– Он был несправедлив…
– Уверена?
Я осеклась.
– Я просто хотела спасти того, кого люблю.
– Самаэль, – бросил Вельзевул, – уведи ее.
Посмотрев на Дэваля в надежде, что он сейчас скажет что-то успокаивающее вроде «не бойся, постоишь часок в углу – и дальше работать», я увидела в его глазах нечто, напоминающее страх, возведенный в абсолют. Ужас, с которым обычно смотрят на приговоренных.
Перед глазами против воли появились кроваво-красные полосы на его спине. И, кажется, мы оба видели одно и то же.
В следующую секунду мы дернулись друг другу навстречу, но холодные стальные пальцы Самаэля сомкнулись у меня на локте.
– Идем, – приказал он.
– Я не хотела никому навредить…
Он силком потащил меня к выходу.
– Я просто не смогла… Я хотела вернуть его в Аид, я не смогла заточить его в кастодиометр…
– Сделай одолжение, помолчи хотя бы сейчас! – отрезал он.
Уже в дверях я оглянулась и снова поймала взгляд Дэваля, не сводившего с нас глаз. В этот момент, в последнюю секунду перед тем, как закрывшиеся двери зала отрезали нас от притихшей толпы, я подумала, что вижу его в последний раз.
Я, естественно, ошибалась. Но не уверена, что это хорошо.
Даже не знала, что в особняке Вельзевула есть подземная часть. Но мы спускались все ниже и ниже. Лестница становилась уже, воздух – холоднее. Иногда туфли на каблуках скользили по влажному камню, и Самаэлю приходилось меня удерживать.
– Куда мы идем? Ты что, не собираешься со мной говорить? Да дай же мне объяснить!
Но он упорно тащил меня куда-то вниз, до тех пор, пока мы не очутились в большом длинном коридоре, в конце которого виднелась массивная дверь. И эта дверь мне не нравилась. От стен вокруг веяло холодом и тьмой. Невольно вспомнились слова Шарлотты, и сейчас я пребывала примерно в том же состоянии.
Мне было страшно. По-настоящему. Потому что тот, кто всегда защищал, сейчас вел меня навстречу неизвестности.
Самаэль отпер камеру и втолкнул меня внутрь. Но дверь не закрыл, остановившись в дверном проеме и задумчиво глядя на меня сверху вниз.
– Ты же меня здесь не оставишь…
– А на что ты рассчитывала, Аида? Ты хоть немного думала, когда оставляла на Земле темную душу? Ты думала о последствиях? О том, что это преступление? О том, что предаешь Повелителя и свой новый мир, ты думала?
– Я просто спасала того, кого любила!
– Что ж, иногда за спасение любимых приходится платить. Чем ты недовольна?
– Мне страшно.
– Об этом надо было думать раньше. Ты добилась всего, чего хотела. Или ты думала, отец вечно будет прощать тебя? У всего есть границы, Аида. Сегодня ты переступила последнюю черту.
– Слушай… – Я справилась со слезами, но голос все равно дрогнул. – Я не снимаю с себя ответственности, я виновата. Это была глупость, продиктованная эмоциями, но… не говори со мной так, словно я вас предала. Не говори со мной так, словно ты меня ненавидишь.
– Я не ненавижу тебя, – равнодушно откликнулся Самаэль. – Мне просто плевать. Отец верил в тебя, я – нет, но я не из тех, кто подвергает приказы сомнению. Ты доказала мою правоту.
– Плевать? Просто плевать?
– Да, Аида, понимаю, что для твоего эго это сложно, но мне плевать на тебя. Ты эгоистичная, взбалмошная и не очень умная девица. Почти за год здесь ты не нашла ни друзей, ни близких, ни тех, кто тебя уважает. Все это время ты только и делала, что создавала проблемы, плевала на правила, не ценила чужое время и усилия, которые окружающие прилагали, чтобы принять тебя. Ты считала весь Мортрум своей игрушкой…
– Нет! Я…
– Ты не упускала случая напомнить, каким неправильным и отвратительным тебе кажется наш дом. Ни разу ты не задумалась, что кто-то из тех, кому ты постоянно ныла, может искренне любить мир, в котором он живет. Для тебя существовали только твои чувства. Твои желания. Ты признавала только свои убеждения.
– Я просто хотела домой! Туда, где меня любили!
– А за что тебя любить?
Я дернулась, словно от пощечины.
– Есть хоть что-то хорошее, за что тебя можно любить, Аида? Ты хоть кому-то помогла? Хоть для кого-то, кроме своего ненормального папаши, стала близкой? За что тебя любить, если единственное чувство, которое ты способна испытывать, – влечение к собственному брату?
– Между нами ничего и никогда не было.
– Я прекрасно знаю, что между вами было, – отрезал он. – И я устал уже делать вид, что ничего не замечаю, чтобы не расстраивать отца.
Вытерев слезы тыльной стороной ладони, я заставила себя успокоиться. Нечеловеческим усилием воли разжала кулаки, вытащив впившиеся до крови в ладони ногти.
– И что теперь? Суд? Аид? Что дальше, что у вас делают с предателями, Самаэль?
– Это решит Повелитель. Но то, что ты сделала, уничтожило все шансы на хоть какое-то будущее для тебя. Жаль, что я так и не смог заставить тебя повзрослеть.
Дверь скрипнула. Щелкнул тяжелый засов. Камеру поглотила тьма. С трудом нащупав край скамьи, я забралась на нее с ногами, сбросив дурацкие туфли.
Слез хватило всего на несколько минут, потом накатило странное равнодушие. Самаэль был чертовски прав: у меня нет ни друзей, ни тех, кто вступится за меня на суде. Харриет разве что, в качестве благодарности за поддержку. Но и ему меня навязали, как неотъемлемый атрибут наказания.
Тордек – всего лишь учитель. Пожмет плечами и уже завтра будет читать лекцию очередному потоку первокурсников, среди которых счастливо улыбающаяся Олив.
Разве что Ридж немного погрустит. В память о девушке, подружившейся с горгульями у его дома. О той, кого он спас от безумия. Но и то недолго: совсем скоро встретит новую красотку и расскажет ей очередную трогательную историю, любуясь ночным городом с потертого дивана напротив окна.
Дэваль.
Только бы его не наказали вместе со мной. Хватит с него шрамов.
Может, теперь Вельзевул поймет, что был несправедлив к нему. Может, снова начнет его любить, разочаровавшись в дочери.
Сколько раз я мысленно проклинала Самаэля, зануду, все время читающего нотации? Почему я ни разу не заметила, что чувствую себя с ним в безопасности? И почему сейчас, оставшись без его защиты, не могу пошевелиться в темноте, хоть и знаю, что никого рядом нет?
Где-то вдалеке капала вода. Если я пробуду здесь долго, этот звук сведет меня с ума.
– Так странно, – сказала я темноте. – Я так сильно не хотела никого любить, а теперь хочу, чтобы они любили меня.
Сунув руку в карман платья, я достала единственную вещь, с которой не расставалась с тех пор, как нашла ее.
Маленькое серебряное перышко на длинной цепочке.
– Не о такой дочери ты мечтала, да, мам?
***
Ева оказалась права. Когда не видишь солнца, не чувствуешь смену дня и ночи, понятие времени размывается. Я пыталась считать минуты, но быстро выдохлась и провалилась в беспокойный сон. Потом проснулась. И снова отключилась.
Я могла провести в темноте как несколько часов, так и несколько месяцев. Единственным свидетельством того, что время еще движется, была проклятая вода. Порой казалось, это такая изощренная пытка, потому что никогда я еще не хотела так сильно пить.
Голод тоже сопровождал мое заточение, но с ним можно было справляться. Ни голод, ни жажда, ни тьма не могли меня убить. Но как-то Самаэль сказал, что именно голод превращает души в Аиде в монстров. Постоянный невыносимый голод толкает их в бездну.
Нет, я не превращалась в монстра, думающего только о еде. Я вообще – сказались годы жесткой спортивной диеты – довольно быстро приспособилась к противному сосущему ощущению под ложечкой.
А вот без воды было тяжелее.
Губы пересохли, горло тоже. Капель где-то вдали сводила с ума. Стоило закрыть глаза – и я видела океан. Проплывающие в его глубине темные фигуры балеопалов. Низкие тучи. Брызги на серых скалах.
Просыпалась с глазами, воспаленными от слез, которых не было, и снова натыкалась на непроглядную тьму. Она, вопреки обыкновению, не становилась привычнее. Глаза не привыкали к отсутствию света и не различали очертания камеры. Порой мне казалось, я вообще потеряла способность видеть.
Но самое страшное – из памяти постепенно исчезали образы. Как будто тьма вокруг проникала в разум и заменяла собой самое дорогое, то, что держало на грани.
Лица папы, Хелен, Харриета и Риджа.
Мое собственное лицо.
Дэваля.
Его глаза и улыбку, которую я так редко видела, что не успела толком запомнить. Казалось, я еще успею это сделать, не раз увижу, как его губ касается самодовольная усмешка. Или как он против воли улыбается чему-то хорошему.
Если бы я знала, что скоро окажусь во тьме, я бы смотрела на него так долго, что никакое безумие не смогло бы вытравить из памяти образ.
Однажды я едва не потеряла перышко. Оно просто выскользнуло из ослабевших пальцев и нырнуло куда-то в темноту. Едва не задохнувшись от ужаса, я ощупывала пол до тех пор, пока не наткнулась на прохладный металл. Подвеска стала последней связью с прежней Аидой.
Если когда-то я и выйду отсюда, то ею больше не стану.
Прежняя Аида была сильнее.
Прежняя Аида не боялась темноты.
Иногда я слышала разное.
Голоса. Звуки. Шепот.
Я не сразу поняла, что они звучат лишь в воспаленном сознании. Иногда вскакивала, прижимаясь к двери, пытаясь уловить хоть какой-то звук. Хоть чье-то присутствие.
Потом перестала.
Когда в очередной раз услышала лязг засова, лишь крепче сжала перышко, чтобы снова не потерять.
Ударивший в лицо свет показался нестерпимо ярким. Глаза заслезились. Из-за слез и боли я не сразу рассмотрела, кто открыл дверь. Сначала ощутила запах. Горько-пряный аромат, который удалось не забыть.
– Дэв… ты мне снишься…
– Нет. Это не сон.
И откуда только взялись силы? Вот я лежу на жесткой скамье, а вот уже обнимаю его за шею и чувствую, как из-за пересохшего горла не могу даже разреветься.
– Я тебя почти забыла. Я думала, больше никогда не увижу.