'
1 ноября, суббота, время 20:30.
п. Гусиная Пристань, сельский клуб.
Борис.
— Понравилось тебе кино? — щебечет Арина. — Этот Антон Иванович прям такой смешной.
«Антон Иванович сердится» мы только что посмотрели. Как будто в мирную жизнь окунулся. Во время войны вспоминаешь время до 22 июня, как райские кущи, которые возможны только в сказке. Чувствую, как нечто жёсткое внутри, незаметно появившееся во время жарких боёв в Минске, размягчается. Отбрасываю неуместное размягчение. Это не трудно сделать, достаточно вспомнить ту длинную щербину в стене от пули, которая должна была пройти сквозь мою голову.
Была ещё военная кинохроника, без неё теперь ни один сеанс не обходится. Но по устаревшим событиям. Мелькнули и кадры воздушных боёв над Минском.
— А вы когда уезжаете? — Ариша заглядывает в лицо сбоку. Симпатичная она, если зажилить слово «красивая», как редкий товар.
— В понедельник, — общению с девушкой не сопротивляюсь, хотя не время сейчас. Война идёт. Не сопротивляюсь, потому что от одного её голоска в груди теплеет.
— Прямо так быстро…
Арина тускнеет. Уже простила мне тот первый обман, когда я назвался двоюродным племянником своему деду. Отговорился тем, что родственные связи генералов — военная тайна. Пошутил так. Причём она опять поверила, пришлось себя убедить, что так оно и есть. Варум нихт?
Мы отходим от клуба с фонарём на столбе в темноту. До следующего столба метров сто, там уже наша улица, где мы можем и наощупь пройти. Дождик, неторопливо капавший весь день, прекратился, за пригорок у реки ветер не достаёт. Выглядывает луна, озаботившаяся осветить нам путь.
— Борь, а как вы 22 июня встретили?
— Гуляли по Минску ночью после выпускного вечера, — от воспоминаний слегка перехватывает дыхание, вспомнил Зосю, кутающуюся в мой пиджак.
— Говорили о том, кто и на кого пойдёт учиться… — интересно, а Зося пошла всё-таки в артистки или нет? — О войне узнали, когда на пригороды несколько бомб упало. Немецкие самолёты наши лётчики быстро прогнали. Вроде даже не погиб никто, только несколько человек ранено было. И всё. Сразу мирная жизнь кончилась.
Вздыхаю. Девушка смотрит сочувственно и начинает тараторить.
— А мы только днём. Нас собрали у конторы пристани, там репродуктор стоит. Мальчишки прямо обрадовались. Потом двое на фронт решили сбежать. Их в Семипалатинске за шкварник взяли и домой. Никто не испугался, только старики хмурились и ругались.
Слушаю. Мне не столько интересно, сколько приятно слышать её голосок.
— Мы потом стали пугаться. Немцы взяли Вильнюс, Львов, Кишинёв. Про многие города я и не слышала никогда. Прямо ужас какой-то…
— Каунас, Алитус, Клайпеда, Тернополь… — перечисляю на память несколько городов меньше калибром, чем республиканские столицы.
— Вот-вот! Нам объясняли, что нападение неожиданное, немецко-фашисткие орды огромные, Красная Армия ведёт ожесточённые бои. Только ещё страшнее становилось, — тараторит девушка. — И вдруг выясняется, что в Белоруссии фашисты не сумели захватить ни одного города. А это правда? Прям ни одного?
— Правда, — отвечаю односложно и с долей равнодушия.
— А что-то вокруг Бреста было?
Мы уже стоим у дома Арины, поодаль от светового пятна, падающего из окон.
— Да ничего особенного. Сначала они ворвались в Брест, их оттуда выпнули. Кто живой остался. Точно не помню, то ли тысячу солдат там немцы потеряли, то ли полторы…
Ариша слушает, затаив дыхание.
— Отец приготовил им встречу, бронепоезд с тяжёлыми пушками подогнал, войска как-то хитро расположил. Немцы решили Брест в окружение взять. Ударили с севера и юга от города. Как бы двумя клешнями, — хвалю себя мимоходом за найденную метафору, девушка сверкает глазами. — Северную клешню обрубили, взяли трофеями полсотни танков и шесть тыщ немецко-фашисткого народу.
— А южную?
— Южная группа успела удрать, — вздыхаем вместе с ней разочарованно. — Там один лейтенант заминировал дорогу и отправил на небеса целый батальон.
— Ух, ты! — из уст Ариши вырывается возглас восторга. Неуместного.
— Отец так ругался, — качаю головой. — Ему надо было заманить немцев в место, где им встречу приготовили. Но после такого удара немцы стали идти очень медленно и осторожно. Не дождались их, в общем. Когда северную ударную группу уничтожили, южные сразу всё поняли и смазали пятки.
— А что твой отец с тем лейтенантом сделал?
— Сильно наказывать не стал. Выговор влепил в личное дело.
Рассказываю, а сам думаю: откуда я всё это знаю? Отец мне подробных докладов, понятное дело, не даёт. Оно всё как-то само заходит. Ну, и что не секретно, то не скрывает.
— Как интересно, — вздыхает девушка. — Так хочется на фронт поехать…
— С ума сошла? Нечего на войне девчонкам делать.
— Прямо нечего? А медсанбаты?
— Так они ж не на передовой.
— Вот! — победоносным тоном говорит девушка и вдруг резко поворачивает разговор. — Зайдёшь к нам?
Ого! Так сразу? На ночь глядя? Последний вопрос вслух.
— Неудобно. Поздно уже. Твои сейчас засуетятся, заволнуются… — и есть причина завершать прогулку. Ариша слегка подрагивает от холода.
— Иди в дом, а то совсем продрогнешь…
Девушка мнётся, затем вдруг решительно бросается вперёд, целует меня куда-то в район края губ и убегает. Стою столбом, слушая последовательно скрип калитки, топот быстрых ножек, хлопанье дверей. Через пару секунд обретаю способность двигаться.
Ладно, надо домой идти, завтра хлопотливый день. Сборы в дальнюю дорогу. Поезд от Семипалатинска до Москвы три дня ползёт. Намаемся за это время.
5 ноября, среда, время 00:20.
Омск, пассажирский поезд «Новосибирск-Москва».
Борис.
Заходим в вагон после вручения верительных грамот очень вежливому проводнику в форменном мундире.
— Гляди-ка, как при царизме, — бурчит капитан Афонин, наш сопровождающий. Но как ни старается, наигранное недовольство в голосе не хочет приживаться.
Тщательно вытираем ноги сначала о резиновый пупырчатый коврик, затем о слегка влажную тряпку. Впереди коридор, в котором нас приветливо ждёт ковровая дорожка. Красная, с желтыми полосами по краям. Такую красоту даже многие горожане не откажутся в квартирах иметь.
— Ого! — капитан открывает одну из пары сдвижных дверей и замирает потрясённый.
Я тоже говорю «Ого!», но про себя. Ловлю себя на том, что строю из себя всего повидавшего и везде побывавшего, опытного и матёрого. Хорошо, что я ошибался, готовясь к долгому, изматывающему душу и тело переезду. Сюда-то я ехал в обычном плацкартном вагоне. Да ещё и жёстком. Но мне-то что, я — мужчина и солдат. По мне так уровень комфорта в обычной отапливаемой теплушке — райские условия, если сравнить с нашими лежанками на досках во время боёв в Минске. Фактически на открытом воздухе. На войне не до комфорта, комфорт демаскирует и расслабляет, а это путь к поражению. И это не отец мне сказал, сам додумался.
Со мной-то понятно, но как быть с женщинами? Мама не в том возрасте, чтобы путешествовать в спартанских условиях. Так и заболеть недолго. Адочка тем более. Детей и женщин надо беречь. Ха-ха, а она и то и другое.
Только сейчас понял, зачем мама ходила к начальнику пристани и куда-то звонила. Пару раз этот местный начальник сам к нам прискакивал, телефонограммы приносил. Генеральша же. Мне как-то не по себе при одной мысли воспользоваться своим родством с самым известным в СССР генералом. А мама ничего. Ну и пусть.
— Ох, ты ж ни хрена себе! — уже без всякого недовольства, а с восторгом, капитан оглядывает наше обиталище на ближайшие два с половиной дня. Заносим баулы на правую женскую половину. Свою поклажу — себе.
— Адочка, разуйся! — мама останавливает сестрицу, уже примеривающуюся запрыгнуть на диван. Язык не поворачивается назвать это роскошное лежбище по-другому.
— Мы, как настоящие мужчины, пойдём налево, — капитан бодро приглаживает ус. Они у него не сильно длинные, не буденовские, но пышные.
Купе разделено на две части санблоком. Каждая половинка двухместная. Ковровое покрытие на полу, мягкая обивка на диванах серо-бежевых тонов. Весёленькие атласные занавески на окнах. Гм-м, так жить можно.
— По сто грамм? — заговорщицки подмигивает капитан, когда мы устроились, а мама, пожелав нам спокойной ночи, закрыла переборку.
Отказываюсь, но увидев степень разочарования на лице сопровождающего, слегка поддаюсь.
— Вот столько, — показываю пальцами не больше пары сантиметров. Как-то незаметно в армии привык к крепким напиткам, хотя чуть ли не в первый раз в жизни алкоголь в виде шампанского употреблял на выпускном.
Капитан плещет из фляжки четверть стакана мне, три четверти себе и под тост «За Победу», высказанный дуэтом, мы принимаем водочку внутрь. Универсальное и незаменимое средство в войсках. Антисептик, согревающее, стимулирующее, а для нас сейчас — снотворное.
5 ноября, среда, время 19:30.
Пассажирский поезд «Новосибирск-Москва».
Борис.
Так-то жить можно. Едучи в генеральском вагоне. Утром проснулись, умылись, привели себя в порядок, проветрили каюту, ненадолго открыв окно. Убойный запах портянок почти исчез. Капитан не озаботился домашней обувью, ходит в обычных носках, а я в шерстяных, подбитых кожей. Практически тапочки. Бабушкин подарок.
Завтракаем у себя. Мама решила, что надо понемногу уничтожать скоропортящиеся запасы из дома. Пирожки и бутерброды с маслом под горячий чай от проводника улетают на ура. Глядя на аппетитно жующего генеральские пирожки капитана, Адочка тоже уминает больше обычного и отваливается на диване с длинным выдохом «У-ф-ф-ф!».
Адочке надо сказать отдельное спасибо за то, что у неё с собой шашки. Надо же! Взяла с собой, теперь везёт обратно. Тут же на троих устроили чемпионат по шашкам, уголкам и поддавкам. Капитан радуется, словно ребёнок, выиграв у Ады. Сестра хмурится, капитан счастлив, — «Аж дочку самого Павлова обыграл, всю жизнь гордиться буду», — я ржу, мама легонько смеётся.