— А вы не могли бы остаться дома, Анцика? — робко спросил Балинт.
— Исключено.
Балинт покраснел. — А может?
— Говорю же, исключено! — повторила Анци. — Я иду на матч.
— Пойдемте вместе! — воскликнул Балинт. — Ведь я еще ни разу в жизни не видел матча. Я только заскочу дог мой за деньгами, и можно идти.
— Не трудитесь! — Анци наконец покончила с косметической операцией. Отбросив стул, вскочила, подошла к большому зеркалу и еще больше обтянула на груди блузку, заправила ее вокруг талии в юбку. Что и говорить, талия у нее была красивая, стройная, ноги длинные, глаза большие, черные, словом, Пуфи был прав, красивая женщина. — Не трудитесь, — машинально повторила она, внимательно, придирчиво оглядывая себя в зеркале, как будто была в комнате одна, — не трудитесь, я уже обещала.
Теперь не три, а только две Анци отвергали Балинта, но ему и этого хватило с избытком; у него стал такой побитый вид, что Анци вдруг пожалела его, как обиженного ребенка.
— Как-нибудь в другой раз, хорошо? — сказала она, кокетливо улыбаясь ему в зеркало.
— Когда?
— Ну, как-нибудь на неделе.
— В будни я не могу. — Балинт готов был провалиться сквозь землю.
— Почему? — не слушая, спросила Анци.
— У меня по вечерам еще одна работенка есть… и, понимаете, Анцика, как раз теперь мне нельзя ее упустить.
— Почему? — так же спросила Анци, ладонями взбивая и поправляя завитые волны волос.
— Понимаете, Анцика, я должен помогать одному человеку, который из-за меня попал в беду.
Анци это явно не интересовало. — Тогда, значит, вам не везет, — пропела она в зеркало, — потому что я только в будни свободна. А теперь я пошла. Пока!
Балинт тупо смотрел перед собой. — Вы останетесь? — спросила Анци, направляясь к двери.
— А когда бы вы могли, Анцика?
— В четверг, — бросила Анци, еще раз оправляя сзади юбку.
Условились встретиться в четверг в семь часов вечера перед кафе «Эмке». Они вышли на кухню, Балинт поздоровался с Дёрдьпалом, отцом красотки. — Вы бы остались немного с папой, — сказала Анци, — я-то все равно тороплюсь, пока! Не забудьте же про четверг! — И, не успел Балинт кивнуть, глазами, губами, всем своим пылким существом откликнуться на сладкое обещание, она скрылась за хлопнувшей дверью. — Целыми днями шляется, — проворчал старый Дёрдьпал, глядя дочери вслед, — часа не посидит спокойно. Вылитая матушка, господь да продли ее дни в уксусе и в елее!
Балинт недолюбливал старого Дёрдьпала, которого, по конвейеру каких-то профсоюзных связей, Битнер определил на стоявший прежде без дела третий токарный станок. Ничего дурного за ним не водилось, с рабочими он ладил, учеников не школил больше, чем следовало, перед мастерами, совладельцами во вред другим не заискивал, но Балинт как-то не мог найти с ним общий язык. Поскольку работал он при дядюшке Пациусе, особых дел к Дёрдьпалу, у него не было, разве что тот попросит или даст по соседству микрометр или гаечный ключ; иногда Балинт от души смеялся, если старик «сказанет» что-либо, но сблизиться, притереться так и не сумел.
Он и сейчас смотрел с некоторой отчужденностью на старого Дёрдьпала, который, водрузив на нос очки в черной оправе, сидел у окна с маленьким белым петушком на коленях. — Она тут с футболистом одним спуталась, — пробормотал он, кивнув на захлопнувшуюся за Анци дверь, — втюрилась в него по уши. А сказать ей ничего не моги, сразу, видите ли, давление в крови подымается.
— С футболистом? — спросил Балинт.
— Левый полузащитник, — пояснил старик.
— Это его профессия?
Дёрдьпал махнул рукой. — Именуется токарем. Его на Объединенном ламповом потому только и держат, что он в команде «Уйпешт» играет. А так бы ему и на носки себе не заработать.
— Он женится на Анци? — спросил Балинт.
— Черта с два, — буркнул отец. — Моя родная доченька в жены не годится.
— ?..
Старый Дёрдьпал не замечал едва скрытого волнения паренька. — И на то не годится, про что ты думаешь, — проворчал он. — Чего не сядешь?
Белый петушок с огненно-красным гребнем ни на секунду не спускал блестящего черного глаза с Балинта, он тихо, молчком сидел на коленях хозяина, но то и дело вертел головкой, следя за каждым движением гостя. Когда Балинт повернулся, чтобы пододвинуть к окну стул для себя, белый петушок с коротким клекотом подпрыгнул и, дважды махнув крыльями, взлетел Балинту на затылок. — Эй! — испуганно воскликнул Балинт. Петух, вцепившись когтями в шею, остервенело застучал клювом по затылку. — Чума тебя забери, — выругался Дёрдьпал, — ступай назад, Янчи! — Балинт потянулся рукою назад, схватил петуха за крыло, швырнул оземь, но тот в мгновение ока оказался у него на груди и вцепился клювом в нос.
Дёрдьпал поднялся, не спеша подошел к полю боя и оторвал петуха от лица гостя. — Не любит ухажеров моей дочери! — пояснил он и, вскинув очки на лоб, с удовольствием поглядел на маленькую белую птицу, которая тяжело дышала открытым клювом и оправляла перышки. — Восьмисот граммов не весит, а в прошлый раз боксера-тяжеловеса так отделал, что любо-дорого. Он с тех пор и носу сюда не кажет.
Балинт потрогал кровоточащий нос.
— Холодной водицей умойся! — посоветовал Дёрдьпал. — Когда я в Эрдлигете жил, у меня кур двести пятьдесят штук было да два петуха, вот этот леггорн и красный исландский петух, так этот каждый божий день исландца избивал, даром что тот в два раза его больше, и с курами со всеми один управлялся.
— Правда? — невесело порадовался Балинт, держа под краном кровоточащий нос.
— Однажды вечером пришла ко мне графиня Чаки, — рассказывал Дёрдьпал, — она там же, в Эрдлигете, жила. Мол, срочно нужно оборудовать прачечную.
— Вы и это умеете? — спросил Балинт, косясь на петуха, который опять норовил прокрасться ему за спину.
— Я слесарь-водопроводчик, — кивнул хозяин. — На Хатванском сахарном заводе водопровод монтировал, и в Шелле, и во дворце Венкхейма. Двадцать шесть лет слесарил.
— Вот оно что? — сказал Балинт, не спуская с петуха глаз. — А почему бросили свою профессию?
Дёрдьпал спустил очки на нос, поглядел на гостя. — Сменил лошадку.
— Понятно! — кивнул Балинт. — Заберите, пожалуйста, зверя этого!
— Янчи, иди сюда! — проворчал старик. — Одним словом, заявляется старая карга, просит прачечную оборудовать. Можно, говорю. Если заплатите. Сказал, сколько беру за час, сколько моему подручному положено, был у меня там старый мой подручный, тринадцать лет с ним вместе работал. Торговаться, говорю ей, не буду, не подходит моя цена, ищите другого. Ну, она понять не захотела, разговоры затеяла. Вдруг вижу, входит в комнату Янчи и — к ней за спину.
— Как ко мне сейчас? — поинтересовался Балинт.
— Янчи, иди сюда! — повторил Дёрдьпал. — Одним словом, вижу, он уж у нее за спиной стоит, а я разволновался от разговору-то, ну, и на него ноль внимания. А на старой карге соломенная шляпа была старомодная, вся в розочках да черешнях, большущая, как колесо. Янчи полюбовался сперва, вдруг только — крррак! — и уж сидит он на плече ее милости. И тут — шляпа летит направо, парик налево, а Янчи восседает на лысой графининой голове и кукарекает во все горло. Такая поднялась кутерьма, до самого Пешта слышно было!
Балинт смеялся. — Ничего себе птичка! Вы его в зоосад отдайте.
— Зачем?
— Чтоб породу такую развести, — сказал Балинт с подковыркой.
Дёрдьпал подозрительно глянул на него поверх очков. — Ему и здесь хорошо, — сказал он. — По субботам он даже в корчму со мной ходит, а потом такой веселый домой возвращается, кукарекает всю ночь напролет, из-за него никто в доме не спит.
— Очень славная птичка, — сказал Балинт, спиной прислонясь к стене, чтобы хоть сзади быть в безопасности.
Дёрдьпал опять вернулся мыслями в Эрдлигет, к прачечной графини Чаки. — Я ведь такой человек, ниже своей цены работать не стану. Если не дают того, что положено по моей специальности, лучше подручным к каменщику пойду, но по своей специальности за бесценок работу не возьму, такого не бывало ни разу. Как-то у одной норвежской баронессы…
В четверг, нарядившись в свой праздничный костюм и рубашку в голубую полоску, с красной гвоздикой в петлице, Балинт час с четвертью прождал Анци перед кафе «Эмке». Первое в жизни любовное свидание придало ему сил и выдержки. Он считал совершенно невероятным, чтобы Анци могла просто надуть его, и в девять часов вечера явился к Дёрдьпалам узнать, что с нею, не заболела ли, не попала ли под машину на проспекте Ракоци, спеша к кафе. Самого Дёрдьпала дома не было, Анци уже лежала в постели.
— Так я и знал, что вы заболели, Анцика! — с беспокойством воскликнул Балинт, когда дама его сердца в одной рубашке отворила дверь.
Анци вытаращила на него глаза. — Знали? Откуда?
— Ну, ведь вы не пришли…
— Куда не пришла?
— К кафе «Эмке», — с мучительным недоумением пробормотал Балинт.
— Так вы были там? — спросила Анци, подавляя зевок. — Ой, а я не пошла, потому что и правда плохо себя чувствовала. Зайдете?
В тот раз Балинт все же не напрасно ожидал больше часа перед кафе «Эмке». Но в дальнейшем приятельские отношения с Анци не много подарили ему радости. Еще три месяца он ходил за нею хвостом и за это время познакомился со всеми унизительными муками недостойной любви. Любовным мучениям сопутствовали, как верные друзья, угрызения совести из-за потерянного времени, растранжиренных денег — оторванных от бедствовавшей в нищете крестной матери, — из-за напрасной растраты самого себя и, не в последнюю очередь, потери Юлишки; когда миновала эта гнусная пора, Балинт решил, что никогда больше не посмеет вернуться к бывшей своей невесте, даже просто взять ее за руку. Разрыв с Юлишкой — не без причины — он относил на счет Анци. И представлялся самому себе грязным, подлым. Если, истомленному ожиданием очередного свидания — одного из бесчисленных свиданий, на которые не являлась Анци, — гнев открывал ему вдруг глаза и он на какой-то миг в унизительнейшей обнаженности осознавал истинное положение вещей и решал с ним покончить: иными словами, если Анци не придет еще в течение пяти минут, он не станет больше ждать ни секунды и оставит ее навсегда, а потом, продлив пять минут еще и еще пятью минутами, после целой цепочки злых и горьких мыслей, он замечал вдруг, что от назначенного срока прошло уже полчаса и все-таки его сердце радостно бьется при виде желтого в крупных цветах платья появившейся с часовым опозданием, но тем не менее появившейся Анцики, — когда после такого свидания, остыв, он спокойно и трезво всматривался в происходящее, то несказанно стыдился и презирал самого себя. Вместе с любовным разочарованием росло и его недоверие к себе. Тем более что он знал: другие иначе устраивают свои любовные дела. Он знал, ибо узнавал специально, что другие парни его возраста, подождав девушку несколько минут, сразу уходят, а еще чаще опаздывают сами или даже не приходят вовсе; знал также, что большинство ребят уделяет любви лишь крохи свободного времени, гораздо меньше, чем спорту, корчме, поездкам за город, и если на пустыре или, в лучшем случае, на зеленой лужайке в Хювешвёльде опрокинут где-нибудь под кустом девушку, то, едва утерев губы, тотчас забывают о любовных объятиях, быстрее, чем собьют пыль со штанов. Если можно было верить мужчинам — а Балинт доверял им все-таки больше, чем незнакомым и подозрительным женщинам, которых невозможно поймать на слове, по крайней мере, в любовных делах, потому что их слово, будто хвост у ящерицы, тотчас отрывалось, как только за него возьмешься покрепче, — если можно было верить мужчинам, женщины сами не принимают любовь всерьез, разве что в тех случаях, когда хотят женить на себе. Они так же пренебрежительно и свысока, подсмеиваясь, трезво обсуждают мужчин, как и мужчины — их; и не к чему об этом много рассуждать, нужно только остерегаться — так советовал когда-то и Оченаш, — ч