Глава десятая
Егор Хорунжий очнулся от капель холодной воды, которые с иезуитской настойчивостью падали ему на лицо.
Кажется дождь, подумал он. Ничего не понимаю. Откуда дождь? Или это не дождь… Тогда что?
Открывать глаза нужно было в любом случае, чего делать не хотелось. Хотелось, наоборот, спать. Но как можно спать, когда на лицо падает дождь? То есть, при большом желании можно, конечно, чем— нибудь укрыться и продолжать спать, пока это самое «что-нибудь» не промокнет, однако…
Егор сделал над собой усилие и открыл глаза.
Так. Всё ясно. Он в своей машине, которая, судя по его, Егора, крайне неудобному положению (прижав колени к груди, он лежал на внутренней стороне правой дверцы), а также огонькам на панели управления, пребывает в перевёрнутом состоянии на правом боку. Снаружи темно, из чего можно сделать вывод, что там ночь. Ночь и дождь, который проникает внутрь машины через открытое окно левой передней дверцы. Ну, уже легче, кое в чём разобрались.
— Вот б…дь, — сказал кто-то сбоку сдавленным голосом. — Где я?
— Где, где… — передразнил Егор. — В Караганде!
— Егор, блин с горохом! Это ты?
— Вовка?
— Вовка — морковка… Что-то я ни хрена не пойму. Во-первых на мне кто-то лежит. Тяжёлый, блин. А во-вторых…
И тут Егор все вспомнил.
— Слушай… — сказал он неуверенно, — по-моему в нас из чего-то попали.
— Не из «чего-то», — наставительно откликнулся Володька, — а из гранатомёта. Нам ли бриллиантов не знать… Десантный РПГ-16, он же «Удар», судя по мощности взрыва и последующим ощущениям. И где только они его раскопали… Штука довольно редкая, не то что обычный РПГ-7. В меня, видишь ли, один раз уже из такого попадали. За перевалом Саланг, зимой восемьдесят шестого. Вместо «жигулей» тогда, правда, был УАЗ — 469-й, но… ты не мог бы мне помочь снять с меня Короля? Он хоть и живой, но страшно тяжёлый.
— Полутяж, — машинально откликнулся Егор и замер. — Как — живой?!
— Живой, живой… Я слышу, как у него бьётся сердце. И вообще он тёплый. Ты можешь выбраться из машины?
— Сейчас попробую…
Егор попробовал, но это оказалось не так просто, как думалось, — мешала дверца, которая под собственной тяжестью всё время норовила закрыться, да ещё при этом что-нибудь Егору больно прищемить. Но всё-таки он справился, а потом совместными усилиями им с Володькой удалось вытащить под ночной дождь неподвижного и действительно очень тяжёлого Короля.
— Как он до сих пор жив, не понимаю, — покачал головой Четвертаков, когда они по возможности аккуратно положили бывшего боксёра на мокрую траву, чуть в сторонке от перевёрнутой машины. — Четыре дырки в мужике, и все серьёзные. Я ведь его и перевязать-то не успел. Только бинт из аптечки достал, как в нас попали. Хотя, конечно, всякое бывает. Помнится однажды на подходе к долине Пандшер…
— Погоди, Володь, — остановил разохотившегося на рассказ друга Егор. — Ты мне лучше другое объясни: почему ночь?
— Ты ещё спроси, почему дождь, — пробормотал Володька. — Ночь, потому что день кончился. Так, знаешь ли, всегда бывает. Сначала день, потом ночь, потом опять…
— Нет, погоди. Ведь было же утро! Это что, получается, что мы потеряли сознание после взрыва и целый день без этого самого сознания провалялись? Ты вообще терял когда-нибудь сознание?
— Неоднократно.
— Ну и как потом себя чувствовал?
— Хреново, как же ещё.
— А сейчас?
— Что сейчас?
— Володька, кончай строить из себя тупого! — разозлился Егор, — Ты сам сказал, что в нас попали из гранатомёта. Это что, по-твоему, хлопушка новогодняя? Сам же только что свой перевал Саланг вспоминал! И как после всего этого мы должны себя ощущать, а? Да ещё если весь день провалялись в отключке и, к тому же, в крайне неудобных позах! А?! У меня, например, даже голова не болит. Пр-рекрасно, блин, себя чувствую! Полон сил и здоровья! Только вот жрать хочется…
— Да прав ты, прав, не ори… спокойно, дружище, — отечески похлопал Егора по плечу Владимир. — Я уже обо всём этом думал. А также, заметь, о том, почему, если в нас попали из РПГ-16, заряженного осколочной гранатой — а в нас таки из него попали, можешь не сомневаться! — твоя машина при этом выглядит целее прежнего, хоть и лежит на боку? Я, конечно, понимаю, что это самовосстанавливающийся механизм и даже начинаю к этому привыкать. Я также готов допустить, что это ещё и лечащий механизм и даже в это верю, потому что слишком хорошо знаю свой гастрит, который у меня, как я тебе уже докладывал, совсем прошёл. Но… Одно дело «поцеловать» чужой «мерс». И совсем другое, когда у тебя под днищем реактивная граната разрывается, для которой твоя жестянка всё равно, что бумажная. Э, да что там говорить! Я уже этими загадками, знаешь ли, сыт по горло! Не могу объяснить, хоть режь. А когда я чего-то не могу объяснить, то бросаю на хер все бесплодные попытки и начинаю заниматься каким-нибудь абсолютно конкретным и желательно простым делом. Например, выбираться из очередной задницы, в которую попал. Вот поэтому я и предлагаю: давай отсюда выбираться. Короля всё рано в больницу доставить надо, да и нам… Не ночевать же под этим дождём в чистом поле!
— Да, — почесал в затылке Егор, — Об Анюте я как-то не подумал. Действительно ведь цела.
— О ком, о ком ты не подумал?
— Об Анюте. Это я так решил свою машину назвать после всего, что с ней, а заодно и со мной, то есть, с нами произошло. — По-моему, она вполне заслужила себе имя.
— Ну-ну… Что ж, Анюта, значит, Анюта. Хорошее имя.
— Главное, редкое, — добавил Егор, и они с каким-то непонятным облегчением рассмеялись.
— Так, — сказал Володька, ещё продолжая улыбаться, — надо бы нам поставить твою Анюту на колёса, раз уж она такая стойкая. Ежели как следует толкнуть… Мужики мы с тобой не самые слабые. А как поставим, так и поедем.
— Думаешь, получится? — Егор с сомнением покосился в сторону лежащего на боку автомобиля.
— Раньше получалось — заверил его Володька. — И не такое на колёса ставили. А также на гусеницы. Помню однажды…
— На перевале Саланг? — поинтересовался Егор.
— Именно на нём. Но ты прав — пошли.
И у них действительно всё получилось.
Через пять минут Анюта благополучно встала, а точнее, упала на колёса, а ещё через пять они уже катили по размокшей грунтовке к таганрогскому шоссе.
— Я вот ещё чего не могу понять, — сказал Егор, когда они проехали пост ГАИ. — Куда делись все эти братки Короля и Богатяновского? Допустим, Борины бойцы перестреляли Колиных, во что я, кстати, не верю. Но — допустим. Почему они тогда нас не добили?
— Посчитали убитыми, — предположил Володька. — Или решили, что не стоит брать ещё грех на душу. Хотя это вряд ли. А может…, — он хмыкнул, — может, и некому было добивать.
— Чёрт! — Егор сбросил газ. — Мы ведь даже не посмотрели! Точно, они же могли просто поубивать друг друга!
— Некогда нам смотреть. Нам Короля бы довезти…
— Куда это вы собрались меня везти? — раздался глуховатый голос с заднего сиденья.
— Твою мать! — сказал Володька, а Егор молча затормозил, остановился у обочины и обернулся.
Николай Тищенко по кличке Король уже не лежал, а сидел, ощупывая собственную грудь.
— Вот б…дь. — удивлённо пробормотал он, — меня что, ранило?
— Ещё как, — подтвердил Егор, — Коля, ты… это… ты хорошо себя чувствуешь?
— Да вроде ничего, — помолчав, ответил Тищенко. — Только вот грудь немного побаливает. И живот.
— А ну-ка, Егор, зажги свет, — попросил Володька.
Егор машинально щёлкнул выключателем и только после того, как неярким, но ровным светом под потолком загорелся плафон, он вспомнил, что лампочка перегорела ещё года полтора назад. Несколько раз хотел заменить, да всё как-то руки не доходили…
— Что это вы на меня уставились? — подозрительно осведомился Король.
— Рубашку сними, — тихо попросил Четвертаков.
— Чего?
— Сними рубашку, пожалуйста.
Король пожал крепкими плечами и стал расстёгивать пуговицы.
— Да она же вся в крови! — наконец заметил он.
— Вот именно, — серьёзно кивнул Володька.
— Ёлки, — сказал Король. — А это ещё что за хрень?
Он запустил правую руку за пазуху, пошарил там, вытащил… на широкой ладони рядком лежали четыре аккуратные пистолетные пули.
— Ну и дела, — вмиг севшим голосом промолвил Егор. — Это же…
— Погоди-ка, — Володька, перегнувшись через спинку переднего сиденья чуть ли не обнюхал ладонь Короля.
— Выпущены из стандартного ПМ, — сообщил он. — Да что там… я же сам это видел! У тебя вода есть? — обратился он к Егору.
— В канистре пластмассовой, — растерянно ответил тот. — В багажнике.
Через пять минут кое-как отмыв запёкшуюся кровь, они обнаружили у Короля четыре свежайших красно-фиолетовых, затянутых тонкой молодой кожей шрама. Два на груди и два на животе.
— Это что же получается? — спросил Король, изумлённо разглядывая свою грудь и живот и ощупывая шрамы пальцами. — Во мне сделали четыре такие дырки, а я жив? Пули вышли сами… Как это может быть? А ну, рассказывайте, — неожиданно потребовал он у друзей.
— Да что рассказывать… — Егор закурил и бездумно уставился на пустынную мокрую окраинную улицу родного города, знакомую до скуки, едва освещённую редкими слабосильными фонарями — улицу, от которой не ждёшь подвоха, но и особой радости тоже не ждёшь. — Нечего, в общем-то, рассказывать. Сначала в тебя стреляли, потом в нас. Только в тебя из пистолета, а в нас уже из гранатомёта. Мы тебя как раз в машину затащили и пытались быстро и красиво смыться с поля боя. Что было абсолютно правильным решением, поскольку хлестало из тебя, извини, как из недорезанного поросёнка.
Егор замолчал.
— Ну?
— Ну нам и влепили в корму.
— Скорее всего из РПГ-16, — добавил Володька. — Осколочной.
— И что потом?
— А что могло быть потом? — с неожиданной злостью в голосе сказал Егор. — Потом под нами рвануло, и мы потеряли сознание. Контузило, вероятно. А когда очнулись… Ночь, дождь, машина на боку, ты живой, но в полной отключке… Поставили Аню… машину на колёса и повезли тебя в больницу. Тут ты изволил прийти в себя и оказался живой и здоровый. Всё.