— Ми думаем, что нам тоже стоит подумать, со своей стороны… — Сталин подходит к карте и показывает трубкой, — об ослаблении нацисткого блока. Товарищи, не пора ли выводить из игры Финляндию? Товарищ Павлов, что вы думаете об этом?
Опять я! Да что ж такое! Встаю, говорю и тут же сажусь.
— Ничего не думаю, товарищ Сталин. Если будет приказ, Финляндия будет разгромлена в самое ближайшее время.
— В какое конкретно время, товарищ Павлов? — в глазах проблёскивает одобрение, но продолжает давить. Только меня на это не купишь. Приём известный, сначала начальство выдавливает из тебя обещание, затем ужесточает требование и загоняет в угол, выжимая из тебя всё до капли. И попробуй нарушить заявленные сроки!
— Не могу сказать, товарищ Сталин. Всё внимание уходит на Германию и её южных соседей. Полагаю, что если предыдущая финская кампания уложилась в три месяца, то на этот раз всё будет гораздо быстрее.
— Ви замнаркома, товарищ Павлов, ви должны владеть обстановкой везде и полностью.
— Я и владею, товарищ Сталин. В настоящее время Финляндия не представляет собой никакой угрозы, поэтому и не обращаю на неё внимания.
— Советую вам обратить на неё внимание, товарищ Павлов.
— Будет исполнено, товарищ Сталин.
Некоторое время непонятно чем недовольный вождь морозит меня взглядом, потом неуловимым жестом позволяет сесть. Это что сейчас было? Ломаю голову уже в сидячем положении.
Всё выясняется уже в десятом часу вечера, когда загруженный и заряженный железной волей верховного многозвёздный народ расходится. Меня вождь притормаживает. Не только меня.
Состав и расположение оставшихся наводит на подозрительные мысли. Слева от Сталина Молотов, справа — Берия. Я на своём месте, поодаль, как обвиняемый перед трибунальской тройкой. И вождь снова сверлит меня взглядом, подняв глаза от какой-то газеты перед ним. Отвечаю вопросом в глазах, перевожу взгляд на остальных, затем повторяю процесс. Жду.
— Скажыте, товарищ Павлов, кто вам позволил бэз разрэшения правительства биседовать с американским послом?
Автоматически на лице моём рисуется недоумение. А, так это он о том корреспондентишке, а с ним был ещё один важный мистер. Всё-таки аукается мне та вольность.
— Ни с какими послами я не беседовал, товарищ Сталин. Столкнулся как-то в буфете Большого театра с двумя американцами. Но посла среди них не было. Был, как его… атташе по культуре вроде. И сотрудник газеты. То ли «Таймс», то ли «Санди таймс», не помню… а что случилось?
Глаза Сталина вспыхивают жёлтым огнём, как у камышового кота. Молотов мягко поясняет:
— Члены правительства и все должностные лица должны согласовывать интервью с Политбюро.
— Так я и согласовал, — пожимаю плечами. Невинный жест и слова вызывают замешательство у всех. Триумвират удивлённо переглядывается.
— С кем вы согласовали, товарищ маршал? — мягко спрашивает Молотов. Интересно, они тоже этой методикой пользуются, как и я? Если всё хорошо, то по имени-отчеству, если нет, то по званию обращаются?
— С вами, Вячеслав Михайлович, — Молотов передо мной не провинился, поэтому мне можно его так величать, хе-хе. — Вернее, с вашим ведомством. Вы же занимаетесь внешними сношениями, вот я и решил, что это ваше дело.
— Что-то я такого не помню, — теперь Молотов пожимает плечами на строгий взгляд вождя.
— Вам должны были передать, Вячеслав Михайлович. В конце разговора с американцами я отправил их в МИД. Как раз для согласования текста интервью. И сам туда позвонил. Кто-то из ваших замов ответил, не помню точно фамилии. Деканозов… есть такой? Вроде он.
Теперь Сталин и Берия глядят на Молотова, тот, по моему впечатлению, еле удерживается от того, чтобы не поёжиться. Хотя Берия смотрит как-то дежурно…
— Деканозов — человек Берии, — вмешивается в мои недоумения Арсеньевич. Ишь, ты! Как причудливы дела твои, господи…
— Я проверю, — заверяет Сталина Молотов.
— Не понял, Вячеслав Михайлович, — вежливо и зеркально мягко обращаюсь к нему. — К вам что, американцы не приходили, что ли?
По растерянному виду догадываюсь, что нет.
— Газета «Нью-Йорк Таймс», — Сталин припечатывает газету ладонью, — опубликовала интервью с советским маршалом Павловым. Заголовок «Маршал Павлов не советует США нападать на Германию».
От неожиданности издаю короткий смешок. На яростный взгляд Сталина развожу руками:
— Ничего подобного я не говорил.
После чего вождь разражается гневным спичем, в котором прилетает и мне и Молотову. В стиле «один позволяет себе лезть, куда не следует», — это про меня. «Второй ушами хлопает», — это про Молотова. Заодно и Берию цепляет, который тоже прохлопал. Уже своими ушами. Он ведь ответственен за всё, что происходит в стране. А уж с маршалами тем более.
Не вижу никакого ущерба для СССР. Ощутимого. По-видимому, изоляционисткая партия в США сделала свой ход против Рузвельта. Вроде есть такая партия.
— Иосиф Виссарионович, — не дёргается при этом обращении, значит, не всё потеряно, — раз уж мы собрались по этому поводу, давайте обсудим, чем это нам может грозить, и какие выводы надо сделать?
— Напримэр, разжаловать тэбя до майора и в штрафбат отправить! — снова сверкает на меня глазами вождь. — Ти жы любиш всех туда отправлять!
Но видно, что уже остывает.
— Куда партия и правительство отправит, туда и пойду, — делаю вид послушный и слегка придурковатый. — А что штрафбат? Мои самые героические части. Немцы их, как огня, боятся.
— Вы поймите, Иосиф Виссарионович, — опять пропускает личное обращение мне на радость, — не мог я им отказать. Как бы я себя показал? Если бы грубо отказал, выглядел бы хамом. Разве можно так с союзниками? Если бы убежал, выглядел бы трусом. Тоже не хорошо. Боевой генерал и даже маршал боится перекинуться парой слов с каким-то газетным писакой? Это ведь урон даже не столько мне, сколько стране. Репутацию СССР создают её люди. А тут знаменитый маршал Павлов будет выглядеть хамом или трусом. Не мог я на такое пойти.
Сталин окончательно успокаивается.
— И что теперь? — блестит на меня стёклами пенсне Берия. — Так и будешь храбро давать интервью всем подряд? Чтобы эти писаки имели возможность врать напропалую?
— А вот тут вы заблуждаетесь, товарищ Берия, — его-то я по имени называть не буду. — Теперь у меня, и не только у меня, у всех должностных лиц всех ведомств есть железная причина отказывать всем иностранным журналистам в интервью в частном порядке.
— Я думаю, товарищ Сталин, надо по партийным каналам немедленно разослать директиву на этот счёт. Ссылаясь на этот случай, определить жёсткий порядок контактов с иностранной прессой. Зацензурировать, ссылаясь на военное положение.
Конкретное предложение окончательно успокаивает вождя. Его надо обдумать, оценить, принять решение, реализовать. Короче, есть чем заняться, всё лучше, чем молнии метать в подчиненных.
Неожиданно Сталин резко меняет тему.
— Ви подумали, как будете действовать на финском направлении?
— А что тут думать, товарищ Сталин? Военные всегда поступают по жёсткой схеме. Пошлю туда группу из отдела боевой подготовки. Инструкторов по самым разным военным специальностям. Изучу ТВД. Перегруппирую силы. И ударю.
Тут приходит в голову одна идея, которую немедленно озвучиваю.
— В составе лётчиков-инструкторов пошлю Василия Сталина. Поближе к столице будет. А то он постоянно в бой рвётся, кровь молодая играет, а погибать ему нельзя. Тот же моральный урон стране.
— Сколько он самолётов сбил? — Сталин видимо смягчается при упоминании сына.
— Восемь штук, это месяц назад было. Но зная его, думаю, уже больше. Геройствовать помаленьку я ему разрешаю. Ему десятку надо набить, чтобы с чистой совестью Героя присвоить.
— Как у вашего сына дела? Борисом его зовут? — вождь, а параллельно с ним и остальные, все смягчаются лицами.
— Да, Борис. Честно говоря, повезло мне с ним. Получил серьёзную рану, комиссован, признан ограниченно годным, сейчас инструктором работает. Готовит корректировщиков миномётного огня. Он корректировщик хороший.
— Инвалид и продолжает служить? — это Берия интересуется.
— Да какой он инвалид? — отмахиваюсь. — Прихрамывает. Бегать пока не может. Но думаю, через полгода-год восстановится. Чего ему? Организм молодой…
10 декабря, среда, время 19:35
Минск, квартира маршала Павлова.
Наслаждаюсь семейным общением. После совещания Ставки весь следующий день провёл в наркомате и генштабе. Для Польши, Чехословакии и Германии надо готовить огромное количество карт. Особенно для таких городов, как Варшава и Берлин. Операции по их взятию не за горами. Надо готовиться. Командующих Карельским, Ленинградским и Северным фронтами вызывать не стал, просто отзвонился и озадачил.
Адочка, разок выиграв у меня в шашки, за что была изругана и обвинена в неуважении к маршалу Советского Союза, сидит у меня на коленях. Шура гремит посудой на кухне, парни тоже дома. Они закончили обучение группы курсантов, сейчас идёт набор следующей, а у них после «сватовства» несколько дней выходных.
«Сватовством» они назвали сдачу экзаменов в присутствии «покупателей», представителей частей, которые приехали за выпускниками. Отсутствие особого ажиотажа свидетельствует о квалифицированной работе моих ребят. Все работают точно, небольшие отличия только в скорости. Но как говориться, все точны, но некоторые точнее. Пара ребят получила знак первого класса специалистов. Один — третий, остальные, как и планировалось, второй. И за первоклассных парни получили презент, можно сказать, взятку. По ящику трофейных благостей за каждого. Одну шоколадку не преминула стащить Ада.
Бороться с этим бесполезно. И смысла не вижу. Доступ к трофейным явствам имеют только передовые и самые успешные части. Им и без того надо лучших отдавать.
— Пап, я всё понимаю… — меня берут под прицел умоляющие глаза Бориса, — но когда ты нас уже на передовую возьмёшь? Тоска же зелёная! Наши ребята там бьются, кенигсберги берут, а мы в тылу отсиживаемся.