— Так позвони. Подумаешь, проблема!
— Издеваешься, да? Вот все вы, инопланетяне-негуманоиды, такие. — Егор чувствовал, что его понесло. — Так и норовите при малейшей возможности показать нам, бедным и невежественным землянам своё интеллектуальное, научное и техническое превосходство.
— А нравственное? — поинтересовалась Анюта.
— Фиг вам! — радостно объявил Егор. — Фиг вам нравственное превосходство! Недаром нас называют гуманоидами, что означает гуманные разумные существа. Гуманные, понимаешь? Нет, куда там тебе, негуманоидке, это понять…
— Болтун, — фыркнула Анюта. — Звони уже маме… гуманоид!
— Погоди… Ты это серьёзно?
— Абсолютно. Диктуй номер, я соединю.
— Постой. Я, конечно, верю, что ты можешь нас соединить. Но ведь до Марса хрен знает сколько миллионов километров, а скорость электрического сигнала ограничена скоростью света. Как же мы будем разговаривать?
— Этой физики ты всё равно не поймёшь. И вообще странно, что ты меня об этом спрашиваешь.
— Почему?
— Потому что ты не спросил, например, о том, как мы попали на Марс.
— А что тут спрашивать? — небрежно пожал плечами Егор. — Обыкновенная телепортация, насколько я понимаю.
— Обыкновенная… Ах ты, поросёнок! По-твоему, значит, телепортация — это в порядке вещей? Ты что, каждый день телепортируешься? И когда, сэр, позвольте спросить, вы занимались этим последний раз?
— Эй, успокойся! Чего ты, в самом деле… Сама приучила меня к тому, что, практически, всесильна, а теперь обижаешься. Откуда мне знать, что ты можешь, а что нет? Ты же не рассказываешь…
— Не рассказываешь… Всего не расскажешь. А телепортация, чтобы ты знал, наиболее сложный способ перемещения в пространстве. Этому не просто нужно долго и трудно учиться. К этому ещё и талант нужно иметь. А я после… В общем, я боялась, что утратила эту способность. И сейчас боюсь.
— Чего?
— Что утратила.
— Способность к телепортации?
— Ага.
— Но… мы ведь попали на Марс именно этим способом?
— Этим. Ну и что? Я ведь тебе говорила, что была в бессознательном состоянии. А нынче моё состояние вполне сознательное, и я не знаю, смогу ли вернуться обратно тем же способом. То есть, я надеюсь, что смогу, но…
— Что «но»? — с нехорошим замиранием сердца осведомился Егор.
— Боюсь пробовать, — вздохнула Анюта. — А вдруг не получится? — и, помолчав, добавила ворчливо. — Ты будешь звонить матери или нет?
— Блин с горохом! — Егор нашарил на полу коньяк и торопливо отхлебнул из горлышка. — Ну и дела… Звонить! А может и звонить не стоит? Может, мы сначала попробуем вернуться, а уж потом я позвоню? А то позвоню, обнадёжу, а сам… Э, Анюта, ты давай меня не пугай!
— Я и не пугаю. Просто стараюсь быть искренней. Ты всё-таки позвони. Если мне удастся вас соединить, то это уже кое-что, понимаешь? Я буду знать, что хотя бы связь могу осуществлять мгновенно. А если могу связь, то, возможно, могу и всё остальное. Да ты не волнуйся. Сюда же мы попали? Попали. Значит, на самом деле я это могу. Надо только окончательно в это поверить.
— Слушай! — Егора вдруг осенило. — А что если нам попробовать… это… ну…
— Смелее! — засмеялась Анюта.
— Ну, ты поняла, да?
— Ты хочешь повторить?
— А почему бы и нет? Тебе разве не понравилось?
— Это было замечательно, — промурлыкала Анюта. — Но здесь повторение невозможно.
— Почему?
— Потому что это Марс, и у меня слишком много энергии уходит на поддержание твоей жизнедеятельности. Я не могу здесь опять принять облик человеческого существа.
— А жаль, — вздохнул Егор.
— И мне. Но не переживай, вот вернёмся на Землю… Ты будешь, блин с горохом, звонить или нет?!
— Давай, барышня, — беспечно махнул рукой Егор и допил коньяк. — Соединяй!
Глава двадцать первая
Связь была замечательная, и Егор, вальяжно развалившись на сиденье (сказывалось действие коньяка), заверил маму в том, что он жив и здоров, что пусть она не волнуется, а сейчас он пока ещё задерживается с друзьями, но скоро обязательно будет дома и, когда совсем соберётся, ещё позвонит. Откуда во Львове друзья? Ты не поверишь, но встретился с ростовчанами прямо на улице. Точнее, с одной ростовчанкой… Выпил? Да, он выпил, но не очень много. Мам, ну что ты в самом деле, я взрослый человек! Нет, не за рулём. Машина на стоянке, не волнуйся. Как только освобожусь, сразу приду. Всё. Целую. Целую. Да. Всё. Пока-пока.
— Уф-ф! — выдохнул Егор, когда мама положила трубку. — Оказывается, материнская забота бывает иногда довольно утомительной. Но вообще-то она права, — пора бы и возвращаться. Хотелось бы, конечно…
— Что?
— Ну… полетать тут, посмотреть поближе на город. Вон, видишь там, внизу?
— Вижу, но, во-первых, это только отсюда, с высоты видно, что там был когда-то город и, если спуститься, то кроме обычной слегка всхолмлённой песчаной равнины, мы ничего не обнаружим, а во-вторых… Понимаешь, я ведь не случайно оказалась именно здесь, на вершине этой пирамиды. Тут место силы. Узел. Точка перехода. В общем, это особое место. Так что лучше нам не рисковать, а прямо сейчас попробовать вернуться.
— Тогда поехали, — согласился Егор. — Чего резину тянуть?
— Пристегнись только, — сказала Анюта. — На всякий случай.
Мир свернулся в чёрную точку бесконечно малой величины и снова возник, как ни в чём не бывало. Это мгновенное сворачивание и разворачивание мира (как окружающего, так и внутреннего) сопровождалось слабым приступом тошноты с последующим лёгким головокружением.
Впрочем, вполне вероятно, что данные симптомы были вызваны вовсе не манипуляциями Анюты с пространством и временем, а излишним количеством выпитого — пусть даже хорошего и французского — коньяка.
Что ж, подумал Егор, спасибо хоть на Земле…
По правую от него руку, за парапетом, сверкала на солнце серо-голубая шкура Атлантического океана.
Он сразу сообразил, что океан именно Атлантический, потому что отсюда, с набережной, ему отлично был виден остров Эллис со знаменитой на весь мир статуей Свободы. Свобода привычным жестом вздымала свой факел к затянутому облаками нью-йоркскому небу и, повернув голову, Егор увидел именно то, что и должен был увидеть: знакомые до оскомины по картинкам и фильмам громады небоскрёбов Большого Яблока.
— Надо же, — смущённо обрадовалась Анюта, — получилось!
— Почти, дорогая. Почти получилось, — не преминул поправить Егор. — Но вообще-то я тебе страшно благодарен, — когда бы ещё довелось побывать в Нью-Йорке?
— Так это Нью-Йорк?
— Ты будешь смеяться, но это таки Нью-Йорк.
— Красиво, — задумчиво констатировала Анюта. — Но меня тревожит мой промах. Это означает, что я ещё отнюдь не в форме. Но почему Нью-Йорк?
— А почему Марс?
— Это я как раз могу объяснить.
— Ну-ка, ну-ка… — Егор опустил стекло, с наслаждением вдохнул пахнущий морем и отработанным бензином воздух и закурил.
Ему было хорошо. Машина стояла у бордюра в разрешённом для стоянке месте (спереди и сзади он видел другие, точно также приткнувшиеся к обочине автомобили, чьи хозяева, облокотившись о парапет, любовались заливом), а вокруг бесчисленными стёклами небоскрёбов сверкала самая настоящая Америка, которая для русского человека всегда казалась не менее загадочной и притягательной, чем тот же Марс.
— Я ведь говорила уже, что твои далёкие предки были, по— видимому, родом с Марса. Так что в самый кульминационный момент нашего…э-э… соединения сработала твоя генная память. А я девушка восприимчивая.
— Слушай, восприимчивая девушка, а мы домой сегодня попадём?
— Сильно хочешь домой?
— А ты что, боишься, что опять промажешь?
— Я вообще мало чего боюсь в этой жизни. Просто ты же сам признался, что никогда не был в Нью-Йорке.
— Точно. Не был. Хочешь сказать, что можешь устроить мне экскурсию?
— Теоретически ничего сложного в этом нет. Правила движения тут такие же, как в России?
— Насколько я знаю, если и отличаются, то не сильно.
— Так в чём проблема? Поехали? Карта у меня уже есть.
— Не вижу препятствий, как говаривал начальник тюрьмы в хорошем польском фильме «Ва-банк-2». О, слушай, раз пошла такая пьянка, то грех не заехать в гости к моему другу Сене! Давай, а?
— Давай. А у тебя адрес есть?
— Где-то он в Бруклине живёт, по-моему… Погоди-ка, — Егор полез в бардачок и после недолгих поисков выудил из его захламлённых недр старую, изрядно потрёпанную записную книжку. — Та-ак, посмотрим… Сеня. Семён Ивашевский. Вот. Адрес и телефон. Давай сначала позвоним, а то вдруг его дома не окажется.
— Какой номер?
Егор продиктовал.
С Сеней Ивашевским Егор познакомился лет десять назад, в те далёкие времена, когда только начинал свою многотрудную деятельность художника-керамиста. Сеня не был ростовчанином. В славный город Ростов-на-Дону его занесло из Москвы в начале девяностых в поисках лучшей доли и в связи с пошатнувшимся здоровьем. Впрочем, и москвичом, по большому счёту, Семён тоже не был. В Москву он в своё время попал из Ленинграда, в Ленинград из Харькова, а в Харьков… откуда Сеня попал в Харьков, Егор уже не помнил. В общем, был Сеня свободным тридцатилетним шалопаем-художником (художником — в широком смысле этого слова), каких тогда довольно много бродило по просторам только что распавшейся великой державы, гражданином мира, человеком талантливым и непоседливым. Талант его проявлялся в том, что Семён замечательно исполнял под гитару песни чужого сочинения и хорошо умел фотографировать. И даже не просто хорошо, а хорошо настолько, что простенький «Зенит» в его руках становился подлинным инструментом художника, Мастера с большой буквы. Снимал Сеня на любую плёнку, любой камерой и любые сюжеты, но больше всего любил работать древней, но безотказной «Москвой» на чёрно-белой широкой плёнке и делать крупнозернистые, как бы подёрнутые патиной времени фотографии старых подъездов, двускатных крыш с высокими кирпичными дымовыми трубами, бродячих собак на пустынных улицах, одиноких камней и деревьев посреди поля. При этом был Семён человеком очень общительным, дружелюбным, бескорыстным и любвеобильным. Природная живость характера, неуёмная энергия и темперамент быстро снискали ему в Танаисе, куда он очень быстро попал по приезде в Ростов, славу записного донжуана, весёлого собутыльника и хорошего товарища.