Громче всех смеялась Дебби. У нее были белые зубы. Мне было неприятно смотреть на то, как она смеется.
— О'кей. Давайте «Джонни». Рэд лейбл. Одну штуку.
— С содовой?
— А как пьют настоящие ирландцы?
— Если настоящие, то пьют чистый виски, без всяких содовых.
— Тогда и мне чистый. Без всяких…
Бармен выставил передо мной приземистый бокал. По его сторону стойки отстаивались мои бокалы с «Гиннессом». Я уселся на высокий табурет и пододвинул виски поближе.
— Не правда ли, сегодня удивительно милый вечер?
Слева от меня сидела девица. Я повернулся к ней, и девица улыбнулась. Толпа прижимала нас почти вплотную друг к другу, и я ощущал запах ее дешевых духов.
Насколько я мог разглядеть, у девицы были длинные черные волосы и длинные белые ноги. Мой друг Осокин говорит про таких девиц, что они напоминают ему неприбранную кровать.
— Так себе вечерок.
— Может, потанцуем?
— А что, уже объявили белый танец?
— Пригласи меня сам.
Я выпил виски. Подумал, что содовая все-таки не помешала бы. Но не стал говорить об этом бармену.
— Знаешь, милая. В той битве, когда кайзеровские дивизии теснили наших на верденском направлении, мне оторвало правую ногу. И теперь я хожу с деревянным протезом. Так что насчет потанцевать — извини, не ко мне.
Девица сочувственно покачала головой:
— А ходишь — ничего. Как с настоящей…
— Привычка.
Она наклонилась к самому моему уху:
— Можно потрогать?
— Лучше не надо. Боюсь, от твоего прикосновения дерево может загореться. Мне не хотелось бы устроить здесь пожар.
Я слез со стула, рассчитался с барменом за пиво и виски и сказал, что «Гиннесс» заберу через пару минут. «Понимаю», — кивнул бармен. «Не правда ли, сегодня удивительно милый вечер?» — сказала девица парню справа от нее, когда я отошел на пару шагов.
В туалете тоже была небольшая очередь. Руки пришлось мыть втроем в одной раковине. Когда я с пятью бокалами «Гиннесса» протиснулся обратно к столику, то застал там только Брайана и Мартина. Они на английском обсуждали девушек из-за соседнего столика.
Я поставил пиво и огляделся.
— А где остальные? Дебби? Осокин?
— Дебби ушла с этим твоим другом. Он сказал: «Мы щас придем».
В тот вечер мы просидели в «Долли» до трех часов ночи. Домой я приехал только в полпятого. Ни Дебби, ни Осокин так и не вернулись.
18
Дождь барабанил в подоконник нудно и жалостливо. Словно там наверху кто-то плакал. Кто-то большой и беззащитный. Как ребенок, которому никогда не суждено стать взрослым.
Из окна были видны крыши домов. Повсюду было одно и то же — дождь и ничего, кроме дождя.
Серое низкое небо всей тяжестью давило на город. От пейзажа воняло тоской.
Дебби почти шепотом спросила:
— Хочешь кофе?
Я кивнул.
— Здесь будем пить?
— Все равно.
Она помолчала, а потом сказала:
— Давай здесь. Я сейчас принесу кофейник.
Ничто так не обесценивает жизнь, как смерть, и ничто так не обесценивает начало, как конец.
У всей этой истории с Дебби, ирландцами, убийством и капитаном Тихорецким было начало — и вот все кончилось. Больше ничего не будет. Зачем же тогда это начиналось, думал я, глядя на плачущие тучи. Зачем?
Дебби собирала чемоданы. Она возвращалась в Ирландию, улетала нынешней ночью рейсом Петербург — Дублин. С утра она позвонила, сказала, что парни куда-то смотались, и попросила помочь упаковать вещи.
Я согласился и приехал к ней в гостиницу. Мне было все равно.
От множества выкуренных сигарет во рту стоял металлический привкус. Я все равно вытряс из пачки еще одну, прикурил и отвернулся от окна. Смотреть на льющийся за окном дождь больше не было сил.
Чемоданы Дебби были собраны и стояли в углу. Их лакированные бока блестели. Три больших, дорогих, с металлическими замками и кожаными ремнями. Один старый, размером поменьше.
Бубня под нос, пожилая горничная унесла постельное белье, и на кровати Дебби остался лишь серый казенный матрас, шерстяное одеяло и тощие подушки с печатями гостиницы. На полу валялись листки бумаги.
Все в комнате говорило мне о том, что история окончена и еще об одной части моей бестолковой жизни можно забыть.
Дебби ногой толкнула дверь и внесла в комнату поднос с кофейником и двумя чашками. Шаги гулко раздавались в пустой комнате.
— Садись.
— Ничего. Постою.
Я взял чашку, налил себе кофе и вернулся к подоконнику. Мне было неприятно смотреть на ее кровать. Мы молча пили кофе, и я слушал, как в стекло за моей спиной барабанит дождь. Грустный, серый, осенний дождь.
— Осокин звонил. Сказал, что через полчаса будет здесь. Обещал помочь отвезти вещи.
Ответить на это было нечего. Я молчал и, обжигая губы, пил кофе.
— Илья… Это невыносимо… Ты все время молчишь.
Я промолчал и на этот раз.
— Это из-за вчерашнего? Ты ведь не знаешь…
— Это не из-за вчерашнего. Я молчу просто потому, что мне нечего сказать.
Она опустила голову и двумя руками обхватила старенькую чашку с эмблемой гостиницы на боку.
Чем больше я смотрел на нее, тем сильнее мне казалось, что эту девушку я вижу впервые…
Вчера Осокин сказал, что у нее чувственная ямочка между ключицами. Понятия не имею, почему я это вспомнил.
— Я уезжаю. Даже не верится.
— Во сколько твой самолет?
— Поздно. В полвосьмого утра. Но в аэропорту нужно быть часов в пять.
— Зачем?
— Ну, как… Таможня, паспортный контроль, все такое… А в одиннадцать по вашему времени я уже буду в Дублине.
— Ты помнишь, что в полночь нас ждет капитан?
— Помню. Я успею.
В полночь на «Сенной площади» капитан Тихорецкий устраивал прощальную акцию. То ли следственный эксперимент, то ли реконструкцию картины преступления.
Трудно поверить: вчера в это же время меня очень интересовала разгадка убийства. Я строил версии, присматривался к подозреваемым, искал мотивы… Сегодня все это занимало меня чуть меньше, чем вопрос, отчего именно вымерли динозавры.
Я выковырял из лежащей на подоконнике пачки «Lucky Strike» еще одну сигарету и закурил. Неделю назад я увидел эту девушку впервые, а после сегодняшнего дня не увижу ее больше никогда.
Чемоданы собраны, белье сдано в прачечную, через полчаса приедет Осокин… Раз так все получилось, значит, так и должно было получиться.
Дебби допила свой кофе и поставила чашку на тумбочку.
— Тебе грустно?
— Не знаю… Наверное…
— Ты уже знаешь, чем будешь заниматься завтра?
— Пока нет.
— Еще не думал об этом?
— Наверное, завтра я буду работать. Снова приду в редакцию, включу свой компьютер и не встану из-за стола, пока не допишу все до конца. Как обычно.
Она уезжала — а я оставался. Теперь она будет жить на своем зеленом острове, а я — в этом насквозь вымокшем городе.
Кто она мне? Однако с тех пор, как вчера она уехала с Осокиным, мне казалось, что я не хочу больше жить.
В дверь постучали. Дебби сказала, что, наверное, это Алеша, и пошла открывать.
— Привет, — пробубнил Осокин, стаскивая набухший от воды плащ. Смотреть на меня он избегал. — На улице льет. Промок до ушей. Вы уже все упаковали?
— Илья помог мне собрать чемоданы.
— Теперь в аэропорт?
— Да. Хочу заранее сдать чемоданы. Из гостиницы нужно съехать до четырех часов дня.
— Такси уже вызвала?
— Сейчас вызову.
— А во сколько тебе в метро? На эту… на место преступления?
— К двенадцати. Капитан сказал, что будет ждать нас сразу, как только закроется метро. Я созванивалась с ним. Он сказал, что больше чем на пару часов нас не задержит. Говорит, что хочет еще раз все сверить и перепроверить. Чтобы потом не пришлось вызывать нас из Ирландии.
Осокин с размаху уселся на кровать. На кровать, в которой целую неделю спала Дебби. Она посмотрела в мою сторону. Я старался не обращать внимания.
— Выпьешь кофе?
— Хорошо бы.
— Приятного аппетита. А я пойду. Дела.
— Погоди, Илья. Выпьешь кофе и пойдешь. Ладно?
Дебби вышла. Мы с Осокиным остались вдвоем.
— Стогов, когда ты так молчишь, я чувствую себя полным кретином.
— Может быть, ты и есть полный кретин?
— Обижаешься?
— Да пошел ты!..
— А чего обижаешься? Лучше бы ты, Стогов, о чем-нибудь меня спросил. Ты ни о чем не хочешь меня спросить?
— Хочу.
— Так спроси.
— Леша, скажи, пожалуйста, сколько времени?
— Настолько охота повыебываться? Ты что, не знаешь меня?
— Знаю.
— Ты же не в курсе, что здесь вчера было!
— Зато ты в курсе, что я никогда не любил порно.
— Ты — мудак. Все ведь иначе.
— Леша, я знаю тебя шесть лет. Что еще я должен у тебя спросить?
— Мы же мужчины. Ты должен меня понять… Черт! Я не так сказал. Не в этом смысле.
— Леша, повторяю второй и последний раз: не пойти ли тебе в задницу, а?
— Ну что ж… По крайней мере, я пытался все тебе объяснить.
Осокин усмехнулся и закурил новую сигарету. Потом спросил:
— Ты тоже пойдешь вечером в метро?
— Пойду.
— Капитан вызвал?
— Ага.
Мы помолчали.
— А я сегодня в редакции был.
— Как там?
— Как обычно. Степашин про тебя спрашивал. Когда же, говорит, специальный корреспондент Стогов на рабочем месте появится?
— На подходе новая партия гостей из Ирландии?
— Он тему для тебя придумал. Хочет поручить крупное журналистское расследование.
— Меня его идеи пугают. Как подсунет — хоть вешайся.
— Да?
— Сам, что ли, не видишь?
— По-моему, он хочет, чтобы ты порылся в той истории с английскими спецслужбами. Слышал, да? Наш супермен в Лондоне захватил целый автобус детишек и смылся с денежками.
— На место преступления не пошлет? В смысле в Лондон? С выплатой командировочных?
— В задницу он тебя пошлет. А в Лондон — вряд ли.
— Плохо, когда твой редактор — придурок. То ирландские журналисты, то английские шпионы… Может, мне вообще не ходить завтра на работу?