Вера: Видела. Спятившие спецназовцы. Еще страшнее.
Я: Чего ты хочешь? Чтобы я доказал тебе, что я не сумасшедший?
Вера: Нет. Я хочу, чтобы ты от меня не отгораживался. Если вы идете ловить маньяка, уж не знаю, настоящего или воображаемого, то я иду с вами.
Я: Вера…
Вера:…я не собираюсь сидеть в номере и сходить с ума! Еще про медведя наврал. Обещай, что больше никогда не будешь мне врать!
Я: Послушай…
В дверь постучали: тук-тук, тук-тук-тук, тук. Этот Фаня с Саврасом вернулись с разведки.
Я: Ком цу мир!
В номер зашли Саврас и Фаня с газетой в руке.
Я: Излагайте.
Оба уставились на Веру. Я тоже коротко глянул. Вера сидела на кровати с лицом Жанны д’Арк.
Я: Говорите при ней. Падайте.
Фаня и Саврас сели на застеленную кровать Веры.
Фаня: Пять жертв. Все девушки в возрасте от семнадцати до двадцати трех лет.
Фаня бросил мне газету. На первой полосе была девушка в форме выпускницы школы с мороженкой в руке, сверху надпись: «Внимание! Розыск!»
Фаня: Эта убита третьей.
Я отложил газету, Вера тут же ее схватила.
Я: Как он убивает?
Саврас: Отрубает головы.
Я: Чё?
Фаня: И забирает себе. Как трофеи.
Я: Чем отрубает?
Саврас: Хрен его знает. Меч, мачете, топор, серп.
Помолчали.
Я: Подождите… Чё-то не вяжется. Какого хера молодые девчонки шарятся по лесу?
Фаня: Подрабатывают, может. Грибы собирают, ягоды.
Я: Ты в восемнадцать лет подрабатывал сбором ягод?
Фаня: Нет.
Я: И никто нет. Да еще девушки.
Саврас: Загадка. А времени хрен да маленько.
Вера отложила газету и обвела нас взглядом.
Вера: Вы реально не знаете, что они делали в лесу?
Мы хором помотали головами. Вера встала с кровати и бодренько так прошлась по номеру.
Вера: А давайте так: я вам скажу, что они делали в лесу, а вы возьмете меня ловить маньяка?
Саврас и Фаня бросили на меня взглядики.
Я: Как ты его будешь ловить? Ты же…
Вера: Я буду приманкой.
Я: Нет! Ни за что!
Фаня и Сева одновременно подсели ко мне и зашептали в разные уши.
Я: Отвалите!
Вера: Олег, ты самый крутой чувак в мире. Неужели ты меня не защитишь?
Я: С чего ты взяла, что он на тебя клюнет?
Вера: Да с того, что я такая же, как они!
Я: В смысле?
Вера: Они наркоманки. Они в лес ездили, чтобы закладки поднимать.
Я: Какие закладки?
Вера: Ну вы даете! С наркотиками!
Саврас: Наркоту барыги продают.
Вера: Давно уже не продают. В интернет заходишь, покупаешь, тебе координаты скидывают, и поехал в лес – землю рыть.
Я: А парни не ездят, что ли?
Вера: Ездят, конечно.
Фаня: А почему тогда жертвы только девушки?
Вера: Откуда я знаю? Может, этому уроду по кайфу именно девушек убивать?
Все посмотрели на всех. В конце концов, надо верить в божественный ход событий больше, чем в козни дьявола. Иначе это ведь и есть сатанизм?
Я: Вера, ты уверена?
Вера: Да хорош, блин! Не драматизируй. Поймаем ублюдка и поедем дальше. Ужас как хочу на море!
От нее было глаз не оторвать, когда она это говорила. Ее уверенность сообщилась всем нам. Не знаю, как это работает. Просто, когда ты видишь бесстрашную женщину, ты уже как бы не пытаешься быть бесстрашным, тебе хочется им стать. И ты им становишься.
Фаня: Мы поедем место выберем.
Я: Хорошо. А я пока Веру проинструктирую. Ножи?
Саврас: На обратном пути заскочим.
Я: Севе скажите, чтобы в номере сидел, никуда не ползал. Закончим – заберем его.
Саврас и Фаня ушли. Вера подошла ко мне и дурашливо отдала честь.
Вера: Товарищ майор, к инструктажу готова!
Я заржал. Вера тоже. Мы долго ржали. Я прямо чувствовал, как меня покидает напряжение, а на смену ему приходят собранность и холодная ясность. Вывезем!
Саврас и Фаня присмотрели поляну на холме. Туда поднималась тропинка и ныряла направо, в лесок. Помните яму, где я ссал на листья? Если от этой ямы направо идти, а потом чуть по диагонали, то как раз на эту тропинку и выйдешь. Мы туда на рассвете приехали: заехали на машине в кусты, ветками ее прикрыли и пешком поперли. Вера ножик выпросила, не охотничий, как у нас троих, Саврас нам златоустовские взял, у них сталь отменная, а рукоятки легкие, из березы, такие метать сподручно. Мы, конечно, всякие ножи метать обучены, но не всякие ножи сообщают тебе ментальную силу. А златоусты так ладно в руку ложатся, так, прямо как папа в маму, будто ты с этим ножом родился, будто он из тебя рос, а уже потом хирург его отделил, чикнул скальпелем. Каждый раз, когда я к своему ножу прикасался, – он во внутреннем кармане торчал, без ножен, – у меня аж мурашки по телу бегали, и яйца как бы животы втягивали, как перед сексом. Вообще, конечно, приятно кого-нибудь как следует убить ради благого дела. Кого-нибудь плохого, чтобы запас нравственной правоты перевешивал мысли о Божьей искре, которую ты собрался затушить легким движением руки, как свечу. Свечу… Сейчас все эти метафоры про свечу звучат замшело, потому что роль свечи в жизни человека не просто неочевидна, ее в принципе нет, разве что в храме влепить. Я к свечам иначе отношусь. Мы как-то две недели в детдоме без электричества просидели. Я до этого думал, что мир – это свет, а тьма приходит, если только выключателем щелкнуть. Для меня искусственный электрический свет был как бы светом естественным. Я родился посреди этой технической новой природы, она мне казалась незыблемой, а потом дерево от грозы на провода рухнуло, и я оказался в природе изначальной, дотехнической. Мне тогда семнадцать лет было. Но я помню, как понял, что мир – это тьма, что мы только кружочки какие-то в пользу света можем отвоевать, ошметки жалкие, всполохи. У меня слух обострился, я научился различать малейшие шорохи, шелесты, полувздохи. Мир вообще изменился. Я книги стал другими глазами читать – жадными, благодарными. Попробуй почитай при свече, да еще когда одна свечка на пятнадцать человек и сначала надо место отвоевать поближе к свету, локотками потолкаться, заслужить, добиться, а потом уже, в награду за упорство, за наглость, за старание, книгу раскрываешь и глазами – ац-ац! Я потом на голых красивых женщин так не смотрел, как на те буковки при свече. Прикольно было бы завалиться в какую-нибудь избушку на курьих ножках и пожить там месяцок без электрического света. Чтобы, знаете, замедлиться, перестать нестись. А главное, чтобы снова начать жить согласно естественному свету, а не как тебе житуха диктует. Вставать на рассвете, ложиться на закате – вот это вот все. Чтобы тело не противоречило природному ходу вещей, а как бы вошло с этим ходом в гармонию, в союз. Как вот мы сейчас – из-за холма поднималось солнце, и мы тоже поднимались на холм. Я последним шел, передо мной – Вера, дальше – Фаня, а впереди всех пружинил Саврас. Он перед боем всегда пружинит, скалится, ведет себя этак непосредственно, как будто он пацан, а родители его в цирк вот-вот повезут или в зоопарк. Но это не только от предвкушения, это оттого, что он разные варианты схватки в голове прокручивает, везде побеждает и с каждой такой прокруткой все больше наливается силой, уверенностью. А Фаня, наоборот, спокойным делается, сонным. Он варианты не прокручивает, а как бы включает энергосберегающий режим, чтобы взорваться, как бомба, когда понадобится. А я возбуждаюсь. Но это физиологическая реакция, как потные ладони или мурашки, а внутренне я боюсь. Это вообще мой секрет – страх. Я в детдоме так боялся по роже получить, что по мне попасть никто не мог, а вот я, со страху, так быстро всех укладывал, что меня считали великим прямо бойцом, бесстрашным как не знаю кто, а я всего лишь ссал, когда страшно. Страх был таким сильным, что я заранее чувствовал кожей, как и куда соперник ударит. Смешно прозвучит, но мой страх будто способен прозревать будущее, предугадывать чужие действия и толкать меня на их опережение. Моя смелость – это страх, который решился действовать. Причем я себя не преодолеваю, нет во мне подвига преодоления страха, наоборот, я ему не мешаю, даю собой овладеть, а там уже все происходит само.
Мы поднялись на холм. Саврас полез на березу, любит он по деревьям лазить. А еще ему нравится появляться как бы с неба, чтобы дополнительно ошеломлять врага. Фаня прошел по тропинке дальше и скрылся за легким буреломом. Тут буреломистых мест мало, поэтому Фаня эту локацию и выбрал. В лесу очень сложно спрятаться. Звучит бредово, но так и есть. Достаточно ветке под ногой щелкнуть, и вся засада накрывается медным тазом.
Мы с Верой остались вдвоем. Она вытащила из кармана кухонный ножик, каким овощи режут, и показала им на поляну.
Вера: Мне у тропинки сесть или подальше?
Я: Подальше. Ближе к тому склону.
На том склоне была моя позиция. Он выгодно порос кустами, через которые добыча вряд ли попрется, слишком уж они густые.
Я: Сама только на него не дергайся. Скажу бежать – беги.
Вера: Бьют – бери, дают – беги.
Я: Наоборот.
Вера: Да я знаю, я пошутила.
Я: Смешно.
Помолчали.
Вера: Иди уже, мне закладку надо искать.
Я: Смотри не найди.
Я ушел в кусты. Метрах в десяти от меня Вера присела на корточки и заковыряла землю ножом.
Прошло два часа. Чтоб вы понимали, засада – это когда хрен покуришь и хрен пошевелишься. И неизвестно, что хуже. Хотя нет, известно. Мышцы и без перемещения в пространстве можно понапрягать, а кровь, осиротевшую без никотина, ничем не утешить. А еще в засаде лучше не смотреть, а слушать. Потому что, когда и слушаешь, и смотришь, башка быстрее устает, чем когда просто слушаешь. Смотреть на самом деле и бессмысленно, однако не смотреть очень трудно психологически, кажется, будто только глаза закроешь, сразу все и произойдет, а ты прошляпишь. Мы так устроены, беспочвенно доверяем глазам больше, чем ушам. Мне кажется, это тоже из-за электрического освещения с нами произошло. Граф Монте-Кристо как-то сказал, что самое худшее в жизни – это ждать и догонять. Если вдуматься, у меня не жизнь, а говно. Догоняю Ангела и жду, когда придут убивать Веру. Лучше мне на свою жизнь со стороны вообще не смотреть. Если разобраться…