Саврас: Олег, задрал уже бормотать!
Я очнулся и посмотрела на Савраса.
Я: Я бормотал?
Саврас: Лестница с неба, мор, глад и смерть, иисусь-обоссусь. Хорош.
Я огляделся и хрустнул шеей. Есть у меня такая дурацкая привычка. К остеопату надо сходить. Сева сидел тут же на стуле, но как-то неуверенно, будто стул мог в любую секунду исчезнуть. На танцполе врубили медляк. Про сигарету, которая мелькает во тьме. Две дополнительных бутылки водки стояли на столе с очень дерзким видом. Вы замечали, что у водки всегда дерзкий вид? У кваса такого вида не бывает, не говоря про колу. Потому что водка – это не напиток, это средство для незаконного проникновения в духовный мир. Это портал. Это мост в окно возможностей. Это срок. Это суд. Это лагерь. Это телка, которую и не вспомнишь. А там и ребенок, о котором хер когда узнаешь. Это труп, окоченевший в сугробе под забором, синий, как игрушка на новогодней елке. Квас такого не может, никто такого не может, а клятая водка постоянно такое может.
Саврас: Олег, блядь?!
Я: Чё?! Подслушивать нехорошо. Может, я с Богом разговаривал?
Саврас: Ты с ним всегда после второго стакана разговариваешь. И всегда приходишь к тому, что не понимаешь его. А он не понимает тебя.
Сева: Какие у вас взаимные отношения. Выпем?
Я: Выпьем.
Сева: Выпем.
Саврас: Не налью, пока правильно не скажешь.
Сева: Так я праельно грю – выпем.
Сева положил руку на стол, голову на руку и немузыкально захрапел. Я продолжал смотреть на вход. Саврас полез трогать меня за лицо, то есть поворачивать мою голову к себе. Бывает у некоторых пьяных такая привычка – поворачивать к себе чужие головы.
Саврас: Олег, братан…
Я: Братан – друган – Джекки Чан, руку жал, почти сестра.
Саврас заржал. Эта идиотская присказка была одним из общих мест наших с Саврасом и Фаней отношений. Отсмеявшись, Саврас свернул крышку третьей бутылке. Кто-то потащил меня за руку – это была одна из тех шалав, что плясала с дальнобоями.
Шалава: Пошли танцевать!
Я: Не, не танцую!
Шалава села ко мне на колени, обхватила руками за шею.
Шалава: Ты на чем приехал? «Вольвочка» твоя?
Я: Какая вульвочка? Вера?
Шалава: «Вольвочка»! «Вольво»!
Я: А, «вольво»! Не, не моя!
Шалава: Что за Вера? Чикса твоя?
Я: Не!
Шалава: Ты номер снял?
Я кивнул. Шалава слюняво зашептала мне в ухо. Будто сенбернара завел, который с пьяными дальнобойщиками скрещивается.
Шалава: Пошли к тебе… сладкий.
Я завис. Мой внутренний полумертвый интеллигент не умеет реагировать на такие штыковые предложения. А может, не интеллигент, а первооткрыватель. Я же эту шалаву не пробовал, вдруг это что-то выдающееся, в копилку бесценного опыта, а я мимо пройду. Не знаю. То ли из-за того, что у меня матери не было, то ли из-за халулайства моего, то ли из-за всего вместе, но почему-то элементарная возможность переспать с женщиной воспринимается мной как легкое чудо. А мимо чуда, даже если это не чудо, хер пройдешь. Нет, пройти можно, но осадочек останется. Даже не осадочек, а память об этой шалаве, с которой я не переспал, и поэтому это как бы уже и не шалава, а упущенная возможность. Постепенно ее реальные черты из памяти моей улетучатся, а останется невероятно притягательный образ, такой притягательный, что я и сам скоро поверю, будто отверг принцессу, великолепную женщину, и что несчастлив я сейчас именно потому, что отверг ее, а если б не отверг, если б разделил с ней ложе, то все бы у меня сложилось иначе, дивно сложилось, первостатейно, что даже, может, я эту шалаву поеду искать, а найдя, пересплю немедленно и разочаруюсь в ней, едва кончив, хоть и мучился столько. Поэтому лучше сразу сейчас с ней переспать и сразу сейчас во всем этом разочароваться, чтоб и очарованным не быть, не бросать поленья души в топку этих жалких фантазий. Я посмотрел на вход, как гребаный Циклоп. Вера, думаю, где же ты? Вера треклятая, бутон ты трепетный, сука этакая, где ты шляешься, когда ты так нужна пьяному Олегу?
Сева: Выпем!
Шалава: Пойдем уже! Тебя как зовут?
Саврас тронул меня за руку, показал глазами на танцпол – с решительным видом к нам направлялись три дальнобоя. Я бездействовал. На меня накатила истома, как некое затишье перед бурей. В ухе, противоположном тому моему уху, которым владела шалава, раздался шепот Савраса.
Саврас: Не надо. Щас побазарим и разъедемся.
Я: А если я ее люблю?
Саврас: Кого?
Я схватил шалаву за грудь, помял.
Я: Ее!
Шалава: Чё?
Саврас: Ой, блядь!
Трое дальнобоев подошли и грозно нависли над нами. Шалава состроила притворно-смущенную мину.
Шалава: Вадик, привет.
Вадик взял шалаву за руку и сдернул с меня.
Вадик: Погуляй пока.
Вадик хлопнул шалаву по заднице, шалава взвизгнула и отошла на пару шагов.
Вадик совсем уж навис надо мной.
Вадик: Ты кто?
Саврас встал и шагнул к Вадику.
Саврас: Да никто мы, никто! Щас уйдем.
Вадик паскудно усмехнулся. А может, это мне показалось, что паскудно, потому что я не люблю таких вот гондонов. А Вадик наверняка не любит гондонов вроде меня, которые его телку себе на колени садят, хоть я и не садил. Короче, у нас с Вадиком такая же взаимность, как у меня с Богом, если доверять меткому Севиному наблюдению.
Сева: Выпем!
Вадик: Зырь, мужики, три «никто» сидят!
Да к херам, думаю, всё! Махнул стакан. Сфокусировался. Как говорится, вижу цель, не вижу препятствий. Хоп – между рожей Вадика и его кента образовалось трезвое лицо Федора Фанагории. Почему я его Фаней называю? Какой он, нахер, Фаня? Жуткий тип. Немезида почти. Я б его даже в ад не взял. Он Федор! Феодор. Феодор Кантакузен! Не. Плантагенет!
Я: О, кто явился! Феодор Плантагенет!
Фанагория: Мужики, я их забираю! Днюха у меня, не серчайте! А это вам, за хлопоты. На выход, гусары!
Фанагория сунул деньги Вадику в нагрудный карман. Вадик, черт, попытался взбрыкнуть.
Вадик: Погоди, я с ними еще…
Фанагория приобнял Вадика и его кентуху, хер ему в ухо. Обоим сразу стало грустно. Федор чудовищно силен. Он носит одежду на два размера больше, чтобы никто не заметил, какими анакондами вьются его мышцы вокруг костей. На самом деле они вьются вокруг сухожилий, но это как-то слишком анатомично звучит, вокруг костей лучше, хотя они и не вьются, а как бы пришиты к сухожилиям волей Господа. Короче, когда Федор отпустил жертв, те посмотрели на него с удивительным испугом. Нет. Не так. С испуганным удивлением. А он этим воспользовался и потащил меня из бара. А Саврас потащил Севу. По дороге я пытался найти глазами свою любовь, но не нашел. Вдруг заиграла какая-то отвратительная популярная музыка. Вовремя свалили. Вадик и присные за нами не пошли, деньги все-таки действуют на людей успокаивающе. А еще они пытались понять, почему им больно и как это вообще работает. Вот изучали бы тантрический секс… точки есть такие на теле… G там, H, еще Q… Ку. Кью. Квин!
Я: Пошли «Queen» слушать!
Сева: Музык… Выпем.
Саврас: А может, к Вере, баиньки?
Я: Не. Я не могу при ней спать. Это слишком ути… ути…
Сева: «Утиные истории!»
Я: Не. Ути-ли-тарно.
Саврас: Фаня, посмотри, как им ништяк?!
Фаня: Это ты к чему?
Саврас: А к тому, что я к ним, братан. Извини.
Саврас выжрал из горла полбутылки. Его кадык двигался размеренно, как поршень.
Я: «Квииин»!
Как-то так мы и оказались в свежеугнанной машине. Помню, Фаня сидел за рулем на правах диск-жокея, Сева дрых на переднем, а мы с Саврасом сидели сзади и орали песни. Пока не уснули обманчиво глубоким алкогольным сном. Он обманчивый, потому что ты не сам уснул, а под влиянием алкоголя. Если представить, что сон – это река, то алкоголь чужой рукой получается, которая твою башку в реку засунула. Ты в эту реку и не хотел, ты петь хотел и башкой вот так делать – тыц-тыц! Только это все-таки не рука, это алкоголь, который имеет свойство из организма выветриваться. Вот и наш с Саврасом выветрился, и мы как бы вынырнули, но не на воздух, а в легкое такое полупьяное похмелье. Нет. Не так. Когда алкоголь выветривается, рука как бы тает, и ты на поверхность хоть и быстро поднимаешься, но все равно плавно, а тут нас на поверхность выдернули. Это когтистая лапа реальности постаралась. Точнее, Вадик, дальнобой обоссанный, в нашу дверь ногой запинался. С похмелюги я прямо очканул. Не Вадика, всрался он мне. Мне вдруг почудилось, что мы снова на дороге недалеко от рехаба стоим, а в дверь рыжий консультант пинается, и я щас снова все это проживу. Типа зациклилось все каким-то хитрожопым образом, и я теперь вечность целую проживать это буду, пока истину не пойму. Правда, какая тут, к черту, истина? Одна вина.
За бортом машины собралось человек двадцать пьяных дальнобоев. Хорошо, что мы зачем-то закрыли двери. Наверное, Фаня закрыл, он, когда трезвый, очень бдительный.
Фаня: Никак ведь не угомонится.
Саврас: И снова седая ночь!
Я: Какого хера?!
Сева: Нас бить пришли.
Сева мелко засмеялся. Так некоторые толстые женщины смеются с короткими руками. Была у меня такая. Когда она смеялась, у нее весь жир на теле как бы вибрировал, колыхался навроде холодца. До того прямо отвратительно, что даже прекрасно. На самом деле руки у нее не короткие были, просто слишком жирные, чтобы казаться нормальными. Я тогда раздвигал границы сексуального опыта. А еще я где-то байку услышал, что у жирных телок щелка внутри тоже жиром заплывает и поэтому очень узкая. Подтверждаю – узкая. А может, у меня просто член большой. Хотя все мужики думают, что у них член большой. Я давно хочу линейкой измерить, но не решаюсь, вдруг расстроюсь. Если вдуматься, я с той толстухой даже не спал, я проводил научное изыскание. Сейчас вот тоже одно проведу: сколько времени понадобится злому халулайцу, чтобы оторвать головы двадцати пьяным обнаглевшим дальнобойщикам?
Пока я все это сумбурно думал, Вадика оттащили от машины, но он к ней рвался, как пес.