Плечи, спина, живот. Да на нем живого места не осталось!
Надо было что-то сказать, но я молча стояла в проходе, открыв рот.
– Тебя что, за ухо выпроводить? Вон, я сказал! – рыкнул Дэваль и направился ко мне, чтобы исполнить угрозу.
Но ему было больно. Движения получались скованные, и я, опомнившись, юркнула ему под руку, к столу с мазью.
– Я сказал тебе свалить!
– Если бы я подчинялась твоим приказам, давно бы уже была в Аиде. А… подождите-ка… я там была.
Я понюхала мазь в баночке и скривилась. Запах напоминал что-то среднее между плесенью и ментолом. Должно быть, жутко болючая штука. Когда я на тренировках стирала ноги в кровь, папа мазал меня чем-то похожим. Жгло неимоверно, зато, в отличие от других девочек из группы, ни разу не было воспаления.
– Садись. – Я кивнула на кровать.
Дэваль не сдвинулся с места. И смотрел так, словно я предложила ему живьем отведать горстку тараканов.
– В какую букву ты собираешься завернуться, чтобы обработать эту красоту на спине? Если не хочешь, чтобы я помогала, можно я тогда посмотрю? Люблю наблюдать, как мои враги корчатся в невыносимых муках.
Явно нехотя, с каждым шагом преодолевая желание послать меня куда подальше, Дэваль пересек комнату и опустился на кровать. Вблизи следы оказались еще более жуткими. Мысленно я содрогнулась, но внешне невозмутимо набрала немного мази и осторожно коснулась одной из ссадин.
Дэваль дернулся, но промолчал.
– Уверен, что это поможет?
Ответом меня не удостоили, и пришлось продолжить. Теперь я немного лучше понимала отца, когда он, не обращая внимания на мои сопли, слезы и мольбы, продолжал водить меня на массаж, впихивать витамины и заставлять тренироваться даже в отпуске.
За месяцы здесь, в Мортруме, я так привыкла ко множеству безумных вещей, что ожидала увидеть, как раны на глазах начнут затягиваться. Но мазь таяла на разгоряченной коже, а чуда все не происходило. Только Дэваль вздрагивал снова и снова, когда я касалась красных следов.
– Хочешь, я схожу и попрошу обезболивающее? Скажу, что упала на льду.
– Нет.
Потом немного помолчал и добавил:
– У тебя руки холодные.
– Да… точно. Ты весь горишь. Сейчас согрею.
– Не надо.
От жалости защемило сердце, но я стиснула зубы, чтобы ничем ее не выдать. Жалости Дэваль не потерпит. Даже мои прикосновения терпит с трудом, и то лишь потому, что понимает, что сам просто не сможет дотянуться.
– За что он так? – наконец набралась решимости спросить я. – Узнал, что мы сделали? Давай расскажем, что это я.
Хотя я, наверное, и двух ударов не выдержу.
Я украдкой скосила глаза на руки Дэваля. Но они оказались абсолютно здоровыми. Он что, даже не пытался защититься? Просто позволил отцу себя избить? В том, что это дело рук Вельзевула, я не сомневалась.
– Нет, – отрезал парень, и на этом разговор снова затих.
Даже исполосованный жуткими бесчеловечными ударами, Дэваль определенно был хорош. Жаль, что такому поганцу досталось такое идеальное тело. Я едва удержалась от того, чтобы потрогать темные растрепанные волосы. Кончики пальцев застыли у самых прядей, там, где кончалась самая длинная и глубокая ссадина. Воображение работало против воли. Внутри все сжималось от мысли о том, насколько адская это боль: вот так, по живому… чем? Кнутом? Да какой отец вообще способен на такое по отношению к своему ребенку?! Что надо сделать, чтобы заслужить это?
Вельзевул бил не в ярости, не когда гнев лишает разума. О нет, он совершенно сознательно избегал лица и ног, чтобы Дэваль не выпал из обоймы. Чтобы продолжал быть стражем и служить Повелителю, даже если каждое движение отдается болью.
Не удержавшись, я приблизилась и кончиком носа потерлась о его плечо. Как в детстве, когда папа болел. Единственное проявление заботы, на которое была способна пятилетняя девочка. Ткнуться носом, лечь рядом и усиленно стараться не показывать, как ей страшно. Папа редко болел так, что не мог подняться, но каждый раз я запомнила на всю жизнь. Он, думаю, тоже.
Дверь с грохотом распахнулась, и я отпрыгнула от Дэваля чуть ли не к изголовью кровати.
– Эй, Дэв, ты живой? – хмыкнул Самаэль.
– Мы принесли… – Дар осекся на полуслове. – Привет, Аида. А что ты здесь делаешь?
– То, что следовало бы вам, любящим братьям. – Я помахала баночкой. – А вы что принесли вместо этого? Бутылку? Серьезно?
– Эссенция. – Самаэль пожал плечами, опускаясь на диван. – Довольно неплохо заглушает боль.
– И не стыдно? Взрослый иной, глава министерства, а лечится водкой, – фыркнула я, возвращаясь к спине Дэваля.
– Мы же не люди. На нас все заживает быстро. У нас не бывает инфекций и шрамов. Почти. Так что задача – переждать боль и дожить до момента, когда все затянется.
– Но я бы не отказался, чтобы мне наложила мазь симпатичная соседка, – фыркнул Дар.
Задрал штанину и продемонстрировал всем следы от ботинок.
– Это после тренировки, – пожаловался он. – Болит. Намажешь?
– Нет.
– Почему?!
– Твой брат сказал, что на вас все заживает. Хлебни эссенции, и пусть она будет со вкусом братской любви.
Дар смешно засопел и плюхнулся в кресло. Итак, наблюдение номер один: братья все же, несмотря на очень разные взгляды на жизнь (особенно у Самаэля), держатся вместе. Наблюдение номер два: Самаэль и Дар в курсе нравов отца, но предпочитают не вмешиваться.
Пока не знаю, что буду делать с этими наблюдениями, но непременно придумаю.
Меж тем Самаэль разлил эссенцию в три бокала, чем возмутил меня до глубины души. Один бокал забрал Дар, второй он оставил себе, а третий отдал Дэвалю. И его тут же отобрала я.
– Алкоголь препятствует заживлению ран. Поднимает артериальное давление, оно вызывает приток крови, нарушается свертываемость, швы и раны расходятся и кровоточат, не успевая затянуться. А еще он блокирует действие множества лекарственных компонентов. Поэтому выпью сама.
– Удивительное самопожертвование, – фыркнул Самаэль.
Поразительная вещь эссенция: никогда не знаешь, какой вкус у нее будет. Можно пожелать вполне определенный, а можно довериться моменту и…
По телу разлилось тепло. В нос ударил терпко-пряный аромат глинтвейна. Согревающего, наполненного специями и медом. Каким-то таким глинтвейн должен был быть по моим представлениям. Папа иногда варил его для себя и Хелен, но мне не разрешали пить алкоголь. И я наслаждалась запахами, представляя, каким он может быть на вкус. Уже потом, после смерти отца, я не раз пробовала глинтвейн во всех вариациях, но того самого, неповторимого, так и не нашла.
Совсем некстати в голову пришла мысль: а что почувствует Дэваль, если сейчас глотнет из моего бокала? То же, что и я, или у него свои воспоминания и желания? Интересно, как работает эта магия.
Вместе с расслаблением пришло нежелание куда-либо идти. Я могла за пару минут закончить с мазью, распрощаться и отправиться к себе, но вместо этого делала вид, будто ужасно увлечена процессом. И вряд ли Дэваль и остальные в это верили. Мы просто делали вид, что каждый занят своим делом: Дар что-то набрасывал в блокноте, Самаэль погрузился в изучение чьего-то личного дела. Я рассеянно касалась разгоряченной кожи, втирая мазь в красные полосы, а Дэваль просто сидел, уставившись в одну точку, и о чем думал – неведомо.
– Дэв, я тебе сейчас врежу, – сказал Самаэль, оторвавшись от документов. – Неизвестный портал, ведущий на Землю, к затонувшему смертному кораблю «Титаник», лежащему на глубине несколько тысяч километров на дне океана. Скажи мне, пожалуйста, кто тебя писать учил? Смертному кораблю? А бывают корабли бессмертные?
Я фыркнула, правда, потом тут же покраснела.
– И какие, в задницу, несколько тысяч километров? Это сколько, по-твоему? До орбиты Луны?
– Что такое Луна?
– А что такое две тысячи километров? Мы вроде учили структуру немагического мира. В том числе его размеры.
– Я просто написал то, что сказала эта. – Он кивнул в мою сторону.
– Не «эта», а мисс Даркблум. И вообще, кто сказал, что мне можно верить? Я вместо школы на тренировки ходила, между прочим.
– Ага, а теперь вместо колледжа ходишь скандалить ко мне, – фыркнул Самаэль. – А можно тебя попросить больше не делиться ценными знаниями о Земле? Вообще расстояния – вещь принципиальная. Если мы решим открыть портал к «Титанику», чтобы осмотреть существующий, на основании этих данных, то Селин засосет куда-нибудь… не знаю, куда именно, ваш космос – не наша зона ответственности, он необитаемый.
– Ну засосет и засосет. – Я пожала плечами. – На карнавальных платьях сэкономите. Ой, да хватит душнить! Просто возьми и… не знаю, исправь километры на метры. И все.
– Это что, по-твоему, черновик любовного романа?! – возмутился Самаэль. – Возьми и исправь. Это документ! Подписанный, между прочим, не абы кем, а стражем Грейвом. Когда вы уже научитесь быть взрослыми и ответственными?
– Кстати, а что за документ? – спросила я. – Что-то из архива?
– Материалы дела Харриета и Шарлотты… стоять! Тебе нельзя!
Я даже не успела спрыгнуть с постели, только расплескала эссенцию прямо на Дэваля. К счастью, не попав на ссадины.
– Дай сюда! – Он отобрал у меня бокал и осушил в один присест.
– Так нечестно. Я дружила с ними обоими. Имею право знать, что будет дальше.
Со вздохом Самаэль отложил папку. Надеюсь, он о ней забудет и я суну туда любопытный нос. Даже Дар оторвался от рисунков и навострил уши.
– Будет суд, который решит, кто из них прав и кто сможет остаться в Мортруме, а кого ждет иная участь. Появление Шарлотты сильно осложнило ситуацию Харриета. А ее попытка отомстить ему тянет на Аид. Мы впервые оказались в такой ситуации, поэтому процесс будет очень непростым. Кстати, тебе придется выступить свидетелем, ты единственная, кто знал их обоих и наблюдал всю драму вживую. Уже определилась, на чьей ты выступишь стороне?
– Выбирать? Почему я должна выбирать? Бред какой-то! Харриет ничего не сделал, он честно отрабатывал свое наказание здесь. Нельзя дважды судить за одно преступление! А Шарлотта… да, она поступила некрасиво, но ее можно понять! Она провела столько времени в одиночестве, несчастная… кстати, вы узнали, кто она?