Балинт быстро обежал глазами стены, ища на них следы крови. Стены были грязные, но безобидные. Ему хотелось, чтобы побои как можно скорее остались позади, но, по-видимому, приходилось набраться терпения, бить будут не в этой комнате. Дружелюбный голос инспектора не обманул его, но до некоторой степени успокоил. Он сел боком, на самый краешек стула, чтобы легче было вскочить и чтобы видеть болтавших у двери сыщиков. Тот, к чьему столу он сел, казался сравнительно симпатичным; даже разговаривая, он не вынимал изо рта сигареты, которая словно приклеилась к его верхней губе и все время кивала Балинту горящим концом.
— Меня зовут Балинт Кёпе, — сказал Балинт, — я родился в тысяча девятьсот пятнадцатом году в Будапеште, живу на Вышеградской улице, сто девяносто, третий этаж, квартира тридцать один. Мой отец, Андраш Кёпе, умер в тысяча девятьсот двадцать третьем году, моя мать, вдова Андраша Кёпе, урожденная Луиза Балог. У меня важное заявление.
— А именно? — улыбаясь в усы, спросил инспектор.
Сзади, оттуда, где стояли, покуривая, другие полицейские, раздался громкий смех. Дверь из прихожей распахнулась. Балинт оглянулся: вошли еще два детектива. Инспектор, с явным безразличием ожидавший, пока Балинт продолжит рассказ, был на вид человек пожилой; в его волосах, в усах пробивалась седина, собираясь читать или писать, он водружал на нос очки, а задавая Балинту очередной вопрос, поглядывал на него поверх очков, словно, пожилой, старого закала, мастеровой.
— Я хочу заявить, — проговорил Балинт, — что случилась большая ошибка. У нас дома господа сыщики нашли листовки и по ошибке увели моего крестного отца Лайоша Нейзеля, у которого я живу, хотя он ни в чем не виноват, потому что эти листовки спрятал за шкафом я.
— Когда это случилось? — спросил инспектор с седыми усами.
— Позавчера.
Беседовавшие у двери детективы вдруг разразились громовым хохотом. В течение тех десяти минут, что Балинт говорил с инспектором, дверь за его спиной беспрерывно открывалась и закрывалась, люди входили и выходили, по большей части даже не сняв шляпу с головы, иные подсаживались к какому-нибудь столу, доставали из кармана документы, читали, отмечали что-то и поспешно уходили. Каждый на ходу бросал на Балинта профессиональный, испытующий взгляд — так человек, увидев в комнате посылку, подходит взглянуть, не ему ли она адресована, и тут же, убедившись, что не ему, поворачивается и идет по своим делам. В углу, у пятого стола, сидел полицейский и безостановочно зевал. — Подождите! — сказал Балинту инспектор с седыми усами.
Он подошел к группе, стоявшей у двери, отозвал в сторонку приземистого, с бычьей шеей, детектива в светлом спортивном костюме и тирольской шляпе на голове. Во время разговора тот несколько раз поглядывал на Балинта: посылка, как видно, предназначалась ему. Неторопливо, продолжая беседовать, они вместе направились к столу, седоусый сел на свое место, приземистый стал возле Балинта, дружелюбно положил руку ему на плечо.
— Славный парнишка! — сказал он, глядя на седоусого, как будто продолжая начатый разговор. — Такими и следует быть порядочным венгерским рабочим, истинным христианам. Ведь честность у него на циферблате написана. Как вас зовут-то?
— Балинт Кёпе.
— Ах-ха, — кивнул инспектор в тирольской шляпе, водянистыми глазами уставясь Балинту в лицо. — А крестного вашего?.. Как?.. Лайош Нейзель?.. Знаю его. Тоже человек достойный.
— Он здесь? — взволнованно спросил Балинт.
— Ах-ха, — подтвердил «тиролец».
— Он здоров?
— Черт побери, а как же! Он здесь, словно рыба в воде.
Лицо Балинта вдруг засияло, но тут же снова нахмурилось; доверчивость и подозрительность боролись в нем, тесня друг друга.
Он бросил вопросительно-обнадеженный взгляд на седоусого инспектора, словно ожидал подтверждения.
— Могу я видеть его? — спросил он.
— Ах-ха, — отозвался другой, в тирольской шляпе, — почему бы нет?
— И поговорить с ним могу?
— Почему бы нет, черт возьми!
Балинт опять посмотрел на седого; тот молча взглянул на него поверх очков, только что водруженных на нос, опять напомнив старого мастерового. Сердце Балинта вмещало обычно одно чувство, и, как правило, этим чувством было доверие; теперь, после нежданного насильственного выдворения, оно вновь стало перебираться на законное свое место со всей меблировкой.
— Славный парнишка, — сказал над его головой инспектор в тирольской шляпе, — не оставляет на произвол судьбы своего крестного. Ну, пойдемте со мной!
Балинт смотрел на седоусого.
— Я могу идти?
Седоусый на этот раз не поднял на него глаз, только кивнул.
— Мы пойдем к моему крестному? — спросил Балинт, обращаясь к «тирольцу».
— Ах-ха.
Когда они выходили, стоявшие у двери детективы, все в шляпах, все дюжие, крепко сбитые, громко хохотали, шесть-семь красных от смеха физиономий обернулись к Балинту. Один вдруг сделал шаг назад и каблуком, подбитым железной подковкой, отягченным девяностокилограммовым весом, наступил Балинту на ногу, прямо на пальцы; парнишка невольно охнул от боли. Полицейский молча поглядел ему в лицо и отвернулся.
— Порядочный человек просит прощения, на ногу наступив, — глумливо бросил кто-то из детективов. Дверь за Балинтом затворилась.
За те пять-шесть часов, что Балинт провел, ожидая «тирольца», в маленькой комнатушке, куда инспектор привел его, посадил за пустой конторский стол и ушел, заперев дверь на ключ, за всю нескончаемость ожидания, монотонный серый конвейер которого разнообразился иногда лишь жужжанием взлетающих мух, но не привносил никаких событий и только кружился и кружился бесконечным одуряющим, гулко отдающимся в голове самоповторением — за долгие часы этой голодной жвачки, бесконечного сна-бодрствования Балинт остался верным своему доверию к миру. Он неподвижно сидел на стуле, отведя ото лба блестящие светлые волосы, свежевыбритый, с двумя прыщиками у переносья и на виске, глядел молодыми, хотя и покрасневшими от бессонницы глазами и верил, что скоро увидит своего крестного здоровым и невредимым. У него не было сомнений в том, что самого его изобьют и, на долгий ли, на короткий ли срок, посадят под замок, потому что он не назовет имени Юлии Надь, но это, считал он, в порядке вещей, ибо связано с борьбой между рабочими и полицией, борьбой, в которой у него есть свое естественное, определенное место. Но когда, уже под вечер, в замке наконец заскрипел ключ и «тиролец» вошел один, Балинт был ошеломлен и, не веря собственным глазам, старался заглянуть ему за спину; однако Нейзель так и не появился в двери. Инспектор с документами в руках сел за стол.
— А крестный мой не придет? — спросил Балинт.
Инспектор вперил водянистые глаза ему в лицо.
— Чего?
— Вы уже домой изволили отпустить его? — спросил Балинт недоверчиво.
— Завтра, — сказал «тиролец». — Сперва снимем показания.
Балинт кивнул. — Слушаюсь.
— Вы совершили тяжкую ошибку, — сказал инспектор, — исправить ее можно, только признавшись во всем чистосердечно.
— Так я же признался, что сам спрятал эти листовки, — воскликнул Балинт.
Инспектор продолжал листать документы. — Этого не достаточно.
— Да чтобы крестного-то моего отпустить, достаточно!
Инспектор поглядел на часы.
— Ну-ка, без пререканий! — проворчал он. — Мы не на футбольном поле. Будете говорить, когда задам вопрос.
Его широкое, мясистое лицо с коротким тупым носом, на котором до сих пор, словно изнанкой приклеенная брань, лепилась приветливая улыбка, в мгновение ока как бы вновь обрело свое естественное первозданное выражение. Балинт помрачнел; он заметил также, что от инспектора слегка попахивает вином, а узел галстука как будто чуть-чуть ослабел. Однако поначалу на его вопросы — с кем встречаетесь? о чем разговариваете? занимаетесь ли политикой? куда ходите? с кем дружите в мастерских и о чем беседуете? состоите ли членом профсоюза? социал-демократической партии? — на все эти вопросы можно было ответить прямо, не уклоняясь. Но вскоре Балинт почувствовал, что на носу у него выступает пот.
— Конечно, член СКРМ?[109] — спросил детектив.
— Что это?
Полицейский так и впился в него глазами. — Не знаете?
— Не знаю, господин инспектор. Но я вообще ничего не член.
— Сказки Андерсена! — приветливо улыбнулся «тиролец». — Даже к «молодым» не принадлежите?
— Не принадлежу.
— И никого из них не знаете?
Балинт подумал.
— Быстрей! — поторопил инспектор. — Не будем терять времени. Знаете или нет?
Балинт покачал головой. — По-моему, никого не знаю.
— Тогда откуда листовки? Где взяли?
На секунду стало тихо, и опять послышалось жужжание мух, которые полчаса назад, когда вошел инспектор, словно вылетели все из комнаты. И винным перегаром запахло сильнее: грубое бульдожье лицо ближе придвинулось к Балинту. Балинт резко побледнел. Ночью он, правда, придумал историю о незнакомце, который позади храма на площади Лехела сунул ему в руки сверток, с тем что тотчас за ним вернется, но теперь Балинт понимал, насколько все это безнадежно.
— Откуда листовки? — повторил вопрос детектив.
Балинт непроизвольно выпрямился.
— Я не могу этого сказать.
— Ах-ха, — сказал детектив. Теперь и его лицо вспотело. — Ах-ха! — повторил он. Встал, сбросил пиджак, словно раздевался для драки, медленным шагом подошел к вешалке, снял плечики, нацепил на них пиджак. Все это время громко жужжали мухи. Ну, сейчас! — подумал Балинт.
— Когда вы получили эти листовки? — спросил инспектор, стоя у вешалки спиной к Балинту.
— В мае прошлого года.
«Тиролец» не торопясь вернулся к столу, сел.
— Выходит, год назад… А почему заявляете только теперь?
Балинт не ответил.
— Забыли их там, за шкафом, а? — издевательски осведомился инспектор. — И, не найди их полиция, хранили бы посейчас?
Балинт смотрел в пол.
— Ну что, онемели? Почему не отвечаете?