– Вот что значит – петербургский шик! – шумно вздохнула майорша Пелагея Алексеевна, сощурив близорукие глаза и силясь запомнить каждую складку на шуршащем фиолетовом чуде. – Шарман! Только и слов найдётся, моя дорогая, что шарман! Сколько же платили за аршин? Ведь не менее восьми рублей было разорения? Да ещё, поди, с полтиной?
– Ах, право, я и не помню. – рассеянно ответила Лидия Орестовна, раскрывая и закрывая веер – единственный во всей дамской компании. От неё пахло пачулями, на пальце блестел огромный голубой бриллиант-солитер. Карие глаза живо блестели из-под мохнатых ресниц, – что не очень вязалось с печальным выражением лица.
– Впрочем, это всё давно уже вышло из моды… Даже и надеть совестно в порядочное общество. – грустно вздохнула она. – Кабы не уверения Владимира Ксаверьича, что здесь будут только свои, почти домашний круг, – я бы и не поехала никуда! И как хорошо, что у вас тут так запросто: замужние дамы вместе с барышнями сидят в одном кругу… В Петербурге такого нет!
– Помилуйте, это всё оттого только, что мало нас тут! – поставив объёмную табакерку на столик, добродушно отозвалась полицмейстерша – дородная особа в платье, обшитом линялыми кружевами времён наполеоновской войны. – Ну зачем же я буду отсылать куда-то Оленьку и Наденьку, ежели им и посплетничать-то не с кем будет! Скучно здесь девицам – ни танцев, ни женихов… Право, не знаешь, как и пристраивать! Проклянут мать с отцом, как в старых девках окажутся!
– Ах, по чести сказать, не знаешь, что и лучше. – мадам Лазарева со стуком закрыла и раскрыла веер. – Между нами говоря, лучше вовсе никакого мужа, чем…
– О, дорогая, дорогая, мы все вам так сочувствуем в вашем несчастье! – наперебой кинулись в утешения дамы. – И вы ни в чём, совсем ни в чём не виноваты! Только пустой, никчёмный человек может так не ценить своего счастья!
Лидия Орестовна лишь тяжело вздыхала, обмахиваясь веером и опустив ресницы. На лице её по-прежнему была печать смиренной скорби.
Лазарев сдержал слово, данное жене, и на своей старой квартире не бывал. Вместо него раз в два-три дня приходил Ефим, который носил воду и рубил дрова, а вскоре появилась и горничная из поселенок: вертлявая, быстроногая Пранька. Тайные надежды инженера на то, что жена вскоре уедет с завода, не оправдались. Лидия Орестовна обосновалась в заводском посёлке уверенно и надолго. Она нанесла визиты лучшим семьям, побывав и у обер-полицмейстера, и у майора Потапенко, командовавшей инвалидной ротой, и у священника. Затем приняла всех у себя, с обворожительной грустью извиняясь за отсутствие супруга. Дамы, очарованные простыми и милыми манерами петербургской дамы, – такой красивой, такой печальной и такой несчастной («Помилуйте, ведь законный муж с каторжной тварью открыто живёт!») – немедленно приняли в ней участие. Теперь Лидию Орестовну каждый вечер звали в гости, на чай, на карточную игру, всячески стараясь утешить и развлечь. Она, в свою очередь, охотно перессказывала петербургские сплетни, показывала модные журналы и выкройки, научила старших поповен делать причёску «Ветерок Парижа» – и тем приобрела их расположение навеки. Почтенная майорша, которой Лидия Орестовна однажды целый вечер сквозь слёзы жаловалась на невнимание и нелюбовь супруга, предприняла даже смелый манёвр и явилась прямо на завод к Лазареву. Тот вынырнул из подвала кочегарки закопчённый, злой и нимало не расположенный к душеспасительным беседам. Пелагея Алексеевна, однако, не спасовала и, насильно усадив Лазарева на лавку в конторе, принялась на все лады превозносить его супругу и взывать к совести беспутного мужа. Некоторое время Лазареву оказывало посильную помощь хорошее воспитание. Но через пятнадцать минут майоршиной речи воспитание пало смертью храбрых, – и Лазарев, невежливо перебив даму, сказал ей несколько тихих слов. Через мгновение Пелагея Алексеевна вылетела из заводской конторы как всполошённая наседка, раздуваясь и кудахча от возмущения.
– Безнадёжен… Воистину, медведь! Что за неуважение, что за наглость! Пфуй, а ещё благородный человек, из порядочной семьи! Ноги моей более здесь не будет!
– Сделайте одолжение, мадам Потапенко. – нахально сказал ей вслед Лазарев и под смех караульных солдат скрылся в конторе. Более никто из заводских дам не пытался воссоединить супругов Лазаревых. Лидия Орестовна же, поразмыслив, решила, что печаль и бледность ей к лицу, следовательно – пусть пока всё остаётся как есть.
Чуть поодаль, у пианино, собрался кружок девиц. Платья поповен, сшитые из плотного гроденапля и посаженные на внушительные, гремящие от крахмала нижние юбки, делали четырёх сестёр Богоявленских похожими на чайных баб. Девиц, впрочем, это ничуть не смущало, поскольку материя была самой дорогой в Иркутске и выписанной из лучшего магазина. Платья дочерей полицмейстера, Оленьки и Наденьки, были не так роскошны, но зато обшиты кружевными накрахмаленными плерезами, которые осыпали на паркет мучную пыль. Племянницы казначея, три весёлые рыженькие хохотушки, нарядились в простые холстинковые туалеты, на которые, впрочем, было нашито столько оборок и бантов, что юбки напоминали капусту в огороде. Среди этого общества самым невзрачным казался наряд виновницы торжества. Любопытные девичьи глаза тщетно высматривали на имениннице украшения: их не было. Даже бриллиантовый браслет, который при восхищённых вздохах всего собрания был преподнесён Наташе любящим отцом, недолго красовался на её запястье и сразу же после ужина куда-то исчез.
Первой не выдержала старшая поповна:
– Натали, неужто вы браслетку обронили? Может, ещё не поздно приказать поискать? Не дай бог, затопчут, вон сколько народу-то… – озаботилась она. Наташа, которая в это время что-то увлечённо объясняла мадемуазель Стевецкой, умолкла на полуслове и недоумевающе взглянула на свою гостью.
– Браслет?.. Ах нет, он не потерян. Я его просто сняла.
– Но зачем же, ma cherie?! Великолепная вещь! Ваш папенька вас так осчастливил! Помилуйте, я вот никогда и мечтать о таком не могла!
– Да… конечно, браслет очень красивый. – виновато подтвердила Наташа. – Но я, понимаете, никак не могу привыкнуть к украшениям. Всё время кажется, будто мешают…
– Это бриллианты-то мешают?! – ужаснулась Аполлинария Фёдоровна.
– Натали права. – надменно подтвердила Надин Стевецкая. – У меня кузина Мари воспитывалась в Смольном, так она рассказывала, что им ничего такого не позволяют. Видимо, до сих пор это не изменилось?
– Боже, как скучно это, должно быть… – вздохнула Дарья Фёдоровна. – Нас, слава богу, папенька с маменькой никуда от себя не отсылали: дома всему научились. А в пансионах этих, рассказывают, такие страсти! И кормят-то ужас чем, и одевают в казённое, и корсеты эти… и то нельзя, и это не сметь… Конфект – и тех не увидишь!
– Ну, это, положим, дело ловкости. – пожала плечами Надин. – Всегда можно ухитриться, верно ведь, Натали? А без корсета – положительно невозможно! Ведь ни в одно платье тогда не влезть!
– Отчего же… Если шить самой на себя, а не заказывать у модистки… – Наташа снова улыбнулась, глядя на изумлённые лица новых подруг. – У нас перед выпуском, не поверите, серьёзно обсуждался вопрос – нужны корсеты или нет? Наш Константин Дмитрич, инспектор, полагал, что незачем разумным барышням тратить столько времени на эти «инквизиторские приспособления» и… – она осеклась, заметив, что повергла барышень в полное недоумение.
– Натали, мы, должно быть, вас не поняли, – переглянувшись с остальными, осторожно начала Надин. – Вы должны нас извинить: здесь, в провинции, в глуши, все новости приходят поздно… Но может ли инспектор… мужчина… вмешиваться в подробности дамского туалета?
– Ах, он во всё вмешивался! – весело подтвердила Наташа, и в глазах её запрыгали ласковые искорки. – Вы вообразить себе не можете, mesdames, каков этот человек – наш Ушинский! Всё успевал! Со всеми сражался! Самой мадам Леонтьевой не боялся, нашей maman, – а для этого ведь Роландова смелость нужна! И никогда на нас времени не жалел!
– Должно быть, его все обожали? – в нос произнесла Надин.
– О-о, вот этого Константин Дмитрич вовсе терпеть не мог! – рассмеялась Наташа. – Ужас как бранился, когда мы в первое время пытались… Ну, согласитесь, действительно глупо облить человеку шляпу духами! Да ещё ждать, что он придёт от этого в восторг! Зато сколько всего интересного он нам рассказывал! Приходилось учиться читать по-новому и…
– Боже мой! – недоверчиво протянула Надин. – Что нового могло найтись во французском языке?
– Мы читали по-русски! Пушкина, Лермонтова… Ой, сколько же было шума, когда он нам дал «Героя нашего времени» да ещё велел делать выписки – что там для нас непонятного… У меня выписок, кажется, оказалось больше, чем весь роман целиком! И всё равно половины не поняла!
– Вам позволяли читать романы? Русские?! – с ужасом переспросила одна из поповен. – Господи милосердный, не могу поверить!
– Отчего же?
– Помилуйте, да это же неприлично! – всплеснула полными, мягкими ручками Александра Фёдоровна. – Девица – с книжкою… фу! Нам батюшка только жития даёт! И то велит глаза не портить, а наизусть читать!
Девушки негромко рассмеялись.
– Александрин, ну какого мнения будет о нас Натали? – укорила подругу Надин. – Безусловно, читать можно! Я сама люблю стихи и, когда вы будете с визитом, покажу вам мой альбом… но мужское чтение и женское – есть предметы разные!
– Мне так вовсе не казалось. – тихо, но упрямо возразила Наташа. – Разобраться можно в любой книге, если читать внимательно! В нашем институте это, слава богу, поняли и не запрещали нам… А Константин Дмитрич прямо настаивал, чтобы мы в день несколько часов отдавали чтению и размышлениям о прочитанном! Было тяжело, конечно, но…
– Тяжело?! – воздела глаза к потолку казначейская племянница – розовая, воздушная Ниночка. – Силы небесные, да я на первой же строке заснула бы, а на второй – умерла! Натали, так неужто это всё ваши книги прибыли? Те четыре ящика, которые в прихожей стоят?