На Достоевского прикатили. Там отельчик небольшой. Я в нем однажды останавливался. Горничную отжарил. Не насилие, ничего. Попкой крутила, ну, я руку и положил. А она изогнулась кошкой и глядит томно. Смешно будет, если они с Ангелом поцапаются.
Приехали. Сева, говорю, могу тебе номер снять, отдохнешь, а потом поедешь. Ладно, говорит. Сосну малёха. Соснет он. Где и откопал это словечко? Заселились. Фартануло, на самом деле. Лучше б с прахом фартануло. Трудовик наш в таких ситуёвинах говорил – а поебаться не завернуть? А воспиталка так – а ху-ху не хо-хо? Кому чего от жизни не хватало. Трудовику – потрахушек, воспиталке – загадочности. Не знаю, как наша гостиница называется, больно мне надо всякую херню запоминать, но номера там лапидарные. Если с разбегу влететь, обязательно об кровать споткнешься. Или в стол врежешься. Или в шкаф. Хотел бы я посмотреть на мудаков, которые всю эту херь туда затаскивали. Нам с Ангелом номерок на втором этаже достался, а Севе на третьем. Отчалил. Я поспать так-то хотел. Ранение, транс, то-сё. Табличку «не беспокоить» на дверь присобачил, зашел и передумал. Кровать. На кровати Аленушка сидит. Ножку на ножку закинула и ступней качает. Туда-сюда, туда-сюда. Ангелочек мой. А в глазах голодок. Не голод, а именно голодок. Если в картинках об этом рассуждать, то голод как бы порнухой получается, а голодок – вроде изысканной эротики. Порнуха только скопцов возбуждает, у которых фантазии нет, чтобы дофантазировать. Им в лоб надо – вот щелка, вот титьки, вот жопа голая. А мне намек нужен, экивок, закулисье. Ножка, взгляд, изгиб губ, плечо. Дальше я сам разойдусь. Такое иной раз в башке пронесется, ух. Тут тоже. Едва глянул и сразу вижу – щас на колени брошусь, джинсики стяну, повалю, и в мякоть нежную, и руками шарить, конвульсивно, в предынфарктном восторге. Люблю восторг. Некоторые говорят – какой восторг, боже мой! Нихрена. Искать его надо. Добывать. Нюхать. Жамкать. Мять. Чувствую – еще чуток, и сорвусь пружиной. Тишина такая. Молчим оба. Как незнакомые. Тут телефон затренькал. Посмотрел на автомате. Федор Фанагория. И не взять нельзя, и взять невозможно. Взял.
– Излагай, Фаня.
– Это фарш, Олежек.
– Саврас в порядке?
– Водку пьет. Бог миловал.
– Не томи.
– Даже не знаю, как такую дичь говорить.
– Как есть, так и говори.
– Я не бухой.
– Я слышу.
– Просто помни об этом.
Ангел пережила разочарование и подошла ко мне. Я включил громкую связь.
– Ты на громкой. Ангелу тоже надо знать.
– Привет, Ангел.
– Привет, Фаня.
– Как погода в Питере?
– Ты издеваешься?!
– Нет, Олег, я волнуюсь. Короче, расклад такой. В нашем государстве есть тайная организация «Некрономикон».
– Что за дичь?
– Не перебивай. Организация крутая. Там и фээсбэшники, и политики, и кого только нет, связи на самом верху. У этой организации есть книга. Одноименная. В этой книге каким-то мудаком записано пророчество. Приблизительно звучит оно так: «Когда прах горца, рожденного в восьмидесятом году на излете зимы, будет развеян над Понтом Эвксинским, Свинцовой рекой и Артанской столицей, наступит Тысячелетнее царство Христа, дьявол наденет вериги, и погибнет смерть».
Секунд пятнадцать мы с Ангелом молчали. Потом я заржал. Ангел прыснула в кулак.
– Погодь, Фаня. Что за херня? Я понял, ты не бухой, ты под гашиком!
– Нет. Они в эту хрень верят. Саврас мужику все ногти вырвал и паяльник в жопу совал. Не мог он это сочинить. Он же, блин, не Толкиен.
– Ладно. Допустим, есть какой-то шизанутый «Некрономикон». Масонская ложа с русским вывертом. Мы-то здесь при чем?
– А при том, что они контролируют все крематории. Даже множить их не дают, чтобы проще было контролировать. Поэтому, кстати, в Перми крематория и нет. Когда вы урну забрали, за вами пустили хвост. Вас еще на мосту дистанционно прослушали. Бориска по всем параметрам подходит. Родился в восьмидесятом году в конце января. Вокруг – ну, не вокруг, но близко – Уральские горы, стало быть – горец. А тут еще вы в путешествие собрались. Следи за мыслью. Столица Артании – Москва, Свинцовая река – Нева. Про Понт Эвксинский, думаю, не надо объяснять.
– Черное море. Чё им надо-то, этим придуркам?
– Им нужен Борискин прах. Урна. Чтоб царство Христа не наступило.
– Это ж сюр, Фаня!
– И фэсэошники сюр? И на вокзале? И опера из МУРа? Мужик, которого Саврас пытал, точно был настоящим.
– Ладно. Они спятили и настроены решительно. Но за каким хером они нас с Красной площади выпустили?
– Я подозреваю, что «Некрономикон» – это не государство. Отправили пятерых спецов, любому бы хватило. Резерв не предусмотрели, да и зачем он нужен? Они же не знали, что ты от пуль умеешь уворачиваться.
– Теперь знают.
– Теперь знают. И больше недооценки не будет.
– Тогда надо отдать им урну и валить нахер. У нас тут свое офигенное царство, так ведь, Ангел?
Ангел промолчала и отошла к окну.
– Олег, ты здесь?
– Ну.
– Не факт, что они вас отпустят. Психов религиозных хрен просчитаешь.
– Что предлагаешь?
– Мы с Саврасом билеты до Питера взяли. Ночью вылет. Утром будем у вас.
Я растрогался. Друзья все-таки. Братья. Сам хотел попросить. От души душевно в душу. Фигли…
Помолчали.
– Сам знаешь, Фаня.
– Конечно, знаю.
– Жду. Адрес эсэмэской скину.
– Отбой.
Я сбросил вызов и повернулся к Ангелу. Подошел. Обнял. Зарылся носом в кудряшки.
– Вот и всё. Щас мужики прилетят, отдадим урну этим мудакам, и в Гагру.
Неожиданно Ангел высвободилась.
– Не отдадим.
– Это почему?
Ангел замялась, а потом тихо сказала:
– Вдруг царство Христа действительно наступит?
Я сел на кровать и закурил. Наметился ахтунг. Лучше б она снова про мою биографию заговорила. Если бы передо мной сидела не Ангел, а какая-нибудь Вера (не знаю, почему Вера, наверное, потому что Христос), я сказал бы: а какого хера, барышня, дурковать будем – если что и наступит, то моя нога тебе на голову. Жестко. С Ангелом этот трёш-мёш не канал. Знаете, есть Колька, а есть Николай Петрович, хотя они ровесники и в одном цеху мантулят. Схожие расклады. Мало того, что она в православном рехабе тусовалась, так еще и равнозначна. Ну, мне равнозначна. Обычно я всех подавляю, даже стриптизерш, а уж они альфачей повидали. А тут… Поэтому и прикипел. Ну, не только поэтому. Херня какая! Я ведь всю эту чушь думаю, чтобы не думать, как Ангела переубеждать. Теология, мать ее ети! Вера. Опять Вера. Первая же Вера, которую я встречу, получит по жопе. Вера, Верочка, Веруня!
Я усмехнулся. Дурак. Ангел среагировала. Умеет она ловить нюансы. Не девка – а Полиграф Полиграфыч. Не в смысле псина, а в смысле детектор моих настроений.
– Олег, что молчишь?
– Еще спроси, почему я усмехаюсь.
– Почему ты усмехаешься?
– Я немножко попинал вяз…
– Совсем немножко.
– Немножко. А перед тем, как я его попинал, ты просила меня рассказать о себе.
– Я помню. Созрел?
– Шерри-бренди, все лишь бредни, Ангел мой. Биография моя причудлива и обширна, поэтому я буду выдавать ее порционно, чтобы не искалечить твою ангельскую психику.
– Мне лечь?
– Если ты ляжешь, диалог вообще не состоится. Слушай. Детство мое…
Я завис. План был такой – сманипулировать биографией, надавить на жалость, чтобы вызвать правильный эмоциональный фон, в присутствии которого я бы смог убедить Ангела вернуть эту клятую урну психам из «Некрономикона». Детский дом, бла-бла-бла, Русский остров, бла-бла-бла, спецназ ВМФ, бла-бла-бла, наемный убийца, бла-бла-бла, покаяние, бла-бла-бла, завод, Бориска, Ангел. Длинное пыльное предложение.
– Ангел, хочешь начистоту?
Ангел прищурилась. Она это умеет. Некоторые так щурятся, что прямо гнусь на лице, а у нее, наоборот, глаза как бы светятся сквозь щелочки. Везде у меня щелочки.
– Разве у нас было как-то иначе?
– Не было. Это как со свежестью. Первая, вторая, третья. Сейчас – первая.
– Ням-ням.
Пошлость полнейшая, но у Ангела это «ням-ням» получилось не пошло, а жутко сексуально. Вот что я за человек? Ответственный момент, а мне лишь бы… Я насупился. Я всегда что-нибудь с лицом делаю, когда, например, хочу на похоронах заржать или невесту трахнуть на чужой свадьбе. Мимика на меня как-то влияет. Это как с наркошами – чтобы бросить, надо окружение поменять. А тут лицо.
– Олег, я готова к чистоте.
– Лови. Я хотел рассказать тебе жалостливую и драматическую историю своей жизни, чтобы ты расчувствовалась и согласилась отдать урну психам из «Некрономикона».
– Манипулятор.
– Нисколько. Я ведь передумал.
– Это тоже манипуляция, только не жалостью, а искренностью.
– Если вдуматься, всё манипуляция. Ты пойми, Ангел, нет никакого царства. Эти некрономиконцы, они не в себе, но с ресурсами. Нам будет хоршо на юге. Кайфанем.
Ангел вскинула ладонь и загнула два пальца. Я уставился.
– Pax Vobiscum. Это что за символизм?
– Это, я считаю, твои попытки мной манипулировать.
– Как театрально. Я не пытаюсь манипулировать, я просто реалист.
– Реалист? То есть ты считаешь, что полные психи могли внедриться в МУР, ФСО и организовать три нападения?
– Гитлер Третий рейх организовал. Скажи еще, что он не полный псих. Мне сложно с тобой спорить, потому что в царство можно верить или не верить. Аргументы разума тут как член импотента – неприменимы.
– Допустим. Но почему бы не рискнуть? Представь только на одну секундочку, что это правда. Ты же фантазер, тебе это ничего не стоит. Нева под рукой. До Черного моря мы доберемся за двое суток. В ту же Гагру. «Дьявол наденет вериги»…
– И погибнет смерть… Чушь. Что это вообще такое – Тысячелетнее царство Христа?
– Это библейское пророчество. Гибель первородного греха. Новый Эдем.
– Что такое Новый Эдем? Чем он отличается от старого?
– Я не знаю.
– А гибель первородного греха? Это как на практике будет выглядеть?