дковатый запах упорно въедался ему в нос, в легкие, в сознание, и если он все-таки забывал о нем на минуту, то щекотание в ноздрях, бессознательное тревожное принюхиванье и тотчас испуганный всхрап вновь о нем напоминали. И так же неотступно преследовала мысль, что в десяти шагах от него, стоя на ломовой телеге, дядя Йожи укладывает те самые ледяные глыбы, которые он, Балинт, посылает ему. Правда, их отделяла друг от друга стена, но отверстие в ней, через которое совместная работа приковывала его руки к рукам дяди Йожи будто цепью, ощущалось гораздо отчетливей, чем самая стена. Им почти не приходилось разговаривать друг с другом по ходу дела, да и видеть дядю Балинт почти не видел — разве что изредка защищенная рукавицей рука тянулась в отверстие за очередной глыбой, — и все же присутствие дяди Йожи было для Балинта ощутимей, чем если бы тот работал с ним в паре на соседнем помосте.
Около одиннадцати в генераторной появился инженер Рознер, сопровождаемый мастером Ходусом. Маленький сухонький человечек с пулеметной речью, размахивающими во все стороны руками, разбегающимися во все стороны ногами кружился вокруг могучего мастера, словно играл в салочки с собственной тенью; да и все члены его находились как бы в непрестанной погоне друг за дружкой — правая рука за левой, левая нога за правой, — и сам он, казалось, во что бы то ни стало желал догнать их все, а уж потом перевести дух. Такой же суматошной была и речь его. — Эт-то еще что такое, позвольте вас спросить, — закричал он прямо от двери, — почему не горит лампа в левом углу, опять разбили? Где я напасусь на вас ламп? Или вы полагаете, я краду их? — Покуда мастер добрался до разбитой лампы, инженер был уже в другом конце помещения; присев на корточки около прохудившейся формы, которую полчаса назад вынули из вагонетки, он детскими своими пальчиками ощупывал дырку. — Заменили? Когда? — выкрикивал он яростно. — И сколько, позвольте вас спросить, отправили вы льда со ржавчиной, покуда изволили заметить неполадку, и сколько у меня будет завтра рекламаций? — Оставив разбитую лампу, подошел слегка запыхавшийся мастер Ходус и склонился над неисправной формой. — Только что заменили, господин Рознер, полчаса не прошло, — пропыхтел он в спину инженеру, уже бежавшему к мосткам так, словно за ним гнались. Балинт знал, что крохотный человечек приметил его сразу, едва вступил в компрессорную, и что бежит к нему только сейчас, после лампы и после формы, по той лишь причине, что всевидящее начальственное око сразу же отвело ему в этом обходе третье место. Он спустил в тоннель последнюю глыбу льда и, выпрямившись, повернулся к инженеру.
— А эт-то что такое? — закричал инженер. — С каких это пор мы нанимаем на работу детей?
— Мне пятнадцать исполнилось, господин инженер, — сказал Балинт, серьезно и прямо глядя человечку в лицо. — Я уже три года работаю на предприятиях.
Инженер вскинул к потолку обе руки. — На предприятиях? Каких предприятиях? И что это за предприятия, позвольте вас спросить, на которых работают двенадцатилетние дети?!
— Киштарчайский вагоностроительный, — ответил Балинт. — А в прошлом году слесарно-резальные мастерские «Гунния», на Светенайской улице.
— Тоже мне — предприятия! — кипятился инженер. — Глубоко сожалею, но детей на работу не беру, такого у меня еще не случалось. Извольте возвращаться на Киштарчайский вагоностроительный!
— Господин инженер, пожалуйста… нас дома пятеро, а работает только один! — проговорил Балинт, бледнея.
Но инженер был уже в дверях. — Мне нет до этого дела, весьма сожалею! — прокричал он и, стремительно обогнув высившуюся на пороге фигуру мастера, внезапно исчез в его тени вместе со всеми своими разлетающимися в стороны членами.
— А ты, братец, не дрейфь! — сказал Балинту сверху крановщик по фамилии Ковач, пятидесятилетний рабочий в очках. Он плавно опустил в теплую ванну длинную вагонетку со льдом, вода, журча, охватила формы. — Дрейфить-то не с чего, у нас ведь как Ходус скажет, так и будет. Коли он принял тебя, здесь и останешься.
Балинт вскинул голову, улыбнулся. — Это точно?
— Точно, — кивнул Ковач. — Но и господина инженера бояться не приходится! Человек он очень даже хороший, вот только покричать любит, чтобы власть свою показать. Верно, потому, что ростом не вышел.
— Давно он здесь служит?
— Он же хозяин, — сказал крановщик. — Очень хороший человек, хоть и еврей. А Ходуса, словно отца родного, во всем слушается.
— Сейчас лед подскакивать начнет! — воскликнул Балинт, глядя на вагонетку. — А завод этот круглый год работает или только летом?
— Круглый год.
— Здорово! Значит, можно не бояться, что в одно прекрасное утро окажешься на улице.
— Но с осени работаем в одну только смену, — буркнул крановщик.
— Лед пошел! — крикнул Балинт.
Сперва, почти одновременно, из воды выпрыгнули три-четыре ледяные головки. Они подскочили высоко, как будто хотели подняться над формой, поглядеть на мир, потом снова ушли под воду, но тут же опять высунулись. И тотчас одна за другой, с промежутком в четверть и полсекунды, стали выскакивать остальные, подпрыгивая так, словно каждая хотела перещеголять другую, оказаться выше и тем возместить мимолетную потерю во времени — а так как их было двадцать четыре, и пока одна взвивалась ввысь, другая как раз уходила под воду, третья была посредине, а четвертая только собиралась взлететь, то все это в течение нескольких мгновений выглядело совершенно фантастически: казалось, ледяные куклы очнулись от долгого волшебного сна и, в надежде на близкое освобождение, затеяли веселый озорной танец, который, однако, четырьмя-пятью секундами позже столь же нежданно и прекратился, и двадцать четыре прыгуньи, чья радость превратилась в трагедию, изобразили в живой картине недвижно взирающих из своих камер пленниц — так завершился столь хорошо начавшийся было праздник.
— Классно! — пробормотал Балинт.
Вагонетка медленно вышла из воды, перевернулась, ледяные столбцы взлетели на помост. Мальчик обеими руками схватил крюк и принялся за дело.
Запах аммиака и новизна работы возбуждали его, до полуночи он совсем не испытывал усталости. Но когда ему вдруг вспомнилось, что и минувшую ночь он провел без сна, усталость такой тяжестью обрушилась на его мускулы, налегла на веки, что ему пришлось на минутку распрямиться и вдохнуть поглубже, чтобы стряхнуть дремоту. Да и желудок был каменный: сказались ночные трапезы в корчме, и днем он ел нынче втрое больше обычного, — его организм был уже непривычен к этому; в ногах гудел весь путь до Киштарчи и обратно, впервые в жизни проделанный на велосипеде. Ну ничего, думал Балинт, еще пять часов как-нибудь выдюжу, хоть трава не расти! Он покрепче ухватил крюк, напряг руки, сильно толкнул очередной столбец — тот сиганул как бешеный. Нужно было только следить, чтобы лед ровно скользил вдоль настила, иначе он застрянет по дороге, а то и отскочит в сторону, не попадет в тоннель.
— Сколько вагонеток выгружают за смену? — спросил Балинт крановщика, когда тот с очередной вагонеткой остановился над теплой ванной.
— Девяносто шесть.
— А сколько уже выгрузили?
— Устал? — спросил крановщик. — Штук сорок, я думаю. У двери стоит доска, мы на ней помечаем мелом. Сколько там черточек, столько и вагонеток.
Светало рано, но яркие чистые краски зари меркли в клубившемся перед окнами паре, сливались в унылую серую пелену. Балинта все сильней одолевала усталость. Тяжелые деревянные башмаки натерли ему ноги, суставы потеряли подвижность, руки налились свинцом. К счастью, аммиачный запах не позволял погрузиться в дремоту, первый же неосторожный сонный вдох, словно длинный нож, вонзался в легкие, вспарывал сонную одурь. Однажды Балинт уронил было железный крюк; побледнев, он со страху начал свистеть.
— Фальшивишь, приятель! — услышал он за спиной чей-то голос.
Позади него, за рельсами крана, стоял тот самый долговязый парень, держа руки в карманах и ехидно качая стриженной под машинку головой. Балинт мельком приметил его, когда шел с Йожи по генераторной; парень также работал толкачом, но на самых дальних мостках, так что во время работы они почти не видели друг друга. Балинт и сейчас глянул на него лишь вполглаза — сперва надо было покончить с очередной порцией. Он чувствовал спиной испытующий взгляд и насмешливую ухмылку парня, но от усталости ни на что не обращал внимания; теперь он двигался медленно, обдуманно, рассудком заставляя работать отупевшие мускулы, которые с каждой минутой становились все менее управляемы. Даже за ногами приходилось следить постоянно: колени подгибались, щиколотки подворачивались. Вытолкнув последний столбец, Балинт с трудом обернулся. Парень стоял все там же, Опершись на крюк, Балинт оглядел его.
— В чем дело? — спросил он.
Парень ухмылялся. — А я ничего не сказал.
— Разве? — Балинт продолжал его рассматривать. Руки-ноги у парня были смехотворно тощие, лицо вытянутое, веснушчатое, шея совершенно птичья. По лицу и по росту судя, он был года на два старше Балинта, по небрежным, бестолковым движениям — настолько же моложе. Балинт ему улыбнулся.
— Меня зовут Балинт Кёпе.
— Это не беда! — отозвался парень.
Балинт не знал, засмеяться ему или выругаться. — Какая же в том могла быть беда? — Парень смотрел на него в упор. — Я и сказал: не беда.
— Ну и ладно!
Ни тот, ни другой не отводили глаз. — Слыхал я имена и пострашней, — сказал парень немного погодя.
— Например?
— Яни Лехань.
— Кто это?
— Я… А ты, видать, здорово умаялся! Или всегда шарики туго крутятся?
— Всегда, — кивнул Балинт, — когда среди свиней оказываюсь. Не понимаю я ихнего хрюканья.
Он повернулся к парню спиной; крановщик как раз подвел к настилу новую вагонетку. Из двух форм лед не выскочил, Пришлось высвобождать его оттуда крюком. Балинт обливался потом, желудок беспрерывно сводило, словно его стягивали петлей. Он провел ладонью по куску льда и отер ею, влажной, холодной, лицо, это немного его освежило. Если он не ошибся в счете, до конца смены уже недалеко; с тех пор как он спрашивал крановщика, выгрузили штук пятьдесят вагонеток. Сорок да пятьдесят — девяносто, значит, осталось не так много. Длинный парень, второй толкач, должно быть, и вовсе справился с работой: он по-прежнему стоял у Балинта за спиной. Или просто на той стороне не хватило вагонеток? Балинт обернулся, но спрашивать парня не стал. На самый худой конец, осталось еще десять заходов, как-нибудь выдержит. Он опять освежил лицо.