А вот враг обрел имя. Волчья сотня. Шкуровцы. Крупный отряд двигался на эту самую балку, и их завывания не прибавляли храбрости.
В волчий вой вплелась короткая очередь. Двое всадников слетели с седел, третий пошатнулся, но не упал. Второй пулеметчик тоже вспомнил, что он не у тещи в гостях. Тихо матерящийся Лось пытался зарядить автомат, впихивая рожок не той стороной. Остальные махновцы тоже не цветочки собирали. Паша трясся мелкой дрожью. Вот твои белогвардейцы. Нравятся?
Конница приближалась. Поредевшая, но приближалась. Маловато для них двух пулеметов.
– Шрапнелью бы по ним, – сказал кто–то у Паши над ухом. Тому было как–то без разницы. Почему они все врут, почему? Улучшил мир, называется. Быть изрубленным в фарш в компании неграмотных крестьян, по совместительству – бандитов поганых.
Лось наконец–то сообразил, что он делает не так, снял автомат с предохранителя, нажал на спусковой крючок.
Попал! Немножечко не туда, но попал ведь!
– Слепой чи дурной? А, впрочем, какая разница? – незнакомый махновец пристрелил придавленного убитой лошадью врага.
– Сам дурак! Я первый раз в жизни стреляю! И вижу хреново! – Лось подумал, что неплохо бы дать этому критику в морду. Потом.
Льюис замолчал. То ли патроны в диске кончились, то ли – ой. У покойного точно были мозги. Махновец кинулся к оружию. Лось прицелился чуточку повыше. Кони–то не виноваты.
Крысюк не отлипал от пулемета, пустая лента валялась рядом. Да и куда уходить – кобылу уже застрелили. Бедная Фроська. Якименко тихо и непрерывно матерился.
Паше все происходящее напоминало дурацкий шутер. Пулемет не замолкал. На сколько еще хватит патронов? Второй стрелок уже отбросил льюис и схватил винтовку. Лось себе садит в белый свет, будто с этим гадом в одной камере сидел. Все из–за него. Пожалел бедненьких анархистов.
– Ленту держи, гнида! – а это уже к нему обращаются.
Какой кошмар. Стоять вторым номером у неграмотного убийцы за пулеметом. Не вовремя Крысюка подстрелили. Или застрелили? Лежит, не шевелится. И ведь не пощадят же враги, если прорвутся. И брюки порвал. На колене, когда в эту тачанку проклятущую залезал. Хорошие брюки, новые.
Держится войско разношерстное, огрызается огнем кинжальным. Отпустил Якименко гашетки, смотрит ошалело. А ведь отбились! Ходят победители по полю, трофеи собирают, стреляют изредка. Не по одному казаку дома завоют, ой не по
одному.
Лось внезапно понял, что замерз как собака. Тонкая ветровка не была рассчитана на весну.
– На, – незнакомый махновец протягивал ему черную куртку, что ли? – дырок вроде нема, ты ему башку прострелил.
– Фу, – Паша наконец–то отпустил ленту и вылез из тачанки.
Черкеска была великовата. На размер больше.
– Какое безобразие.
– Безобразие, – кивнул матрос, – де я такого пулеметчика возьму?
Подошел к тачанке приземистый тип в полушубке в розочку. Башлык на голове, маузер на поясе, пальцы в кольцах – на правой руке два кольца, на левой – три. Ну хоть на карикатуру вражескую.
– Сам стрелять будешь, – поискал у Крысюка пульс на шее, – живой твой пулеметчик, вырубился только, по черепу пуля чиркнула. Нет, чтоб самому пульс поискать. Тебе б только на похоронах кутью жрать, со скорбной рожей.
– Так вкусно же.
Тип весьма негуманно закатил Крысюку оплеуху. Подействовало.
– Дура жирная.
– Идиот. Сколько пальцев?
Крысюк вместо ответа тоже скрутил дулю.
– Соображаешь. Садись, разлегся тут, как труп в прозекторской.
Паша проснулся от абсолютно негородского звука – мычания коровы, и с нечеловеческой жаждой. И спал он, оказывается, вовсе на своей кровати с ортопедическим матрасом. Кровать была, но явно не его. И обоев нет. Стены беленые, пол земляной. Окошко. Мытое. Герань на подоконнике. Иконка в рушниках – Георгий–Победоносец, что ли? Где я нахожусь?! И почему сплю в одежде? Потолок был чистым и пустым. Пустым. Ни люстры, ни даже лампочки. Паша понял, что медленно сходит с ума. Но безумие безумием, а сушняк почему такой?
Бывший студент тихо сполз с кровати и побрел искать воду. Вода была в ведре. Ведро было в кухне. И газовой плиты не было. И электроплиты не было. И даже кипятильника не было! Зато стоял чайник, закопченный железный чайник с намалеванным на нем черепом и костями. и надписью под ними–1–ый Корниловский. И печка, дровяная печка.
Дверь заскрипела. На кухню, не здороваясь, вошел лопоухий, бритоголовый подросток, цапнул чайник, стал хлебать из носика.
Паша понял две вещи – он откуда–то знает этого типа, и подросток этот вооруженный. Маузер с прикладом на плече висит. Подросток оторвался от чайника.
– Добре гульнули!
Паша скептически посмотрел на собеседника. Да, глаз у него заплыл просто замечательно. Вот только по какому поводу гуляли? И кто? Паша честно попытался вспомнить вчерашний день. Кроме воя, не вспоминалось ни–че–го. Ну, еще какой–то хмырь в тельняшке, который совершенно точно не был универским охранником дядь–Жорой. Ходики показывали часов девять утра. Паша осушил третью кружку воды. Память упорно не желала возвращаться. Кто ж это вчера завывал? И кто этот тип в тельняшке? И где Лось? – последний вопрос Паша произнес вслух.
– Да город копает. Крысючка его припахала, пусть хоть какая польза от него будет.
– Он полезный! – ситуация становилась все запутанней и запутанней.
– Ага, только коней стрелять может. И языком молоть, как он в гости к девушке пришел, а у нее дома скелет стоит.
Паша икнул. Байка была совершенно точно знакомой, Лось ее восемь раз рассказывал. Дурацкий розыгрыш. Чей–то дурацкий розыгрыш. Вот только почему нет ни одного фонарного столба на улице, провода где? Послышались шаркающие звуки, затем – скрип двери. Лось прошел на кухню. Во–первых, на нем была какая–то новая черная куртка, во–вторых, кроссовки он перемазал землей до черного цвета, вместо белых, как оно было задумано фирмой, в–третьих, сокурсник зализывал ладонь. Докопался, называется. И за плечами у очкарика висел автомат. Не сон. Не розыгрыш. У них получилось. Почему я такой идиот?
Лось пыхтел и сопел, и испытывал к Крысюку максимальное сочувствие. Хотя чего его жалеть? Если он с детства так вкалывает, то Лось не завидовал тому, кто решит воровать у этого сельского жителя картошку. Из глубин памяти всплыло непонятное слово кулак. Бабушка Лося при этом всегда оглядывалась. Только здесь по–другому говорят – куркуль. А что это значит? Но лингвистические изыскания были оставлены на потом. На столе стояла большая миска, прикрытая полотенцем. По столу шел жирный черный таракан. Ременюк немедленно изловил насекомое и запихнул его в спичечную коробочку.
Под полотенцем обнаружилась каша. Пшенная, со шкварками.
Ременюк уставился на прогрессоров, будто не видел никогда, как люди кашу едят. И это Паше категорически не нравилось. Маленький гаденыш о чем–то догадывался. Или это воображение разыгралось после вчерашнего?
– Интересна обувка, – гаденыш шмыгнул носом, – где такую взял?
Приехали. Эти даже в тюрьму не посадят! Ну почему так не везет! Если с автоматами как–то прокатило, то как объяснить кроссовки?
Лось чихнул. Ходят тут всякие жертвы ОРЗ!
– Американские. С рук у дедка на станции купил, там еще стрелочник висел на вывеске.
– А чего ж дедок не носил? – поганец не отставал.
– Велики были.
Ременюк чихнул еще раз, за компанию..
– И штаны американские, и ботинки американские. Может ты шпион ихний?
– А чего б я пошел стрелять этих вчерашних придурков? Они еще и блохастые. Шпион зря не рискует.
– А ты над огнем потруси.
– Я пойду? – Лось выскочил за дверь. Паша выпил четвертую кружку воды и последовал за ним. Необходимо было поговорить. И серьезно.
Укромное место нашлось далеко не сразу – то кто–то спросит, а чего это вы у меня под окном делаете? то ребенок закурить попросит – Лось возмутился до глубины души – у него еще зубы молочные не сменились, а уже курит!, то Манька с привязи сорвалась. И какой же придурок придумал эту поговорку про бодливую корову? У Маньки рога были просто загляденье, и паскудный характер прилагался. А с виду такая безобидная рыженькая корова, прям как в мультике. И, к тому же, у нее хозяйка – попадья! Маньку общими усилиями успокоили, накинув мешок на голову. Попадья куда–то ушла под ручку с Якименко, за ее хатой были непроходимые заросли малины – рай для конспираторов.
– У нас проблемы, – заявил Паша.
– Наконец–то понял! – Лось пытался свернуть самокрутку. Не получалось. – Мы уже вляпались по уши! К белым мы уже пойти не можем, красным помогать – я не коммунист.
– И мы не можем попасть обратно. Портал после ящиков искрить начал. Я поэтому и предложил лезть одновременно.
Лось ничего не ответил. Просто сворачивал самокрутку из листка календаря за прошлый год. На листке было написано «Тезоименитство Е» .
Глава вторая
Паша уже ничего не понимал. Ситуация из малоприятной превратилась в тошнотворную – ну разругался с товарищем, ну ушел, взяв себе в дорогу кусок сыра, ну заблудился – степь же плоская, одинаковая. Ну нашел каких–то белогвардейцев. На свою голову. Сиди теперь в сарае, под охраной, в компании не пойми кого. Хотя компания из него никакая. Лежит себе, не шевелится. Может он вообще мертвый? Паша на всякий случай отодвинулся подальше. Знать бы еще, кто это. Хотя если этот кто–то мертвый, то ему хорошо. А вот что с ним самим будет? Откуда он знает численность махновцев? Он же их не считал. Товарищ по несчастью зашевелился.
– Комиссар?
– Нет–нет, – Паша отодвинулся еще дальше, хоть сокамерник так и лежал ничком.
– Шкода.
Дверь сарая открылась без скрипа. На пороге стоял юнкер в сопровождении двух солдат.
– Надумала, сучка?
Паша опешил. Юнкер тоже, при этом покраснев по уши. Один из солдат заулыбался, второй деловито пнул сокамерника. Тот, по–прежнему, не поднимая головы, также спокойно продолжал разговор.