- Вы... фокусник? - изумленно спросила Таня.
- Ну что вы! - Аркадий не улыбнулся, но как закончивший свое дело мастеровой, хлопнул стопку и понюхал корочку. - Фокусник - это высокий класс, а я скромный чудодей. Служитель культа, - он тут же наполнил свою стопку. - За очаровательных хозяек, которые были так добры, что уделили несколько мгновений моему скромному ремеслу.
Теперь все сидели тесно за столом, даже Таня с пылавшим лицом. Она позволила себе налить и чуть пригубила.
- И вы много... такого знаете? - спросила она, не спуская глаз с Аркадия.
"Ну чего я приперся? - с досадой думал Лев Ильич. - Как бы им тут хорошо было..."
- Что вы, - скромничал Аркадий, - забавы молодости. Теперь все это в большом плюсквамперфекте. Наша дорога с моим другом и идейным руководителем, и не побоюсь сказать, гениальным преобразователем древнего жанра - Василием Постниковым проложена через совсем иные сферы. Мы, так сказать, вторгаемся в то, во что человечество, в силу своего тысячелетнего невежества и не осмеливалось вторгаться. Только отдельные, столь же могущественные художники, оставили свои робкие следы на тех покрытых вековой пылью тропинках, которыми мы теперь шествуем. Не так ли, Вася?..
Он проговорил всю эту свою малопонятную речь и даже вопрос свой обратил не к приятелю, а по-прежнему тяжело глядя Лиде в глаза. Льву Ильичу теперь казалось, что меж ними в тот момент, когда он держал ее за руку, установилась какая-то связь, она уже не прерывалась, и все, что он говорил, не имело ровно никакого значения. Лида откинулась, прислонилась к стене, уронила одну руку на колено, а из ее полузакрытых глаз тянулась и тянулась эта нескончаемая нить, которую фокусник крутил на своем поросшем рыжеватым пухом пальце с тяжелым серебряным перстнем.
- В каком же вы теперь жанре выступаете? - спросил Лев Ильич, надеясь перебить его и порвать то, что было уж просто неприличным.
- Может быть ты, Вася, объяснишь нашему новому другу? Ну хотя бы принципы и сюжет, ибо объяснить все, как вы сами понимаете, невозможно - возьметесь ли вы рассказать "Реквием" Моцарта?
Тут он глянул на Льва Ильича и тот засмеялся: пока что он добился своего нить была порвана и Лида рядом на стуле освобожденно вздохнула.
- А вы напрасно смеетесь, - Аркадий налил себе еще и тут же выпил, бросил в золотую пасть корочку хлеба. - Видите всю эту роскошь? - широкий жест на уставленный явствами стол. - Ну может ли бедный артист позволить себе такое, даже когда он ослеплен любовью, как мой высокоталантливый друг? Он готов, он способен отдать все, чтобы доставить своей подруге эту маленькую радость выпить и закусить, но у него нет, простите за грубость, возможностей, презренного металла, средств к необходимому для такой высокой любви шикарному существованию. Чтоб оформить бриллиант чистейшей воды, нужно достать другой бриллиант, и только заложив его, мы соорудим достойную оправу... Я доходчиво объяснил?
- Да, только вы не ответили на мой вопрос.
- О! Интеллигенты! - щелкнул металлом Аркадий. - Им подавай ответы, а вопросов у них миллион. Искусство не должно отвечать на вопросы - оно само ответ, в себе, в собственной гениальности оно содержит все ответы. Как я вам объясню "Реквием" Моцарта, ежели вы не хотите слушать его, а получить свой жалкий ответ, будто Моцарт бухгалтер или лектор по распространению!..
- Сдаюсь, - засмеялся Лев Ильич, - вы правы, Моцарт. Но тем более охота хоть что-то узнать про ваш "Реквием"?
Аркадий теперь снова смотрел на Лиду, а Лев Ильич, глянув на его товарища, увидел, что и тот смотрит на нее. Боже мой, подумал он, нет, не в этом чревовещателе с его белибердой и провинциальными приемами, а в ней, вот в ком сила, неужели она знает это в себе? И то, как сидит, откинувшись, выставив грудь, такую свободную под свитером, широко расставленную, как ее глаза, и полные губы по-детски распустила... Она слушает его, это внимание, интерес или точный расчет, знание того, сколько силы в этой ее откровенной порочной детскости?..
- Верите ли, мой новый друг, - великосветски продолжал Аркадий, - я попытаюсь здесь перед вами проверить нашу гармонию жалкой и ничтожной алгеброй слов. Некий автор на заре нашего российского развития бросил в мир гениальную мысль, никем не услышанную. Дикая эта страна, убивающая своих пророков прямым насилием или еще более тягостным для них невниманием, прошла мимо его открытия, стыдливо замолчав, называя всего лишь гениальной шалостью. А между тем... ты не возражаешь, Вася?
- Я терпелив, - сказал Вася, не спуская глаз с Лиды, на приятеля он и не смотрел, - ох, как я страшно терпелив! - Вася шевельнул борцовскими плечами под тесным пиджачком.
"Да ведь он тоже актер! - осенило Льва Ильича. - А я-то думал общественное питание..."
- Понял, - кивнул Аркадий. - Понял и учел... Мы с моим дорогим другом, повинуясь единственно душевному движению, а кроме того, разумеется, стремясь к изобилию, - он опять широким жестом указал на стол, - поставили мистерию, одним взмахом оставив позади все жалкие потуги наших убогих лекторов и плакатистов, так называемых безбожников и борцов за новое мировоззрение. Ну скажите положа руку на сердце, может ли вам прийти в голову отправиться сегодня слушать лекцию о том, что религия опиум для народа?
- Нет, - сказал Лев Ильич, - такая мысль мне прийти в голову не может.
- Браво! Смелый ответ. А за смелость услышите откровение.
Теперь Лев Ильич понял, что "ряженый" просто пьян - тут ли он успел нахлестаться, или сначала хорошо держался, но сейчас его явно стало развозить, и взгляд этот тяжелый был, верно, от того, что он уже не мог иначе фиксировать глаза.
- Вы не пойдете на лекцию, наша пропаганда будет хлопотать перед пустым залом, а дурман вползет в ваш дом и в душу. Вы бывали когда-нибудь в церкви, мой новый друг?
- Бывал, - ответил Лев Ильич.
- Браво, смелый ответ! Значит видели воочью несос... несо... несостоятельность нашей агитработы. И вот мы с моим гениальным другом приходим им на помощь. А вот их нам за то благодарность... - он налил себе еще, выпил, на этот раз схватил толстыми пальцами кусок ветчины, но так и не донес до рта. - Вы, надеюсь, понимаете, что это не свидетельство их щедрости, а знак нашей гениальности... Я, например, играю в этой мистерии, прошу, впрочем, прощения, у прелестных дам, играю... надменный член.
- Ух ты! - воскликнула Лида.
- Не "ух ты", - поправил ее Аркадий, - а тот самый член, которым грешил лукавый, архангел и Господь Бог... верно, Вася?
- Ладно, - сказал Вася и положил ладонь на стол. - Заканчивай базар.
- Как заканчивать, а... "Реквием" для нашего друга? Тут, понимаете, у нас одна загвоздка. Вася играет архангела, я, как вы уже догадались, беса, да и с Господом все в порядке, его хоть вы, и то б сыграли. Но вот Марию - Матерь Божию, которая с ними, с тремя... Слушай, Вася! - крикнул он, по-прежнему не спуская тяжелых глаз с Лиды. Так вот же она сидит против нас - вот она Матерь Божия, а мне - бесу первому и предстоит с ней наедине пошептаться, как наш гений написал...
Таня встала и не сказав ни слова, вышла из кухни.
- Ты что? - опомнилась Лида. - Вы зачем девчонку обидели?
- Да хватит и ей, - сказал Аркадий. - У нее и этот... новый претендент на роль Господа Бога. А... может и ее попробовать на роль... Только потом, а, Вась, только потом?..
Лида поднялась, взглянула на Васю, и тогда он спокойно, чуть наклонившись, вдруг резко дернул за ножку табурет, на котором сидел Аркадий, тот не удержался, соскользнул на пол, потащив за собой скатерть, зазвенела посуда, а Вася так же спокойно, точным движением поймал его за галстук и легко приподняв, бросил в коридор. Аркадий пролетел довольно большое расстояние, ударился спиной и головой о вешалку, повалил ее на себя, забился под пальто, выбрался, постоял на четвереньках, покрутил лысой головой, потом медленно поднялся.
Лида молчала, не шевельнулась, а Лев Ильич не мог не оценить второе, до сих пор бездействовавшее лицо этой интермедии.
Аркадий, стараясь ступать ровно, подошел к столу, налил себе стопку, выплеснул в рот и посмотрел на Лиду.
- Он еще пожалеет об этом, - сказал он спокойно, - да ведь и мы с тобой свой разговор еще не кончили.
Он повернулся, двинулся в коридор, тут его качнуло, ударило о стенку, но он справился, взял пальто из кучи, валявшейся на полу, распахнул наружную дверь и вышел, не закрыв ее.
- Веселые вы ребята, - сказала Лида.
Она подняла табурет, бросила в ведро черепки, осколки, поправила скатерть, вышла в коридор, закрыла дверь - и не вернулась на кухню.
Вася спокойно курил, аккуратненько сбрасывая пепел в алюминиевую пробочку от бутылки.
Вернулась Лида.
- Лев Ильич, зайдите к Тане. Она вас просит.
Он встал и уже за спиной услышал ее голос.
- Ну что, миленький, может, теперь поинтересуемся квартирой?
- Да посидим еще, - ответил Вася, - куда нам спешить?
В Таниной комнате горел ночничок, она лежала на широкой тахте, отвернувшись к стене, и горько плакала.
- Ну, что ты, Танюша! - Лев Ильич присел у нее в ногах. - Пьяные люди, болтают чепуху - посмеялись и разошлись.
- Но ведь он останется! - прошептала в стену Таня. - Я их боюсь. Ну что еще в голову придет, если такое могут?.. А думала, ребенок у нее тоже будет, вместе, по очереди станем нянчить...
- Он не останется, - сказал Лев Ильич. - Ну до завтра или, может, еще на день. Ребеночка вырастим. Брось, Танюш, повернись лучше. Как ты напугалась-то, а потом восхитилась, я даже подосадовал...
Она повернулась к нему и улыбнулась сквозь слезы.
- Правда, страшно, надо ж какой!
- Поздно уже, двенадцатый час... "Куда идти-то?" - подумал он.
- Лев Ильич, - будто услышала его Таня, - не уходите, а? Оставайтесь. Мне так хочется, чтобы вы остались... Вы тут, а я на диванчике - у той стенки. А?
- А тебе ничего? - посмотрел на нее Лев Ильич.