— Слава тебе, Господи, — прошептал Егор, перекрестился и тут же осознал две вещи: первое, что благодарить надо не столько Бога сколько Анюту (то есть, Бога надо благодарить в лучшем случае за то, что он создал Анюту) и второе, что по его лицу текут слёзы.
Ощущая покой и счастье, он вытер мокрые щёки, неторопливо выкурил сигарету, после чего улёгся в теньке прямо на траву и уснул честным сном исполнившего свой долг человека.
Он проснулся от холода, сел, недоуменно озираясь вокруг, и тут же всё вспомнил.
Мама.
Смерть.
Анюта.
Мама… Как она?! Егор вскочил на ноги и подбежал к машине.
Мамы в салоне не было.
Господи, этого ещё не хватало! Где-то сзади раздался характерный треск ветки, на которую наступили ногой. Егор обернулся и увидел выходящую на поляну маму.
— Мама!
— Сынок!
Они долго стояли обнявшись посреди лесной поляны. Мама плакала счастливыми слезами, а Егор гладил её по голове и шептал:
— Ничего мама всё хорошо мама всё теперь будет хорошо ничего, ничего…
А потом они сели в машину и поехали домой.
— Ты мне расскажешь, что произошло? — спросила мама.
— Дома, хорошо? Кстати, у тебя есть ключи от квартиры?
— Они остались в больнице, — виноватым голосом сказала она. — Это плохо, да?
— Ну что ты, всё хорошо. В больницу так и так надо заехать. Во-первых, забрать твои вещи, а во-вторых, мне всё равно нужно побеседовать с этим вашим Антоном Михайловичем.
— Я почему-то боюсь, — она поёжилась и каким-то беспомощным взглядом посмотрела на Егора.
— Ты теперь со мной, — улыбнулся Егор, — и поэтому ничего не бойся. Господи, как хорошо, оказывается, иметь маму, которую можно любить и защищать!
— Я плохая мать, — она покачала головой, и Егор увидел, что её глаза опять наполнились слезами. — Я тебя бросила. Никогда себе не прощу. Но, поверь, не было дня, не было часа, чтобы я…
— Не надо, мама, прошу тебя, — он оторвал правую руку от руля и погладил её по худому плечу. — Теперь всё будет по-другому, правда?
— Да, — она улыбнулась и вытерла ладонями мокрые глаза. — Теперь всё будет по-другому.
В больницу они вошли вместе и вместе поднялись на четвёртый этаж.
— Ты старайся молчать, — сказал маме Егор. — Говорить буду я, — и толкнул дверь кабинета Антона Михайловича.
Заведующий реанимационным отделением оказался на месте. Увидев Егора и свою, ещё несколько часов назад безнадёжно больную пациентку, он резко откинулся в кресле и ухватился пальцами за упитанный подбородок.
— Здравствуйте ещё раз, глубокоуважаемый Антон Михайлович! — весело сказал Егор, поставил напротив начальственного стола два, приткнувшихся у стены стула, усадил на один из них маму, а на втором, свободно закинув ногу за ногу, устроился сам.
— Как видите, — продолжил он, не давая заведующему опомниться, — чудеса всё же случаются. Мне, разумеется, не следовало поступать столь э-э… экстравагантным образом, но, поверьте, в имевшей место ситуации просто ничего другого не оставалось. Как видите, мои безумные надежды полностью оправдались, и теперь моя мама, а ваша бывшая пациентка Таисия Григорьевна Хорунжая, абсолютно здорова. Насколько я знаю, такие случаи в истории медицины бывали. Вспомним, например, чудесное и внезапное излечение от рака писателя Солженицына… так что вы можете не волноваться, а доложить по начальству, что безнадёжная пациентка выздоровела. В чём, несомненно, есть немаловажная заслуга лично вас и вашей больницы. Так что, Антон Михайлович, я и моя мама очень вам благодарны и в знак нашей благодарности, не сочтите за… в общем, примите от чистого сердца.
Егор привстал и положил на стол перед заведующим триста долларов.
Антон Михайлович посмотрел на американские деньги, быстро оторвал руку от подбородка, и через полсекунды никаких долларов на столе уже не было.
— Э-э… вы не представляете, как я рад! — воскликнул Антон Михайлович. — Тут, правда, среди персонала распространились какие-то нелепые слухи, что будто вы чуть ли не по воздуху…
— Это не слухи, — продолжая весело улыбаться, перебил его Егор. — Именно, что по воздуху. Но здесь нет ничего особенно необычного. Видите ли, просто у меня экспериментальная модель автомобиля. Вообще-то, она засекречена, но…
— Ни слова больше! — замахал руками Антон Михайлович. — Я всё прекрасно понимаю! Государственная тайна — это вопрос серьёзный. Я в этом, поверьте, тоже кое-что смыслю и обещаю вам со своей стороны полное молчание.
— Рад, что не ошибся в вас, — с самым серьёзным видом промолвил Егор. — Антон Михайлович, нам бы хотелось получить личные вещи и…
— Разумеется, разумеется! Сейчас распоряжусь! — Антон Михайлович снял телефонную трубку, набрал номер и начальственным тоном приказал принести к нему в кабинет одежду и личные вещи Хорунжей Таисии Григорьевны, которая, в связи с выздоровлением, выписывается из больницы. — И, пожалуйста, побыстрее, — он положил трубку и снова откинулся в кресле. — И всё же, Таисия Григорьевна, — обратился он к Егоровой маме, — я, как врач, вынужден просить вас пройти медосмотр в любое удобное для вас время. Лучше всего прямо завтра с утра. Хорошо? Я обещаю, что это не займёт много времени. Должен же я что-то записать в историю болезни!
— Не знаю… — неуверенно улыбнулась бывшая больная. — Как сын скажет.
— Кхм-м! — поперхнулся заведующий отделением.
— Я думаю, это нужно сделать, — с безмятежным видом согласился Егор. — Только не очень рано. Часов в одиннадцать вас устроит?
— Вполне! — как ребёнок обрадовался Антон Михайлович, и тут принесли одежду и вещи.
— Переоденусь уже дома, — решила мама и встала со стула. Ёй явно не терпелось покинуть эти стены.
— Не смею задерживать, — Антон Михайлович тоже поднялся и протянул Егору руку. — До свидания. Очень было приятно познакомиться.
— До завтра, — сказал Егор, с силой пожимая холёную ладонь заведующего. — И заранее спасибо.
Глава семнадцатая
Прошло три дня.
Всё это время Егор чувствовал себя в самом настоящем отпуске. Этому замечательному ощущению способствовало всё. И уютная двухкомнатная мамина квартира с высокими лепными потолками и газовой изразцовой печкой (окно комнаты, в которой расположился Егор, выходили прямо на Ботанический сад, и в это окно стучались белые дурманящие цветы сирени, а по утрам Егор просыпался и слушал соловьёв, после чего засыпал снова и спал столько, сколько влезет); и то, что денег было вдосталь, и не приходилось мучительно думать о том, чем завтра питаться и на чём сэкономить; и то, что когда бы Егор не встал с постели, его уже ждал вкусный завтрак, а днём — хороший обед (ужинали они в недорогом, расположенном на соседней улице, ресторане, на что мама долго не соглашалась, но Егор в конце концов сумел её уговорить и был прав, потому что ей это, конечно же, понравилось). А главное — сам город Львов.
Никогда раньше Егор не гостил и не жил в подобных городах.
Если бы ему пришлось бывать за границей, в Европе, то, несомненно, он нашёл бы большое сходство этого города, скажем, с Краковом или Златой Прагой и даже Парижем. Но, увы, за границей Егору не пришлось побывать ни разу, и поэтому сравнивать ему было не с чем. Вот разве что, как ни странно, некоторые уголки старой Москвы могли бы, наверное, поспорить по красоте, уюту и особой, независимой, ауре с этим древним славянским городом.
Егор очень быстро понял, что в этом городе нельзя работать. То есть, наверное, можно, но это тогда должна быть какая-нибудь особая, редкая работа, вроде написания венка сонетов, или огранки драгоценных камней, или, на крайний случай, изготовления вручную редкой мебели из красного дерева и палисандра.
Нет, здесь нельзя было ежедневно ходить на завод или в контору — по этому городу нужно было постепенно и неторопливо гулять, разглядывать дома и храмы, плутать по узким, мощёным базальтовой брусчаткой улицам, заходить в маленькие, на три-четыре столика, кофейни (здесь их называли смешным словом «кавярни»), пить приготовленный на горячем песке чёрный кофе, идти дальше — сквозь переулки и скверы преодолевая подъёмы и спуски и не боясь заблудиться, потому что здесь, как в незнакомом лесу, ты всё равно всегда возвращался к тому месту, откуда начал своё путешествие.
Этот город манил и кружил. Его свободная, совершенно бессистемная планировка не раздражала, а радостно изумляла, постоянно подбрасывая любопытному взору, то редкой красоты фасад старинного особняка, то неожиданный поворот улицы, то великолепную изящную перспективу.
В первый, точнее, во второй день, после прохождения медосмотра, показавшего, что смертельная болезнь действительно исчезла неведомо куда (Таисия Григорьевна так и не стала спрашивать сына о причинах своего чудесного выздоровления, видимо интуитивно понимая, что тому трудно будет ответить на её вопросы), Егор и мама гуляли по городу вместе. Мама с видимым удовольствием рассказывала сыну об истории Львова, который был основан русским князем Данилой Галицким и назван в честь сына Льва. За прошедшие столетия город видел всякое. Он торговал, строил, воевал, неоднократно горел, бывал завоёван и завоёвывал сам. Он побывал и свободным, и зависимым, и разного цвета флаги развевались над его Ратушей, но никогда и ни при какой власти не терял он своего чудного, немного провинциально-аристократичного и неизменно вежливого лица.
Они гуляли до самого вечера, а на следующий день, когда в гости нагрянули несколько маминых друзей и подружек — поздравлять маму с чудесным спасением, Егор, мужественно выдержав полуторачасовой обвал комплиментов и похвал в адрес собственной персоны, всё же сумел уличить момент и сбежал на улицу.
И немедленно понял, что гулять по этому необыкновенному городу одному тоже хорошо.
Тебя никто не знает, и ты никого не знаешь; и не нужно никуда спешить, потому что, во-первых, спешить некуда, а во-вторых, тут и так никто никуда не спешит. И дорогу, за неимением конкретного адреса и места, тоже ни у кого спрашивать не надо — иди себе с лёгким сердцем куда глаза глядят, а уж глядеть в этом городе им есть куда. И денёк выдался на редкость удачный. Тёплый такой, солнечный и прозрачный, майский денёк.