто не входил. Дежурные переглядывались с полицейскими. Казалось, между двумя враждующими лагерями установилось молчаливое перемирие.