Появляясь на горизонте, адмирал полностью заслоняет его собой. Отделенный от вас шестью милями морской зыби, он может внезапно ощутить желание поговорить с вами, и если ваш лучший сигнальщик не поднесет вовремя свой лучший бинокль к самому зоркому глазу, и адмирал будет вынужден повторить сообщение, вам придется выслушать его с гораздо более короткой дистанции.
Одиночество капитана — это шумное общество по сравнению с тотальной изоляцией адмирала. Он поднимается на кормовой мостик, и ему подчиняются десять миллионов фунтов стерлингов, воплощенных в железе и стали. Никто не может остановить адмирала или попытаться ему возразить. Редко кто осмелится даже подумать об этом.
Никто не воспринимает священника как самого святого Петра; но никто не может смотреть на адмирала, не проводя соответствующей аналогии с апостолом Моря. Такой властью были облечены и Нельсон[29], и остальные наши навархи[30]. И адмирал, командующий Флотом Канала, к которому я направлялся, также был человеком из плоти и крови, того же ранга, той же породы и той же степени ответственности.
Сейчас у нас мир. Но что, если завтра война? Что он будет делать? Как станет мыслить и действовать? Что он думает об этом сейчас?
Так или иначе, но он поднимется на мостик вместе со своим флаг-офицером[31], и его корабли будут готовы к бою. А потом?..
То был странный обед для одного-единственного гостя — с букетами в хрустале и негромкими разговорами, с оркестром, игравшим на палубе, с огнями флота, подмигивавшими по всей гавани.
Присутствовали флаг-капитан — командир флагманского линкора, командиры и лейтенанты других кораблей, все было вежливо и изысканно, но между мной и столовым прибором то и дело вставало видение прошлогодних учений — броненосец в полной боевой готовности, голый и мрачный, как матрос, плывущий с зажатым в зубах ножом, — мокрый от дождя стальной корпус, глухо гудящий под ударами волн.
— Ну вот, теперь, когда вы там причастились, сказал мне «двадцать один год», пришла для вас пора пообедать и в кают-компании младших офицеров. Я покажу вам самую вышколенную кают-компанию флота. Вернее, мы вам покажем.
Поскольку на нашем крейсере имелась лишь общая кают-компания, мы — «двадцать один год» и я — отправились на огромный линкор, в точности такой, как у адмирала. Но на этот раз капитаны, начальники служб и лейтенанты остались невидимыми, и если появлялись, то лишь где-то в отдалении.
Нам пришлось иметь дело с теми, чей ранг был не выше младшего лейтенанта, и на борту нас приветствовали с огромным радушием. Внизу мы обнаружили кают-компанию для младших офицеров (в два раза большую, чем наша), разительно не похожую на те, которые описывал Марриет, но, полагаю, сохранившую тот же флотский дух. Из двадцати с лишним присутствовавших минимум дюжина были мичманами[32], а потому, как пояснил «двадцать один год», «не считались». Спускаясь пообедать после вахты, мичманы общались между собой энергичным полушепотом. Старший из младших лейтенантов — лет, наверно, девятнадцати от роду, отвечал за дисциплину в кают-компании, которую я всячески расхвалил, и ему требовались немалые усилия, чтобы призвать к порядку и тишине кучу мальчишек от шестнадцати до восемнадцати, набитых врожденной и приобретенной чертовщиной. Однако он справлялся, действую в согласии с флотскими обычаями и этикетом кают-компаний, которые ничуть не изменились со времен парусов.
Именно здесь юный Горацио Нельсон учился подчиняться приказам. Укротили его еще на «Британии», но кают-компания для младших офицеров завершила, так сказать, «отделочные работы».
Для любого адмирала гардемарины — все равно что для Всевышнего созданные им тараканы. Для капитана судна гардемарин — примерно то же, что для директора школы Хэрроу младенец в детской коляске. Для первого помощника гардемарины — что-то вроде игроков третьего состава для главного тренера крикетного клуба, а вот для младшего лейтенанта они словно горячие головни в камине, и обращается он с ними соответственно.
В результате гардемарин с безопасного расстояния высокомерно поглядывает на адмирала, излучает нахальное превосходство над капитаном — и тоже на безопасном удалении; сочиняет о первом помощнике скабрезные куплеты — с вдвойне безопасного расстояния; но неукоснительно подчиняется младшему лейтенанту.
На протяжении семи лет, считая учебу на «Британии», гардемарин одевается у своего сундучка и спит в гамаке, и при этом узнает себя и своих товарищей так предельно близко и полно, как это возможно только на флоте. В его службе нет понятия «оправдание». Он имеет право лишь выполнить приказ — и не немедленно, а гораздо, гораздо быстрее. Именно в эти годы происходит отсев тех, кто ошибся насчет своего призвания. Слабые духом отправляются домой, где проклинают флот до конца своих дней. Праведники остаются и учатся красть латунные дельные вещи для своих шлюпок, тайком курить на боевых постах (табак под запретом до того, как им исполнится восемнадцать), попадать во всяческие передряги и выбираться из них с неизменной ловкостью и блеском, а заодно узнавать больше, чем сообщают им наставники, подслушивая разговоры уоррент-офицеров и внимательно наблюдая за ошибками старших.
Затем, получив офицерское звание, они начинают делиться знаниями с последующим поколением с помощью ножен от кортиков.
Если бы Марриет не ограничивался парусами и рангоутом, какую картину кают-компании он мог бы нам написать! Ведь там слились воедино демократия и деспотизм — крайняя левизна и непоколебимые основания старой традиции. По отдельности каждый из мичманов в зависимом положении, вместе же они сила, и поэтому критикуют все, что попадает в их поле зрения: от флотских маневров до воротничка инструктора. Язвительна, беспощадна, неукротима младшая кают-компания, но она соблюдает дисциплину. Глядите-ка — младший лейтенант (как тут не вспомнить О'Брайена и исцеление Питера от морской болезни?[33]), раздосадованный шумом, воткнул вилку в то, что может считаться потолочной балкой, и к тому времени, как она перестала дрожать, гардемаринов уже и след простыл — разлетелись, как вспугнутые летучие мыши.
— Мы так поступаем всегда, когда считаем, что разговор выходит за рамки, — сообщил наш гостеприимный хозяин. — Но двигаться они умеют и быстрее.
— Заставь их слегка потренироваться, — посоветовал «двадцать один год», который еще три года назад тоже был гардемарином. — Потому, как сдается мне, ты начинаешь терять хватку. Что ты делаешь, если они... — и он описал предполагаемую ситуацию.
— О, тогда я... — Младший лейтенант подробно изложил последовательность своих действий, добавив: — Не желаешь ли полюбоваться?
Запишите на мой счет, что в тот вечер я спас чьего-то отпрыска от расправы на потеху всей остальной кают-компании. Но у гардемаринов есть свое убежище — это классная комната, где, как я уверен, они не раз оказывались на грани гибели. Впрочем, их останки выглядели вполне живыми и здоровыми, ибо когда мы отправились на большой концерт на флагмане, я краем глаза заметил группу хохочущей молодежи, которая комическими жестами пародировала оркестр.
Я не имел удовольствия поговорить с ними и потому спросил у «двадцати одного года», как может выглядеть «оборонительная тактика» гардемаринов. Он красочно объяснил мне, что в сравнении с разозлившимися младшими обитателями кают-компании разворошенное осиное гнездо выглядит очень симпатичным. Он и сам принимал участие в таких «революциях».
— Нас, конечно, серьезно наказывали, — жизнерадостно заключил он. — Но после этого оставляли в покое. Но как вам эта дисциплинированная кают-компания? Жаль, что вы не видели их в море во время шторма! Гардемаринов (тут он использовал слово «салаги») ставят к каждому клюзу — открывать их между волнами. И если внутрь попадает вода, ему с ней и разбираться. У меня за плечами лет пять подобной работы... Ну а теперь нам с вами лучше отправиться на концерт.
Пронзительный голос поинтересовался:
— Ты собираешься сегодня посетить вечернее шоу нашего дядюшки Генри?
— Похоже, что придется. Я не хочу, чтобы он подумал, будто я решил его покинуть. К тому же пусть полюбуется на расторопного и ловкого офицера. Это его приободрит.
Я подошел ближе и обнаружил двух мальчишек, с отсутствующим видом изучавших палубные доски. Не исключаю, что «дядюшкой Генри» они называют между собой адмирала, но неужели парочка гардемаринов осмелилась бы на такое?..
Я удалился так быстро, словно палуба готова была вспыхнуть под ногами, чтобы не задеть своим смехом этих «ловких и расторопных».
А теперь представьте себе квартердек[34] шириной в семьдесят пять и длиной в в сто двадцать футов, снабженный тентом, украшенный флагами и тройными рядами бело-пурпурных гирлянд. В одном его конце расположились музыканты оркестра флота, а все остальное, от кормы до белоснежного барбета, — водоворот, мундиров всех мыслимых рангов: капитаны с аксельбантами и без аксельбантов, начальники служб, офицеры морской пехоты в синих парадных кителях с глобусами на лацканах, механики, казначеи, клерки и все прочие живой ковер синего, золотого, красного и черного. Над нами возвышались дула сорокашеститонных орудий, а на самом верху, на барбете башни, задрапированном флагами и коврами, восседал адмирал.
Это было поразительное шоу в исполнении всего флота, и по неизвестной причине меня все время разбирал смех. Здесь можно было встретить тех, с кем последний раз виделся на другом конце света — в Гаспе, на Бермудах, в Ванкувере, Йокогаме, Инверкаргилле или Бомбее — странников и рейнджеров на службе ее величества. А потом мы танцевали, поскольку это еще один из обычаев флота: дать возможность тому, кто трудился весь день, словно толпа рабов на плантации, при первой возможности потанцевать. Именно поэтому военные моряки так хорошо танцуют.