— Вслух?! — ужаснулась графиня Хенрик Остен.
— С тех пор я все слежу за ним, — продолжал лысый молодой человек, — и он безостановочно пьет. Вам должно быть известно, милостивая государыня, что скандалы у нас не сходят с повестки дня.
— Вот и прекрасно, — прищелкнув языком, заявила рыжеволосая дама.
— Только что барон положил руку ему на плечо, — объявила Йожа Меднянская, — а Миклош попросту сбросил ее.
— И опять наливает себе коньяк, — прошептала сквозь длинные желтые зубы губернаторша.
Лысый молодой человек встал и отправился в большой салон искать отмычку к новой тайне. Однако в гостиной Шике не обнаружил, не было его и в курительной, значит, оставалась только, библиотека, если Шике не уехал домой. Наконец он заметил Эстер, беседовавшую в нише окна с двумя мужчинами; значит, ее муж где-то поблизости. Молодой человек, который со страстной заинтересованностью наблюдал человеческие связи и ради этого не отказался бы сунуть нос даже в мышиную норку, если надеялся получить там хоть крохотные, с мышиный хвост, дополнительные сведения о мире (только в Андялфёльд и на Чепель его почему-то никогда не тянуло), повернулся и поплелся в библиотеку. Он знал здесь всех и все знали его (только в Андялфёльде у него почему-то не было знакомых), поэтому ему пришлось остановиться трижды, прежде чем он достиг цели.
— Что это вы так задумчивы, Пали? — спросила его жизнерадостная молодая женщина, мимо ножек которой в серебряных туфельках и прелестного личика с зажатым в зубках мундштуком для сигареты он проследовал, не замечая, словно то была вчерашняя, уже устаревшая новость.
— Ах, целую ручки!
— О чем вы задумались, Пали?
— Думаю, удастся ли волка заманить в берлогу льва, — отозвался молодой человек.
— Ах, не говорите, пожалуйста, загадками! — засмеялась молодая женщина. — Кто он, волк?
— А ведь я назвал его прямо, чтобы легче было угадать… Зенон Фаркаш[128].
Прелестная женщина опять взволнованно рассмеялась.
— Что вы говорите! Он здесь?
— Нет.
— Но?..
Молодой человек наклонился к ее розовому уху. — Но здесь его любовница.
— Кто она?
— Отсюда ее не видно. Супруга журналиста Гезы Шике, главного редактора «Мадьярорсаг».
— Красивая?
— Вы знаете, я не люблю женщин, — сказал молодой человек. — Мне ни одна не нравится.
— Неужто и вам нравятся только мужчины? — Обрадовавшись собственной ехидной выходке, молодая женщина расхохоталась, так что покраснела даже шея. — Скажите, Пали, а зачем барону заманивать профессора Фаркаша?
— Я знаю многое, но этого не знаю. У него может быть к тому сотня причин. Просто мне пришло в голову, не обязаны ли мы присутствием сей дамы тому, что барон захотел поймать волка.
— Одного он уже поймал.
— Но и с ним ему не повезло, — сказал молодой человек. — Впрочем, профессор, разумеется, не пришел, он и прежде не любил великосветских приемов, а когда вернулся из Берлина, перестал бывать даже на Корвиновых ужинах.
Он отправился было дальше, но не дошел и до дверей большой гостиной, как за ним вновь потянулся женский голос и постучался в его рассеянность. — Целую ручки, ваша милость, — проговорил молодой человек. — Я не забыл вашего поручения. Полное собрание сочинений Стефана Цвейга! Мой букинист уже разыскивает его. Между прочим, Цецил Тормаи[129] лучше.
— Знаю, вы не любите немцев, — сказала дама, одна из близких приятельниц барона, в чьем «литературном» салоне, поскольку кофе у нее подавали жиденький, а печений и пирожных мало, лишь очень уж молодые поэты демонстрировали свои неуходившиеся гривы и высоко задранные носы, да еще несколько третьестепенных писателей постарше брызгали разочарованием и желчью. — И напрасно не любите, Гитлер не тождествен немецкой нации.
— Я вынужден отождествлять их, — возразил молодой человек. — Гитлер олицетворяет самые дурные свойства немецкой нации, то есть именно те свойства, которые в политической сфере наиболее решительно стремятся к самовыражению. Между прочим, Стефан Цвейг не немец, милостивая государыня, а еврей, так что я, пожалуй, и мог бы любить его. Но уж если немец, то лучше Томас Манн!.. À propos, правда ли, что барон собирается купить имение? Я слышал, как об этом говорили что-то…
— Да, он уже давно носится с этой мыслью, — согласилась дама, которая понятия не имела о том, с какими мыслями носится барон. К тому же все, что было ей известно о бароне, она тщательно от всех таила, признаваясь лишь в том, чего не знала. — Почему это вас интересует?
Молодой человек на секунду смешался, не сообразив вдруг, как отовраться. — Надоело мне мое ремесло, — сказал он, улыбаясь. — Если бы вы, сударыня, замолвили за меня словечко барону, я бы нанялся к нему управляющим.
— Так вы и в сельском хозяйстве разбираетесь, Пали? — искренне удивилась почтенная дама.
— И в нем не разбираюсь, — отозвался молодой редактор журнала, — следовательно, вполне мог бы справиться. Вы не видели профессора Фаркаша, милостивая государыня?
— Где?
— Здесь.
— А разве он здесь?
— Говорят, обещал быть.
— Вы правы, — согласилась его собеседница, — сейчас вспомнила, барон действительно упоминал, что пригласил его. Ну как же, он еще спросил, что я скажу на это… Может быть, он в библиотеке… Как вы думаете, Пали, профессор пришел бы ко мне, если бы я пригласила его? Понимаете, не хочется нарваться на отказ…
— Несомненно придет, — успокоил ее молодой человек.
У самой двери в библиотеку его опять поймали. — Целую ручки, — проговорил он рассеянно, нацелив один глаз в зеленоватый сумрак библиотеки, на одном из освещенных островков которой под большим желтым пергаментным абажуром углядел наконец Гезу Шике.
— У вас найдется свободная минутка, господин Солноки? — с робкой улыбкой спросила молодая девушка с невыразительным лицом, просто одетая; редактор никак не мог вспомнить ее имя, хотя знал, что уже встречался с ней мельком в обществе. — Мне так хотелось бы представить вас моему папе!
— Весьма польщен.
— Вон он, в углу!
Молодой редактор с сожалением оглянулся на библиотеку. — Весьма польщен, — повторил он. Фамилия девушки все не приходила ему на память. — Мне очень хотелось бы, чтобы папа познакомился с каким-нибудь писателем, — говорила девушка, — ведь он не знает ни одного живого писателя.
Редактор кисло улыбнулся. — А когда вы представите меня, будет знать?
— Ну как же! — воскликнула девушка, опустив глаза.
В углу, под пейзажем Клода Моне, подлинником, сидели двое: высокопоставленный чиновник управления финансами и еще один господин, которого молодой человек ни разу не видел ни в одном обществе. — Я рад, — сказал незнакомый господин, лениво протягивая ему руку. — Иштван Фаркаш.
Молодой человек поклонился. — Пал Солноки.
Это было все, на что он оказался способен, ибо, несмотря на свою привычку к гостиным, сейчас растерялся и молча взирал на сидевшего перед ним господина. Его голова была умопомрачительна. При огромном круглом черепе лицо казалось поразительно длинным, хотя и в ширину выглядело чрезмерным; более того, приглядевшись и мысленно убрав сверху невероятно высокий лоб, а снизу — висевшую подгрудком кожу, которая, как занавес, скатывалась с подбородка на шею, вы вдруг обнаруживали, что лицо это скорее широкое, нежели длинное. Лоб был высок, но казался еще выше из-за отсутствующих бровей и абсолютно лысого черепа. Обширная, гладкая, лишенная растительности поверхность лица казалась еще более удлиненной и расширенной от того, что нос, рот, глаза были неожиданно малы, особенно нос выглядел по-женски точеным, а в крохотной прорези рта сверкали мелкие белые зубы. В большой и мясистой белой ладони, без единого волоска на тыльной стороне, рука молодого редактора потонула, словно в теплом иле.
— Я рад, — повторил Иштван Фаркаш несколько высоким, резким голосом. — Прошу присесть.
Молодой человек вытащил из ила руку. Рука Иштвана Фаркаша медленно опустилась на могучее колено, толстые белые пальцы с бледными ногтями лениво вытянулись. — Прошу извинить меня, — проговорил великан. — Еще одну минутку. Сейчас мы закончим наш разговор. — Пока он продолжал неторопливо беседовать с чиновником из управления финансами, иногда надолго умолкая и словно совсем забыв о молодом человеке, его ожидавшем, которого дочь привела сюда, чтобы доставить удовольствие отцу, в дверях библиотеки показался Шике, постоял, огляделся и быстрыми мелкими шажками ушел в большую гостиную. Молодой человек невольно привскочил, готовый броситься за ним, но, даже не поднявшись как следует, так же невольно опять опустился в кресло. — Минуточку терпения, братец! — повернувшись к нему, сказал Фаркаш и жестом мясистой белой руки остановил его, вероятно, заметив неоконченное движение. Глазки у него были маленькие, серые, но под их взглядом молодой редактор внезапно ощутил, что у него узкая грудь, сутулая спина, плоскостопие и жалкая лысина, почти смешная по сравнению со скульптурно лысой, напоминающей о римских императорах головой сидевшего напротив господина. Солноки казался себе вдвое меньше, чем еще пять минут назад. Он взглянул на девушку, которая привела его: вся сжавшись, ссутулив плечи и несмело улыбаясь, она сидела под сенью своего великана отца. Редактор вдруг понял, отчего она так незаметна. Девушка — он все еще не мог вспомнить ее имени — улыбалась ему, словно прося прощения, но не произносила ни слова. Молодой человек тоже молчал; вероятно, беспокоить господина Фаркаша во время беседы не полагается, подумал он насмешливо. И вдруг оживился — его осенила потрясающая мысль.
Он наклонился к девушке.
— А вам не родственник ли…
— Минуточку терпения, братец! — сказал Фаркаш, опять вскинув руку, но на этот раз не оборачиваясь. Из дальнего угла гостиной молодому человеку улыбалась, выставив длинные зубы, бледная губернаторша, Йожа Меднянска