— Эта штука учит нас чертовски ловко держаться на ногах, — заметил «двадцать один год», вытирая пот в паузе между вальсами. — Не желаете принять участие? Немного поупражняться никогда не помешает.
— Нет уж, — ответил я. — Тем более что я опасаюсь за наших «дам».
— Они у нас довольно выносливые, — задумчиво ответил «двадцать один год», в то время как некий судовой казначей резво развернулся на носках его ботинок.
Как им удавалось после целого дня изнурительной работы сохранить в себе силы для танцев, было выше моего понимания. Они танцевали, как и положено, — с пятки на носок, без отдыха, на протяжении нескольких часов, просто ради удовольствия от физических упражнений. А ведь в танцах участвовала не только флотская молодежь.
Наконец, тяжело дыша, мы погрузились в шлюпки и уже с воды наблюдали, как позади нас озаренный огнями мужской бал постепенно блекнет, мигает и, наконец, гаснет.
Флагман вернулся к привычному распорядку. Завтра он поведет нас в Бостон для состязаний на скорость.
— Разве это не возмутительно? Разве это не форменное безобразие? — раздраженно проговорил вахтенный офицер, указывая на грязные столбы дыма, поднимавшиеся над каждой из корабельных труб. — Флот Канала ее величества, с вашего позволения, идет полным ходом, сжигая в топках конский навоз!
Зрелище и вправду было прискорбное. Мы только что снялись с якоря, но нас уже можно было разглядеть за тридцать миль — позади тянулся дымный шлейф, полный несгоревшей пыли, кусочков пустой породы и мусора. Старший лейтенант уныло взглянул на гору шлака, громоздившуюся у коечных сеток, и благословил Уэльс в соответствующих выражениях. Старший механик ограничился меланхолическим замечанием: «Никогда не знаешь, с чем повезет на флоте», натянул самую старую робу и вскоре потерял всякое сходство с добрым христианином. И тут судьба нанесла ему еще один удар, поскольку за миг до того, как его топки достигли красного накала, крейсеру было приказано выбирать якорь вручную, что задержало нас на час, а его драгоценные топки и котлы забились копотью.
«Уэльский номер два» требует особого внимания.
Однако в сравнении с нами «Эррогант» являл собой еще более примечательное зрелище. Он дымил, как химический завод на полной мощности, когда мы вышли из Бантри и направились на юг к Силли[35].
За нами следовал «Блейк» (см. Примечание 6), прекрасный корабль, легко скользивший по зыби, которая уже начинала нам досаждать, но при этом болтавшийся вправо-влево, пока мы не спросили: «Что вы пытаетесь сделать?» Ответ последовал незамедлительно: «Увернуться от вашего дыма». Впрочем, и сам «Блейк» извергал тяжелые клубы своего собственного, и таранные крейсера тоже трудились, не покладая топок, норовя нас ослепить и отравить, а линкоры сместились в подветренную сторону, дымя, как исполинские груды мокрого хвороста.
Раздражение вызывало не столько позорное качество топлива, сколько мысль о том, что в империи, обязанной своим существованием военно-морскому флоту, не нашлось силы, способной обеспечить этот флот достойным углем. На севере страны шла забастовка шахтеров, и пока углекопы и владельцы шахт препирались на суше, корабли ее величества в бурном море мало-помалу превращались в трубочистов.
Задержки, беспорядок, тяжелая дополнительная работа для кочегаров, не говоря уже о механиках, которые и без того загружены до отказа, в мирное время всего лишь неприятны. Но во время войны они могут быть смертельно опасны.
И, словно всего сказанного выше было недостаточно, волнение, которое на линкорах было отмечено в судовых журналах как «легкое» (да простить им это Господь!), начало расти, и вскоре наш правый винт все чаще и чаще стал выскакивать на воздух. Мы гнали и гнали, истерически вибрируя корпусом по всей длине борта, но море сочло, что именно эти четыре часа полного хода лучше всего подходят для того, чтоб слегка приподнять нас на ладони и полюбоваться, как мы сопротивляемся.
С шести до десяти часов пополудни один из наших винтов большую часть времени провел на воздухе, но старший механик — угольная пыль и масло намертво въелись в его кожу — сообщил, что его служба чувствует себя прекрасно. Впрочем, его можно было бы счесть белокрылым ангелом по сравнению с помощником механика, который работал в котельном отделении вместе с недавно набранными кочегарами-ирландцами.
В машинном отделении крейсера я побывал только раз, но ни за что не спущусь туда снова, пока у меня не появится возможность прихватить с собой тех, кто его проектировал, и запереть там часа на четыре при полном ходе судна.
Отсек этот, мягко говоря, тесен и сильно перегружен. Стальной кожух, который должен был защищать людей от громадного зубчатого маховика на валу, растерял от вибрации свои болты и осел вниз, как щиток на колесо велосипеда. Правда, это велосипедное колесо тоже было сделано из стали и делало сто девяносто оборотов в минуту. И постоянно устраивало фейерверки из раскаленных стальных искр, красивые, но совершенно неуместные. Только общими усилиями кожух удалось оттащить в сторону, а потом свалить вниз, под главный вал, открыв смазчикам путь к упорному подшипнику главного вала, который слегка постукивал.
И при этом работа главной машины не замедлилась ни на один оборот.
— Она у нас норовистая штучка, — сказал главный механик. — Спускайтесь, посмотрите.
Я отказался в приличествующих выражениях. Однажды, когда я буду знать больше, я напишу о машинных и котельных отделениях: о манерах и обычаях военно-морских инженеров и их старшин-машинистов. Это поистине поразительная порода тихих, довольно бледных людей, в чьих руках сосредоточена сила и мощь корабля.
— Только представьте, с чем им приходится иметь дело! — как-то сказал мне «двадцать один год» с великолепной правдивостью, свойственной юным. — Их, конечно, тренируют, и всякое такое, но вы представьте, каково это — делать свое дело, когда в загривок тебе сопит восьмидюймовая труба паропровода, за спиной жужжит динамо-машина, а прямо напротив твоего живота вертится вся эта проклятая машинерия! И тут им на голову сваливаемся мы и вопим, что они не дают достаточно оборотов. Будь я проклят, но в машинном отделении работают бесконечно терпеливые люди!
Если вы в этом сомневаетесь — спуститесь по скользким стальным трапам в синеватую, пахнущую медью дымку, окружающую разогнавшиеся до предела механизмы, в тесные пещеры под броневой палубой; протиснитесь мимо засаленных опорных плит и встаньте спиной к длинной переборке, которая отделяет людей от бешено вращающихся сдвоенных паровых двигателей. Стоя под низкими опорными колоннами, дождитесь того момента, когда рев и вибрация проникнут в каждую клеточку вашего тела, пока колени не ослабеют, а в голове не начнется пульсирующий грохот. Почувствуйте, как под ногами поднимается и проседает пол, и беспорядочные рывки винта, выскочившего из водной среды. Попытайтесь при этом верно прочитать показания пляшущих стрелок манометров или расслышать сквозь адский грохот команду с мостика. Проберитесь в котельное отделение — пригибайтесь пониже, иначе обожжете ухо о стенку котла! — и узнайте, что такое разреженный, почти лишенный кислорода воздух. Загляните в ослепительную белизну открытой топки; зайдите в угольный бункер и посмотрите, как подают уголь, поработайте минут пять ломом и «дьяволом» для очистки колосников от шлака, а потом подумайте, каково приходится кочегарам, которые трудятся здесь час за часом, изо дня в день.
Джентльмен с маленькой бархатной вставкой между золотых нашивок на рукаве делает свое незаметное дело в окружении всего перечисленного выше. Если что-то идет не так, если он прозевает ошибку подчиненного, его не станут отчитывать на палубе перед адмиралом. Счет будет выписан прямо здесь, под двумя дюймами стальной палубы, и сделает это сила, с которой он не сумел совладать. С него живьем сдерут кожу, покалечат, ослепят, сварят заживо. Таков его ежечасный риск.
Долг перемещает его с одного корабля на другой — от хорошо собранных и отлаженных машин к машинам с длинным послужным списком всякой чертовщины, к лживым машинам, неспособным справляться со своей работой, к самозванцам с загадочными слабостями и причудами, к новым и еще непроверенным механизмам, недавно прибывшим с завода, к котлам, которые не желают давать пар, к редукционным клапанам, не умеющим понижать давление, к вспомогательным механизмам для дистилляции или освещения, которые зачастую создают проблемы куда серьезнее, чем те, которые они призваны решать. Ему приходится то и дело менять методы и приемы, проникать в самую душу каждого механизма, подгонять, заставлять, убеждать, сдерживать, рисковать и бросать вызов — в меру необходимости.
За ним стоят его честь и репутация, честь корабля и корабельных деспотов, а оправданий на флоте, как уже много раз было сказано, не существует. Если он не сможет справиться с одной из своих бесчисленных задач, он перережет всего один нерв корабельной жизни. Если же не справится со всеми, корабль умрет —— станет пленником волн, подарком для врага.
И насколько я знаю этих джентльменов, они бесконечно терпеливы, изобретательны и неторопливы. Одно дело — прежние дни, когда моряки упорно цеплялись за свои палки, веревки и куски холста, но новое поколение флота, взращенное в эпоху пара, знает, что они — главный вал всей системы.
Наш младший механик занимается машинами с самого их появления. Его обязанность — сделать так, чтобы любое требование с мостика выполнялось в течение пяти секунд. К этому идеалу стремятся и он, и его старший механик —черный потный демон во время вахты и тихий студент, изучающий инженерные дисциплины в часы редкого и краткого досуга.