— Вот и боритесь, — снова пожала плечами Анюта, видимо, ей пришёлся по душе этот человеческий жест. — Кто вам мешает?
— Анюта, — сказал Егор, — это жестоко.
— Может быть и жестоко, — согласилась Анюта. — Зато честно.
Наступило молчание. Было слышно только, как мирно посапывает семилетняя Сашенька, уснувшая прямо в кресле.
Володька взял бутылку и разлил по рюмкам оставшийся коньяк.
— Светает, — тихо сказала Надя. — Сынок, переложи Сашу в постель.
Гена поднялся, осторожно взял сестру на руки и понёс в другую комнату.
— Выпьем, — предложил Володька. — В нашем положении самое время выпить. Потому что другого выхода из этого самого положения я не вижу.
— Я без родителей и тёти никуда не полечу, — твёрдо сказала Зоя.
— А я без мамы, — вздохнул Егор.
— А я без сестры, — добавила Надя.
— Вот именно, — кивнул головой Володька. — У меня тоже есть и мама, и папа.
— Где-то я читал, — сказал Гена, который успел уложить сестру и вернуться, — что на Земле каждый знаком с каждым максимум через шесть человек. То есть, например, между мной и президентом США цепочка всего из шести людей. Получается, что практически все знают всех.
— Шесть миллиардов… — пробормотал Володька и залпом опростал рюмку.
— Егор, — сказала Анюта, — ты меня проводишь?
— Куда? — не понял Егор.
— Я ухожу. Помочь я вам не могу, а оставаться и наблюдать вашу медленную смерть у меня нет никакого желания. Да и дел неотложных накопилось порядочно.
— Ты что же, прямо сейчас собралась? — растерянно спросил Егор?
— Да. Не вижу смысла тянуть. — Анюта поднялась со стула. — Извините, что не зову всех меня проводить, но Егор был первым, с кем я познакомилась, и я хочу, чтобы он был последним, с кем я попрощаюсь. Не обижайтесь. Я… я буду помнить о вас. Прощайте.
И она стремительно вышла из комнаты.
— Не смеем задерживать, — крикнула вслед Зоя.
— Брось, Зоя, — поморщился Володька, — не надо.
— Она права, — вздохнула Надя. — Мы сами отказались.
— Что же ты сидишь? — насмешливо осведомилась Зоя у остолбеневшего Егора. — Беги, провожай свою… подругу.
— И пойду, — очнулся Егор. — Она ничего плохого нам не сделала. Только хорошее. И было бы свинством не проводить хорошего человека, тем более, когда он об этом просит.
— Да иди, конечно, — устало улыбнулась Зоя. — Не обращай на меня внимания. Это всё нервы.
— Я быстро, — зачем-то пообещал Егор, — неуклюже поцеловал Зою в щёку и быстро вышел вслед за Анютой.
На улице действительно светало, но это был тусклый и какой-то очень неохотный рассвет. И холодный.
Егор поёжился и огляделся в поисках Анюты. Потом до него дошло, и он перебежал дорогу и сел в машину на водительское место. Здесь было гораздо теплее.
— Сегодня будет большая паника, — сказала Анюта с соседнего сиденья и посмотрела на Егора долгим взглядом золотых, почти человеческих глаз.
— Да, — сказал Егор. — Вероятно. Денёк сегодня будет трудным.
— Хочешь, — предложила Анюта, — улетим вдвоём? Извини, что я такое тебе предлагаю, но и не предложить не могу.
— Спасибо, — криво усмехнулся Егор. — Ты же знаешь, что я не соглашусь.
— Мне было хорошо с тобой, — просто сказала Анюта.
— Мне тоже, — кивнул Егор. — Это было самое большое приключение в моей жизни. Во всех смыслах, — добавил он, подумав.
— Ты не хочешь меня на прощанье поцеловать?
— А… а ты хочешь?
— Хочу.
— И я хочу.
Губы у Анюты были свежие и прохладные.
— Все, — сказала Анюта отстраняясь, — а то Зоя приревнует. И будет права.
— Какая теперь разница, — сказал Егор. — Все равно помирать.
— Всем когда-нибудь помирать, — сказала Анюта. — Знаешь, мне понадобится твоя машина. Тебе она всё равно ни к чему, а мне без неё трудно перемещаться в пространстве.
— Забирай, — пожал плечами Егор.
— Прощай, — сказала Анюта. — Не поминай лихом.
Дверца машины с Егоровой стороны открылась.
— Прощай… и спасибо. За все.
Он неловко выбрался из машины и захлопнул дверцу.
Улица наполнялась красноватым тусклым светом — это вставало умирающее солнце. Егор посмотрел на балкон Четвертакова и увидел, что там никого нет — ему давали попрощаться с Анютой без помех. Рядом что-то негромко хлопнуло. Он резко обернулся…
Анюта исчезла.
А на том месте, где она только что стояла, прямо на грязном и пыльном асфальте расположилась небрежная груда золотых монет царской чеканки. Тех самых, которые остались после расчётов с нью-йоркской русской мафией.
Некоторое время Егор просто тупо пялился на эту совершенно неуместную здесь кучу драгоценного металла, потом неуверенно поскрёб небритый подбородок, повернулся в сторону дома и громко свистнул.
На балкон тут же вышел Володька.
— Что, — спросил он, оглядывая пустую улицу, — уже?
— Иди сюда, — сказал ему Егор. — И захвати какую-нибудь сумку. Покрепче.
Вдвоём они втащили тяжеленную брезентовую сумку на второй этаж и занесли её в квартиру.
— Что это? — с одинаковым любопытством спросили женщины.
— Золотые десятки, — объяснил Егор. — Царской чеканки. Анюта наштамповала их ещё в Нью-Йорке и вот… оставила. Как подарок, наверное.
— Или как намёк, — добавил умный Володька.
— Намёк на что? — не поняла Зоя.
— Намёк, что золото ещё может нам пригодиться, — неуверенно догадалась Надя. — Да?
— Я хочу на это надеяться, — тихо сказал Егор. — И боюсь.
В соседней комнате что-то пискнуло коротким электронным писком.
— Не понял… — округлил красивые материнские глаза Гена. — Компьютер включился. Сам.
Неровным полукругом они стояли напротив светящегося монитора и каждый читал про себя, бегущие сами собой по экрану, слова письма. Прощального письма Анюты.
«Здравствуйте все!
Возвращаться — плохая примета. Поэтому я пишу вам письмо. И ещё потому, что, оказывается, есть вещи, которые гораздо удобнее передать в письме, чем в устной речи. Никогда раньше я не писала писем и даже не знала, что это такое. Впрочем, никогда раньше я не верила и в приметы и тоже не знала, что они бывают. Много чего, оказывается, я никогда не делала до встречи с людьми. Мы — совсем иная раса, но, как выяснилось, ничто человеческое не чуждо и нам. Иначе как бы я смогла полюбить вас?
Я сейчас на высокой орбите вокруг Земли и смотрю на вашу редкую по красоте планету и на ваше Солнце, которое уже совсем скоро перестанет быть звездой. У меня нет физического органа, который называется сердцем, но сердце у меня есть. И это сердце болит. Если вы погибнете (а вы обязательно погибнете), и я не сделаю даже попытки спасти вас, то мне совершенно не понятно, как я буду жить дальше. А жизнь у меня… впрочем, не будем об этом. Когда я попрощалась с вами и попросила Егора меня проводить, то уже знала, что предприму такую попытку. Шанс есть. Он маленький, этот шанс, но он, повторяю, существует. Надежда умирает последней, как говорят у вас. У нас тоже так говорят, хотя, по-моему, надежда вообще не умирает никогда. Просто она переходит в иное качество, переступая вместе с человеком, питавшим её, через порог, отделяющей жизнь от смерти и смерть от жизни. Мне иногда кажется, что это один и тот же порог.
Мы вряд ли когда-нибудь ещё увидимся, но я очень надеюсь, что вы будете жить долго и счастливо, и вспоминать меня хотя бы иногда. Целую.
Ваша Анюта.
Р.S. Я понимаю, что моя просьба выглядит нелепой и странной, но… Назовите дочь Анютой. Пожалуйста».
Помолчали.
— М-да… — прокомментировал ситуацию мудрый Четвертаков. — Загадка женской души, однако.
— Как прикажете это понимать? — вскинула красивые брови Зоя. — Это я насчёт дочери.
— У меня дочь уже есть, — улыбнулась Надя. — Я так понимаю, что речь идёт о твоей будущей дочери.
— О нашей, — твёрдо поправил Егор.
— Ну, извини, — снова улыбнулась Надя.
— Погодите, девушки, — сказал Володька. — Пусть меня поправят, но правильно ли я понял, что Анюта попытается нас спасти?
— Лично я понял именно так, — объявил его сын Гена.
— И я, — подтвердил Егор.
— И мы, — сказали Надя и Зоя вместе.
— Тогда, — чуть подумав, сказал Володька, — я предлагаю взять ещё бутылку коньяка и пойти на крышу.
— Зачем? — не понял Егор.
— Чтобы встретить солнце, — ответила Зоя. — Да, Володя?
— Именно, — кивнул Четвертаков. — Или это последний восход старого Солнца, или это первый восход Солнца нового. В смысле обновлённого. Или как бы это сказать… спасённого, в общем. Ну, вы поняли. В любом случае я не намерен пропустить это зрелище. Я уже не говорю о том, что это наш долг.
— Почему долг? — снова не понял Егор.
На него посмотрели с сочувствием. Все, кроме Гены, который на самом деле тоже не понял, но промолчал.
— Она ведь с нами попрощалась, — как маленькому, объяснила Егору Надя. — И она собирается спасти нас ценой собственной жизни. Не знаю, как, но собирается.
— О, Господи, — сказал Егор. — Ты уверена?
— Если даже это и так, — поспешил ответить за жену мудрый Володька, — то мы всё равно ничего не можем сделать в данной ситуации.
— А что бы ты сделал, если бы смог? — осведомилась Зоя. — Постарался бы отговорить?
— Н-не знаю, — растерялся Четвертаков— старший. — Может, постарался бы найти какой-нибудь иной выход…
— Иной выход нам уже предлагали, — напомнила Зоя. — Мы отказались им воспользоваться. И тем самым, как ни жестоко это звучит, толкнули Анюту к принятию именно того решения, которое она только что приняла. Пошли на крышу. Думаю, что очень скоро всё станет ясно.
И они пошли на крышу.
На двускатной, крытой крашеным железом крыше, Володька Четвертаков давно уже оборудовал нечто вроде личной обзорной площадки, с которой открывался замечательный вид на Дон и левобережные степные просторы. Зимой, особенно при противном северо-восточном ветре, находиться здесь было слишком холодно. Летом — жарко. А вот весной и осенью — в самый раз. Стоишь себе, облокотившись на перила. В правой руке у тебя — открытая бутылочка свежего пива, в левой — сигаретка, прямо перед тобой — неоглядная родная донская даль, рядом хороший старый друг… Что ещё надо для полного счастья? Пожалуй, что и ничего.