, бородку, он осведомился у мастера:
— В котором часу случилось несчастье?
— После семи.
— Почему не запустили остальные компрессоры?
— Мы ждали вас, господин главный инженер, — сказал мастер. — Похоже на то, что тут саботаж, так что сперва пришлось проверить остальные машины…
— Это сделано?
— Под свою ответственность я не решился запустить их, — багровея всем черепом, сказал мастер. — Без вашего указания, господин главный инженер…
— А пока суд да дело, отчего бы и не позагорать немного, так?
Хотя Балинт стоял, по крайней мере, в трех шагах от главного инженера, волны одеколона, шедшие от его острой черной бородки, так щекотали нос, что он дважды чихнул. Светло-желтые, фигурно прошитые туфли главного инженера стояли прямо на пятне крови, оставленном раздробленной головой монтера на бетонном полу.
— С ночной охраной беседовали?
— Они уже разошлись по домам, — отозвался мастер.
— Почему за ними не послано?
Акт саботажа мог быть совершен, очевидно, ночью: чтобы подпилить толстостенную трубку, замазать следы распиловки, закрасить, требовалось время. Предположение, что труба прорвалась сама по себе, практически исключалось. — Отчего плачет этот мальчик? — вдруг спросил главный инженер, взглянув на Балинта. — Он родственник покойному?
Мастер тоже скользнул взглядом по лицу Балинта. — Не знаю, не слыхал.
Балинт потряс головой. — Не родственник я ему, господин Турчин!
— А тогда чего ревешь?
Мальчик не ответил.
— Переволновался, должно быть, — сказал старый механик, все еще сидевший на стуле, скорчась в три погибели: воздушный столб, вырвавшийся под напором из пролома в трубе и поднявший его на воздух, ударил ему прямо в живот. — Переволновался, ясное дело. Вот оно сейчас и сказалось…
— Как зовут?.. Балинт Кёпе?.. — Главный инженер еще раз поглядел на мальчика и, круто повернувшись, шагнул к баллону с воздухом. — Отправляйся по своим делам, — буркнул он, не повернув головы.
— Ваша милость, пожалуйста, переведите меня в цех! — воззвал вдруг Балинт к инженеровой спине. — Мне в цеху работать хочется, я бы всякую работу делал…
Главный инженер не ответил. — Слаб ты еще в цеху вкалывать, цыпленок! — проворчал мастер Турчин. — Марш на место, в бирюльки играть.
В семь часов утра Балинт подмел контору, стер пыль, налил в графин свежей воды для питья. Конторщикам полагалось являться к восьми, но они, конечно, минут на пятнадцать опаздывали. В половине девятого, а то и без четверти девять, под грубое громыханье цеха впархивала барышня Келемен — любовница господина главного инженера Мюллера, — похожая на пухлое светлое и душистое облако, изнутри которого доносилось частое испуганное пыхтенье. «Ах, господи, сегодня я ужасно опоздала!» — неизменно восклицала она каждое утро с одинаковым выражением тревожного изумления в голосе, а тем временем выкладывала на стол содержимое ридикюля — пудреницу, губную помаду, огромную белую расческу из кости, прятала в ящик стола завернутый в шелковую бумагу холодный завтрак, — затем, пыхтя от волнения, влезала в белый халат; ее большие голубые глаза влажно и покаянно блестели.
В девять часов Балинт отправлялся к мастеру домой, за завтраком, затем садился на указанное ему место — широкий подоконник большого окна, выходившего в цех, через которое с горем пополам проникал в контору тусклый свет, — и наблюдал за работой стоявшего под самым окном резального стана. Иногда со скуки доставал из кармана разноцветные шарики и начинал катать их по подоконнику, иногда просто дремал. Как только мастер уходил в цех, Балинт тоже выскальзывал за дверь и подолгу смотрел, как работают за проволочной сеткой грохочущие компрессоры; если он был нужен, конторские вызывали его стуком. Он бегал с бумагами в заводоуправление и обратно, по субботам приносил из кассы жалованье.
На третий день в одной из комнат заводоуправления он увидел вдруг соседа Йожефа Браника. На голове Браника все еще был тюрбан, хотя и поменьше, так что виднелось одно ухо. Он сидел за пишущей машинкой и печатал что-то с фантастической скоростью.
— Господин Браник! — обрадованно воскликнул мальчик. — А я и не знал, что вы здесь служите! Голова у вас уже не болит?
— Чего орешь, как оглашенный, — прикрикнул на него конторщик, сидевший за соседним столом, — ты не на футбольном поле!
Браник повернул голову в белом тюрбане и взглянул на мальчика. Балинт удивленно вытаращил глаза: за забором соседского сада он привык видеть на этом лице выражение величайшего довольства, здесь же оно было кислое и тусклое, нос Браника уныло вытянулся, глаза усохли чуть не вдвое, большое ухо невесело торчало из-под тюрбана. — И ты здесь? — пробормотал Йожеф Браник-младший.
— Я в сборочном цеху служу, в конторе, — сказал Балинт, не сводя удивленного взгляда с не похожего на себя господина Браника. — Ну, и ступай по своим делам! — отрезал тот. — Впрочем, погоди-ка! — Он встал из-за машинки и, выйдя за Балинтом в коридор, остановился у самой двери. — Никому не следует знать о… о том деле чести… — Голос его звучал совсем глухо.
Мальчик смотрел во все глаза. — Но как же вы изволили объяснить им?
— Тебе какое дело?
Кровь бросилась Балинту в лицо.
— Я сказал тут, что меня сшибло машиной, — мрачно пояснил Браник. — Если узнают, что это было столкновение с военным чином, дело мое плохо. Так что не проболтайся! — Он буквально сверлил глазами Балинта, словно именно его собирался привлечь к ответственности за увечья, нанесенные ему шпагой старшего лейтенанта. — Что это за дикари, что за неучи ходят к вам?!
Балинт даже рот раскрыл. — К нам, господин Браник?!
— Как зовут того негодяя? — спросил чиновник, и его глаза вновь ринулись в штыковую атаку на мальчика.
Балинт удивился еще больше. — Вы же сказали, господин Браник, что вызвали его на дуэль! А сами не знаете даже его имени?
— Молчать! — прикрикнул Браник. — Я и смотреть не желаю на такое ничтожество. Кто он, этот негодяй?
— Какой-то родственник господина Фаркаша, — ответил мальчик. — Если хотите, господин Браник, я могу узнать его имя и адрес у господина профессора.
— Никому ни слова! — угрожающе воскликнул Браник. — Не видать ему такой чести, чтобы я произнес вслух его имя! — Так, значит, вы не будете подавать на него жалобу? — недоумевал мальчик. — Я пока что в своем уме! — воскликнул Браник-младший, бледнея. Он потрогал повязку на голове и беспокойно оглянулся на дверь. — Если здесь узнают, что я «допустил непочтительные выражения в адрес армии», как утверждает этот идиот, то придется мне, в довершение всего, еще и с должностью распрощаться. Ишь, чего выдумал. Управление крупного предприятия не потерпит, чтобы его служащие непочтительно выражались о национальной армии. — И он метнул на мальчика такой испуганный, затравленный взгляд, что Балинт почти пожалел его.
— Да вы не бойтесь, — воскликнул он весело, — я никому не скажу ни словечка! Как поживает тетя Браник? Вылупились уже ее утята?
Широкие брови под белым тюрбаном еще раз угрожающе взлетели. — Никому ни слова, слышишь! Да будь я на его месте, будь на мне мундир нашей армии, вероятно, я и сам поколотил бы себя…
Уже в течение нескольких минут из соседней комнаты в коридор доносилось непрерывное дребезжание телефона; иногда он умолкал на минуту, но тут же начинал звонить вновь, казалось, еще громче и требовательнее — так рука тянется все дальше и настойчивей, взывая о помощи. — Может, войти и поднять трубку? — спросил Балинт.
— Это не мой отдел, — отрубил Йожеф Браник. — Сами подымут! Итак, о моем деле чести молчок! Мы ведь понимаем друг друга? А ты загляни как-нибудь вечерком, я дам несколько свежих яичек для матери.
— Яичек? — недоуменно переспросил Балинт.
— Ну да, матери твоей, — раздраженно ответил Йожеф Браник.
Балинт по-прежнему ничего не понимал. — А почему вы хотите дать маме яички, господин Браник?
Телефон в дальней комнате умолк, потом зазвонил снова. Балинт еще не усвоил зауженного понятия взрослых о дисциплине: и душа его и тело готовы были спешить на первый же зов. Тщетные усилия телефона беспокоили его сверх меры, он едва сдерживался, чтобы не броситься к нему со всех ног. Но господин Браник безжалостно пользовался своими правами, и чем отчаяннее надрывался телефон, тем он казался довольнее. Это тоже было непонятно мальчику. — Почему вы хотите дать маме яички, господин Браник?
— Чтобы ты язык за зубами держал!
— Не понимаю.
В этот миг шагах в двадцати от них отворилась еще одна дверь, покрытая белой масляной краской. В коридор вышло несколько господ во главе с техническим директором, которого Балинт уже видел: утром он в сопровождении группы иностранцев побывал в сборочном. Йожеф Браник моментально повернулся вокруг своей оси и протянул руку к двери, но директор издали приметил его белый тюрбан.
— А ну-ка, извольте подождать! — сказал он с расстояния в двадцать шагов, уставив на Браника сухощавое лицо с золотым пенсне на носу. Голос директора был бесцветен и глух, но страшную эту личность окружало поясом такой бездыханной тишины, — словно глетчер холодным воздухом, — что, как бы тихо он ни заговорил, каждое его слово было слышно и на расстоянии пятидесяти шагов: все, кто находился внутри этого пояса, даже дышали вполсилы.
Лицо Браника стало белым, словно его вырезали из листа наилучшей министерской бумаги. — Как заживает ваша рана? — спросил технический директор, будучи уже в десяти шагах от чиновника. — Что вы сказали?.. Не слышу.
— Благодарю вас, господин директор, — повторил Браник громче.
— Благодарю, заживает или — благодарю, нет? — Между ними оставалось лишь пять шагов, и вопрос прозвучал так, что Йожеф Браник невольно отдернул голову: глухое шипенье директорского голоса ударило в барабанные перепонки, словно гром. — Так как же: благодарю, заживает или благодарю, нет? Вы не в силах работать?
— О, конечно, в силах, господин директор!
Лицо в золотом пенсне, не задерживаясь, проследовало мимо Браника. — Ибо, ежели вы не в состоянии работать, — ровно и столь же внятно шипел голос, хотя директор даже не обернулся, — вам следует, вероятно, взять больничный лист. Почему здесь никто не подымает телефонную трубку? Господин Браник, — продолжал он, даже не поинтересовавшись, присоединился ли чиновник к его свите, — вы не замечаете, что вот уже пятнадцать минут, как там непрерывно звонит телефон? Вероятно, вы не можете прервать важное собеседование с этим юным тружеником. В одиннадцать пришлите ко мне господ и дам, которым следовало бы находиться в этой комнате!