Давайте предположим, что он идет третьим в колонне из четырех кораблей, время близится к полуночи, а наш лейтенант на вахте с восьми. До сих пор мы идеально держали дистанцию: мы даже посмеивались над соседней колонной, идущей в миле от нас по правому борту, — те дважды или трижды теряли строй. Через двадцать минут его ждут свобода, чашка горячего какао, трубка и благословенная койка. Младший лейтенант наблюдает за ходовыми огнями переднего судна, поскольку при смене этих огней он должен быстро скорректировать свою скорость хода. Но идущий впереди крейсер использует самый дешевый уголь, а ветер приносит не менее двух миллионов его пылинок в минуту — и прямо в глаза вахтенному офицеру. Он держит дистанцию абсолютно правильно, в чем готов поклясться. Старшина-рулевой у штурвала выдвигает вперед мощное плечо. До этого момента он вообще не подавал признаков жизни. Каблуки младшего лейтенанта нетерпеливо притопывают по палубе, его губу приближаются к переговорной трубе машинного отделения, и в то же время он готов отдать команду рулевому, на случай... на случай, если внезапно понадобится увести нос своего судна в сторону, потому что с судном, идущим впереди, что-то явно не так. Оно сбилось с курса и потеряло свое место в колонне, забрав влево от головного корабля. Лейтенант протирает левый глаз, запорошенный копотью, и что-то произносит...
И начинается веселье! Головной корабль сбросил обороты машины — скажем, с десяти узлов до девяти с половиной, но вовремя не сменил огни, показывающие скорость движения колонны. Наш крейсер уходит вправо от переднего судна, быстро и почти бесшумно. И теперь все должны во все глаза следить за скоростью и курсом, пока лидер исправляет свою ошибку. То, что недавно было строгой колонной военных кораблей, внезапно превращается в балаган на воде — ценой в три четверти миллиона фунтов стерлингов, массой в десять тысяч тонн, с восемью сотнями обитателей. Переднее судно уходит влево, заднее — о, ужас! — вот-вот поравняется с нами. И, слава Всевышнему, ни один из капитанов не решил проснуться в этот час. Младший лейтенант командует снизить обороты до восьмидесяти пяти, но машины — это всего лишь машины, они не могут повиноваться немедленно.
В штурманской рубке лейтенант-штурман почти лежит на столе, сдвинув фуражку на лоб, чтобы защититься от света лампы, погруженный в изучение карты. Слышно, как вахтенный офицер на мостике переговаривается с рулевым. Ветер доносит до нас запах флотского табака. Машины медленно убавляют обороты, медленно потому, что стоит кораблю сбавить ход ниже известного предела, как он перестанет слушаться руля, и, что еще хуже, вполне может проснуться капитан.
Младший лейтенант осознает это с предельной ясностью, но импульс прежних десять узлов хода несет нас вперед, и двигаемся мы быстрее, чем нам хотелось бы. И вновь нетерпеливые каблуки младшего лейтенанта выбивают чечетку по стальной палубе.
Неужели там, в машинном отделении, они так никогда и не убавят ход? Стрелка на шкале перед рулевым перемещается на крохотную долю дуги — и все наши головы дружно поворачиваются влево. Тот, кто стоит на мостике, чувствует себя все более одиноким, а веретенообразный корпус судна под ним становится все более непослушным. Переднее судно медленно отваливает еще левее, а мы продолжаем держать безопасную дистанцию, одновременно уходя вправо. Колонна из бесформенного скопления судов постепенно превращается в ступенчатую диагональ. Тот, кто следует за нами, плавно занимает нужное место.
Только теперь, при двух оборотах в минуту, младший лейтенант, убедившись, что наш собрат возвращается на место, исправив свою ошибку, может позволить себе вытереть пот с разгоряченного лба и вознести благодарственную молитву за то, что капитан так и не проснулся, и со всей этой путаницей удалось разобраться до конца вахты.
Однако если ходовые огни оказываются в неловких и неумелых руках (нашими занимались толковые парни, могу поклясться), то они, без сомнения, становятся орудием дьявола. Равно как и сам флот, и все суда, да и море вместе с теми побережьями, которые его окружают.
И вот оглашается приговор! Наш лидер, конечно, не мог отсемафорить впрямую тем, кто находился в хвосте колонны, но сигнал должен был неукоснительно продублирован всеми — от ведущего корабля до последнего. Поэтому мы, как вы понимаете, ознакомились с ним, так сказать, «по диагонали». Прожектор на мостике лидера, подмигивая короткими и длинными вспышками, как пьяный, устроил нам выволочку — и весьма серьезную. Правда, электрические громы и молнии пали на голову крейсера второго класса, следовавшего перед нами, и нам оставалось только возблагодарить Господа за то, что существуют подобные громоотводы.
Близился конец вахты; наш лейтенант безмолвно вопросил у звезд и глубин: «Кто не продал бы ферму и не ушел бы в море?», а затем спустился с мостика в превосходном расположении духа и тремя минутами позже погрузился в крепкий сон под мурлыканье корабельного котенка у левого уха.
Но капитан, как выяснилось, все это время бодрствовал. Изменения скорости и звука работы машин разбудили его, и он лежал, наблюдая за потолочным каютным компасом у себя над головой, готовый в любое мгновенье связаться с мостиком через переговорную трубу. Его правый глаз косил в открытый иллюминатор, а правая нога на всякий случай была спущена с койки. Но лейтенант должен научиться действовать самостоятельно и уверенно, как учился этому сам капитан четверть века назад. Не следовало ему знать, что за ним пристально наблюдают.
На следующее утро капитан якобы случайно обмолвился о том, что «множество кораблей порой сбивается с курса».
— Как тот крейсер, что шел в колонне впереди нас, — почтительно ответил младший лейтенант.
— Да, когда я был младшим лейтенантом, это тоже был передний, — последовал невозмутимый ответ. — Знаю я этих передних...
Позже, в кают-компании, где младший лейтенант пространно повествовал об успехе своих ночных маневров, кто-то полюбопытствовал: часто ли ему случается идти против ветра с самим «хозяином»?
И это лишь один из способов, с помощью которых флотская молодежь получает знания. На большом эсминце, говорили мне, младший лейтенант почти ничем не отличается от гардемаринов, которых тем не менее презирает. Он живет в кают-компании для младших офицеров, он посещает судовую школу, его посылают с заданиями, и если он в порядке, ему позволяют следить за дисциплиной, пока остальные драят палубу. Но на крейсере третьего класса он становится вахтенным офицером, украшением кают-компании и наслаждается своим положением, как я и попытался это отобразить.
ГЛАВА 3
Кстати, о сигналах — и продолжая с того момента, на котором я остановился, — во время учебных стрельб нам их поступало более чем достаточно. Мы завершили стрельбы первыми из крейсеров и направились к точке сбора из Фастнета. Но если бы командиры прислушались к пассажиру — тот упрашивал их спустить шлюпку, чтобы как следует рассмотреть расколотую в щебень скалу, — то избавили бы себя от немалых печалей.
Но были ревностны и усердны, как мистер Простодушный, и устремились к Фастнету. Море было затянуты дымкой, и сквозь нее доносились некие глухие стоны, словно исходящие из бездны морской. Это должно было бы предостеречь нас, но мы не вняли.
Эсминцы — те самые, которых мы не обнаружили в заливе Бантри, — рассеялись по окрестным водам для собственных учений. Тогда-то я и припомнил, что двенадцатидюймовое орудие стреляет снарядом весом в восемьсот фунтов, а дальнобойность у него свыше десяти миль. А мы направлялись к точке сбора, окруженные со всех сторон глухим рычанием этих невидимых чудовищ, в итоге выскочили прямо на флагман, который развлекался тем, что пускал торпеды!
Любой другой большой корабль проблемы не представлял бы, но судьба направила нас прямиком к флагману. В густом от дыма воздухе запахло катастрофой, и, разумеется, ни один из нас ничуть не обрадовался, увидев язвительный сигнал: «Куда это вы направляетесь?»
Мы ответили, что следуем в точку, где, согласно приказу флагмана, должны ожидать подхода остальных крейсеров. После чего сбавили ход и отошли на почтительную дистанцию, а флагман, в свою очередь, хранил грозное молчание.
Без всякой задней мысли мы отошли на пару миль в подветренную сторону, и это стало нашей фатальной ошибкой, хоть мы и не сводили взгляда с мостика флагмана.
Наконец мы увидели сигнал, но не весь, а лишь его часть, как обычно бывает, когда один сигнальщик стоит с наветренной стороны, а второй — с подветренной. Мы вывесили соответствующие флажки, означающие: мы видели сигнал, но не сумели его принять, а затем на всех парах двинулись к флагману. Вообще-то, первой частью сигнала был приказ приблизиться, а вторая часть выражала желание пообщаться с нами посредством ручных флажков. Лица наших сигнальщиков тут же выразили глубокую скорбь, а их печальные стоны ветер далеко разносил над водой.
Тут-то и выяснилось, что флагман уже довольно долго пытался привлечь наше внимание, и ему категорически не понравилось наше пренебрежение к его усилиям. В военно-морском флоте оправданий подобному нет, и мы приготовились покорно принять выволочку — то есть прекратили отвечать флажками и замерли навытяжку в ожидании.
Сказать по правде, мы были страшно довольны удачными стрельбами, и этот инцидент был для нас словно ушат ледяной воды. Однако у всего на свете есть причина. Нам было предложено передать на борт флагмана имена вахтенного офицера (тут же начались лихорадочные поиски самого смелого и отчаянного) и сигнальщика (сигнальщик окончательно погрузился в пучину отчаяния) — тех, что несли утреннюю вахту в пятницу.
Никто из нас понятия не имел, в чем состав их преступления, хуже того — мы не имели права спросить об этом. Правда, позже выяснилось, что все дело было в чьей-то ошибке. Мы доложили необходимую информацию (флагман узнал бы и гораздо больше, если бы своевременно задал вопросы), и я убрался с палубы вместе с остальными, чтобы потолкаться там, где эксперты-оптимисты с полубака пророчили пятничному сигнальщику, какого рода казнь и понижение в должности ожидают его на берегу.