Теперь отвязать кобылу, взять под уздцы, хромую ногу в стремя впихиваем и раз!
– А чего ты не с той стороны садишься? – Прокопенко рассеянно чесал коню между ушами.
– Мне так легче, – Лось поерзал, устраиваясь поудобнее.
Красиво в степи, что и говорить! Трава еще не выгорела, солнце еще не жарит, ветерок дует, слепней–оводов отгоняет. Фотоаппарата нет, а то такой пейзаж пропадает, море зеленое, бесконечное. Прокопенко степью не любовался, а повернул коня куда–то вправо. Прогрессор, тяжело вздохнув, последовал за ним. Интересно, где наши посты и достаточно ли народу. И бродят ли волки днем? Трава как–то подозрительно шевелилась. И можно ли убить волка из нагана? Одно дело, когда этот мешок блох сидит в клетке и вообще ручной, умильно подставляет служителю пузо для почесывания, а другое дело, когда по степи рыскает, в теплой компании. Балка, в балке конь стреноженный пасется в свое удовольствие, и Ковалев ест что–то. Вообще–то часовой на посту есть не должен. Но это только по уставу. А Ковалев устав русской армии давно скурил, причем буквально.
Так, Ковалев–то здесь, а немец где? Дезертировать ему некуда, да и не к кому, он еще с той войны гадский инсургент, полицейских два десятка перестрелял, его таки взяли, но очень вовремя отрекся царь и Штосса выпустили. И теперь интересно – куда он пропал? К селу, по словам Ковалева, поехал. Если бы была перестрелка, то ее было бы слышно. Волки? Но волки воют, рычат, лошадь бы тоже не молчала, да и Штосс – человек вооруженный, отстреливался бы. А вот если его живым захватили? Аркан накинули – и привет. А поскольку Штосс своих не выдаст, то у него большие проблемы. Прогрессор некстати вспомнил какую–то книжку, где с кого–то содрали кожу. С одной стороны – двое – это не полк, а с другой стороны – если этого дурня и впрямь взяли в плен, то надо его оттуда вытаскивать как можно быстрее. А то пенсии по инвалидности здесь не платят. Опять же, два человека гораздо быстрее полка.
Прогрессор пнул кобылу каблуками в брюхо, а то разнежилась на солнышке, траву сметает, как газонокосилка. Прокопенко покрутил пальцем у виска и последовал за галопирующей кобылой. В селе немца точно не было, он дежурил с вечера, к негодованию хозяйки. Видно, у нее были на вечер некие планы. Лось только плюнул – кто–то пользуется любовью женщин просто так, а кому–то не жизнь, а безобразие.
– Дай гранату!
Прокопенко медленно и обстоятельно покрутил дулей перед носом у прогрессора.
– У меня ж только наган из оружия. Дай гранату.
Прокопенко медленно и аккуратно вытащил из кармана лимонку, сунул прогрессору.
– Спасибо.
– Нема за шо. Добалакались! Бачишь?
Лось пригляделся – да, действительно, едет много людей, человек пятьдесят и, черт! поблескивают кое–где погоны.
– Тихо. Ты с коня слезь.
– Нашо?
– Не дрейфь, у меня идея. Ты слезь, главное.
Прокопенко слез на землю.
— Так, веревочка у тебя есть, сможешь руки обмотать, чтобы похоже вышло, а освободиться легко было?
Махновец заулыбался.
– Токо ж ты в сарай не попадешь.
– Я два дня патроны поганил, надрезал пули. Ты за меня не бойся, я по силуэту попаду.
– Ну, студент, если не сработает.
– Вместе сдохнем.
Враги приближались, от общей массы отделилось два всадника.
– Кто такие?
– Я вот к вам хочу, в армию вступить, – Лось предусмотрительно держал руки над головой, мало ли что контрикам в голову придет, – я даже махновца в плен взял.
Один из всадников, который потолще, почесал в затылке.
– А чего же он до сих пор живой?
Опаньки! А вот такие вещи в план не входили. Лось сглотнул, нет, выстрелить в эту скотину он уже не успеет.
– Так его же нужно допросить. А расстрелять всегда успеем.
– Вот хорунжий с вами разберется, – пробурчал второй всадник, потоньше, да и одет он был побогаче своего товарища.
Лось, мысленно кляня всех хорунжих на всем белом свете, поехал вслед за белыми. Уйти не получится, да и Прокопенка бросать как–то неудобно. Скрутили бедолагу по–настоящему, локти к лопаткам загнули, еще и на шею петлю накинули. Лось ехал медленно, стараясь не задушить махновца. Прокопенко цветисто матюкался.
Лагерь как лагерь, село как село. Только в форме солдаты, только погоны у них на плечах. А так – ничем от махновской братии не отличаются, точно так же по улице ходят, кур чужих нагайками лупят да с женским полом беседуют. А вот в хате старосты – хорунжий сидит. Молодой, это плохо. Форма поношенная, погоны химическим карандашом нарисованы, к гимнастерке какой–то орден приколот. Меч в терновом венце. Вот это очень плохо. Он из самых сливок белогвардейской армии, был с начала формирования. Прогрессор стоял спокойно, разглядывал стену, обклеенную дешевыми обоями в цветочек, будто в мариупольском доме терпимости.
– Это еще что? – хорунжий обращался к тем двум.
– Говорит, что хочет к нам вступить, – на жирдяе были погоны поручика.
– Хочу, – подтвердил прогрессор. Хоть бы товарища не покалечили, с них станется.
– А где ж ты раньше был, дрянь штатская? – хорунжий говорил тихо.
– Вы мне не тыкайте, я с вами свиней не пас. Я стрелять учился, пока их благородия драпали от кучки неграмотных мужиков.
– Какой апломб! Тебе бы в театре выступать, в амплуа трагика.
Лось бы с большим удовольствием всадил хорунжему пулю между глаз, но в затылок сопел солдат.
– Я таких, как ты, за версту чую. Тупое быдло играет в разведку и думает, что под черной тряпкой они уже могучая армия.
Вот так. И Штоссу не помогли, и сами вляпались.
– А доказательства? У меня что, на лбу написано, что я – махновец?
– А одежда почему такая?
– На рынке с рук купил, не голым же ходить. И наган за мамины серьги выменял.
И Прокопенко жаль, хороший мужик. И, главное, сам во всем виноват, испугался тещи, поехал в разведку. А народу тут много, трудновато хлопцам будет. Разве что Илько с дружками положат этих паскуд.
– Изображаем из себя интеллигента? Думаешь, я не учую махновца?
– Я вам настоящего махновца поймал, вот с ним таким тоном и разговаривайте. А я всего лишь хочу вступить в Добровольческую армию.
– Этот еще не сдох? Если нет, веди его сюда.
Солдат переступил с ноги на ногу, половицы заскрипели.
Блефовать прогрессор умел, спасибо дружкам–картежникам. И с кулаками на хорунжего поэтому и не кинулся.
– Численность и дислокация?
Прокопенко вскинул голову, не заплывший глаз горел ненавистью.
– Думаешь умереть героем? Что молчишь? Повторяю, для мужичья – сколько вас и где находитесь?
Махновец не отвечал.
– Кажись, он глухой, – пробурчал солдат за спиной у прогрессора.
– Как жаль, что мы не на вокзале, – вздохнул хорунжий.
– Тикать надумал? – Прокопенко умудрялся хамить даже со связанными руками и в кровь разбитой физиономией.
Хорунжий встал со стула, одернул черкеску, врезал махновцу по уху.
– Я ж тебя не расстреляю, я ж тебя на кол посажу.
– А что, вас так плохо снабжают амуницией? – прогрессор очень надеялся, что его посчитают восторженным идиотом или хотя бы отстанут от махновца.
– Если я доберусь до той интендантской сволочи, я засуну ему трехлинейку в задницу и выстрелю, – хорунжий мечтательно глядел в окошко.
– Мабуть, каждый день себе носки меняет, а я, как дурак, обвешиваюсь вашими трофейными гранатами, и не того боюсь, что взорвусь к растакой матери. Френч с мешковины, на второй день разлезся на спине, а зашить невозможно.
– Хорошо, один наш обоз вы взяли. А куда еще один делся? А какая–нибудь паскуда катает свою любовницу в лакированном форде по Малой Арнаутской! А я, между прочим, второй месяц сижу без денег!
– А Деникин пьет кофе с сахаром. Каждый день.
Хорунжий занес кулак, но почему–то не ударил.
– А ваш треклятый Махно сам идет в бой.
Прокопенко заулыбался.
– Как в таких условиях воевать? Наше пополнение нагло дезертирует куда попало, а капитан Белов поел грибочков, самолично собрал сыроежек, пожарил с лучком, да еще и денщика угостил.
Лось не стал уточнять.
– Шо зубы скалишь? Вам бы так повоевать! Генералы в штабах планы строят, но мы же не с немцами воюем! Это немец–австрияк простой да понятный, в час бомбит, в два атака, в четыре у них ужин.
– Ты думай, хлопчик, думай. Может, что умное придумаешь.
Хорунжий показал махновцу кулак.
– А ты чего стал? Надеялся, что нас на руках носят?
Лось уже не знал, что и думать. Похоже, этот тощенький скуластый белогвардеец стремительно менял окрас.
– Я сам бывший дроздовец, так шо не дрейфь.
– Ты мне что предлагаешь, морда бандитская? – но злости в голосе у хорунжего уже не было.
– Сам подумай, хлопчик. Пополнение до нас бежит или до Петлюры, Рябовол послал ваше командование, а на Дон я бы тоже не сильно надеялся. Они краснюков не любят, шо да, то да, но еще за гетьмана они вроде як нейтралитет сделали, ихний со Скоропадским. Беженцев пропускать, а до нас не лезть, то есть. А если опять згадают? Казаку за родную хату воевать хорошо, а не за туманные прожекты.
– Повернись спиной, – хорунжий говорил равнодушно. Выудил из кармана перочинный ножичек, разрезал веревки. Прокопенко только зубами клацнул. Солдат за спиной у прогрессора остолбенел.
– Рядовой Степанов! Ты со мной или как?
– Куда ж я денусь с подводной лодки, – Степанов отодрал свои погоны в два счета. Хорунжий медленно отцепил орден.
– Степанов, приведи коней, только Гавриленко на глаза не попадайся. И отдай вот этой бандитской морде гранаты.
Над селом по–прежнему трепыхался черный флаг, доставшийся от Ляховского. Хоть какая–то память про человека. Крысюк сидел на крыльце, курил после ужина и возвращению прогрессора не удивился. Ездил себе человек в разведку, приехал обратно. Петлюровец тоже куда–то делся, во всяком случае, в хате старосты его уже не было. Зато командир мирно жевал яичницу и спорил со старостой, какой сорт картошки лучше сажать вон за тем горбочком. А возле хаты, которая если от колодца, так направо, торчала знакомая мосластая фигура.