Таджик махнул рукой в сторону двухэтажного здания. Первый этаж занимала «Пятерочка». На втором разместился внушительный секонд-хенд. По мне – самое то. Покупать новые шмотки непрофессионально. Человек в новых шмотках по определению выделяется, потому что вокруг него снуют люди в старых. Новизна во всех смыслах и заметнее, и почему-то неприятнее всего остального. Мне кажется, дело в консерватизме. Это он в нас ощетинивается, когда мы сталкиваемся с новым. Вырядился, падла, нулевенький такой, денди, сука, лондонский! Не надо нам таких, мы таких не любим.
В секонде, несмотря на вечер, толпился народ. Видимо, местные заходят сюда после работы, чтобы отвести душу, покопавшись в тряпье. Та самая бедная Россия, которую не принято показывать по. Пикадилли гуманитарной помощи из Европы. Здесь антизападные настроения идут на убыль. Меня всегда приятно поражало умение россиян отделять свои воззрения от качественных вещей. Оглядевшись, Ангел сказала:
– Я не шмоточница. Как подумаю, что сейчас мы будем во всем этом рыться, выпить хочется.
– Выпьем. Мы не на шопинге, если что. Мы на задании.
– И какое у нас задание?
– Неприятное – одеться в одежду, прямо противоположную нынешней.
– Тогда тебя придется одеть в шорты и сланцы.
– Ладно. Не прямо противоположную. Просто кардинально сменить имидж.
– А что нас ждет из приятного?
– Я трахну тебя в примерочной.
– Олег?!
– Что?
– Ты все испортил. Откуда в тебе это?
– Что – это?
– Потребность планировать вслух спонтанные действия.
– Я слышу слово «спонтанные», и в воздухе пахнет Бердяевым. Это он, признавайся? Ты спала с Бердяевым?
Ангел потупилась и обозначила ямочки.
– Да. Я провела с ним не одну ночь. Николай Александрович крамольно проник в библиотеку реабилитационного центра и пленил мое нежное девичье сердце.
– Ладно. Я не буду трахать тебя в примерочной. Расслабьтесь там оба.
– Не помогает. Я уже знаю, что будешь.
Мы пошли по центральному ряду. С двух сторон громоздились столы, заваленные шмотками.
– Что мы ищем, Олег?
– Широкие штаны «я читаю рэп своей бабушке», мешковатую толстовку, шузы, бейсболку и яркую ветровку.
– Своеобразные у тебя представления о стиле. А ты кого-нибудь трахал в примерочной?
Я посмотрел на Ангела. Правду сказать или?.. Да пофиг.
– Трахал.
– И как?
– Стонала громко. Пришлось рот затыкать.
– Ладонью?
– Да.
Ангел смотрела на меня со злостью, в которой читалось возбуждение. Ее глаза блестели.
– Я промокла. Пошли в примерочную.
Ангел схватила штаны и потащила меня в примерочную. В примерочной она задернула шторку и толкнула меня к стене.
– На колени!
Я послушно встал на колени. Игра меня завела.
Ангел схватила меня за голову и прижала к себе. Через минуту она бурно кончила, кусая ладонь. Ангел потянула меня за руку. Я поднялся. Светящиеся круглые коленки опустились на коврик. Отстрелявшись, я опустился на маленькую табуреточку в углу.
– Олег, ты буйвол.
– Прости, валькирия.
Не знаю, почему я назвал Ангела валькирией. Наверное, потому, что мы посреди какого-то большого сражения и я только что это понял. После оргазмов со мной часто случаются прозрения. Как вам такое оправдание секса?
– Мне кажется, в соседней кабинке тоже кто-то кончил. Померяй штаны, раз уж мы здесь.
Ангел встала на колени и сняла с меня ботинки. Я немного офигел. Сосать – это одно. Кто не любит сосать? А вот разувать… Князь Владимир, помнится, с трудом заставил Рогнеду совершить этот ритуал. А тут все добровольно и так естественно, что я не удержался и погладил Ангела по голове.
– Чего ты?
– Ничего. Я б на тебе женился, не будь я метамодернистом.
– Я б за тебя не пошла. Ты не перспективный. И квартира маленькая. Формовщик, какое будущее тебя ждет, мальчик?
– Ты ищешь бури, девочка…
Ангел сняла ботинки и джинсы. Я остался в трусах и носках.
– Олег, мы уже нашли бурю. Понять бы только, что это за буря.
– Поймем. Не мы, так Федор. У него вообще нет нераскрытых дел. Если б не он, «Путилин и Ко» давно бы разорились.
Я померял штаны. Широкие, из крепкой милитаристской ткани, они внезапно сели идеально. Ангел окинула меня оценивающим взглядом.
– Мне нравится.
– Мне тоже.
– Ты мне доверяешь, Олег?
Я напрягся. Такие вопросы обычно предваряют лютые перемены. Сейчас я был слишком расслаблен. Мой голос осип.
– Доверяю.
– Спасибо. Тогда я пойду в зал и подберу тебе остальные вещи. А ты сиди здесь.
Я выдохнул. Когда Ангел узнает меня получше, она перестанет так шутить.
Через пятнадцать минут я вышел из примерочной новым человеком. Ну, не совсем человеком – придурком. На мне были: зеленые штаны, синие шузы, черная толстовка «Нирвана», желтая ветровка и красная бейсболка «Манчестер Юнайтед». Ангел оглядела меня с расстояния, подошла и сказала:
– Восхитительно! Остался последний штрих.
– Какой?
– Очки в роговой оправе, перемотанные изолентой. С толстыми стеклами. Люди будут отводить от тебя глаза. Ты вызываешь чувство неловкости. На тебя неохота смотреть второй раз.
– Зашибись. Теперь переоденем тебя.
– Я кое-что себе присмотрела.
– Что?
– Сейчас увидишь. Я уже отнесла вещи в другую примерочную. Вот. Стой здесь, у шторки. Я тебя позову.
Ангел одевалась недолго. Через две минуты из-за шторки раздался ее голос:
– Отдергивай, Олег.
Я отдернул. Ангел была в розовом комбинезоне. Я хохотнул и пощупал материю. Я испугался, что она в нем спарится. Не спарится. Комбинезон оказался довольно легким. Да и сентябрь с каждым днем октябрел.
– А ботинки?
– Пусть будут мои черные. Тут еще капюшон есть, на случай дождя.
Мы пошли на кассу. За все про все вышло девять тысяч восемьсот рублей. Девяносто пять тыщ в сухом остатке. Возле прилавка у меня возникло предчувствие, что без грабежа это путешествие не обойдется.
На улице накрапывал дождик. Ангел накинула капюшон. По диагонали от секонда, метрах в трехстах, мерцала неоном закусочная. Искать что-то приличное не было времени. Я хотел развеять Бориску над Красной площадью этой ночью, но метро всю ночь не ходит. Надо либо очень торопиться, успевая до закрытия, либо ехать с ранья, либо доехать на машине до Малой Лубянки, а оттуда двинуть пешком одну остановку метро. Последний вариант выглядел опасным, потому что ночью по Москве бродит не так много людей, как принято думать об этом в провинции. Хотя безопасного времени в принципе не существует. Тут надо доверять чуйке. Чуйка говорила мне, что медлить не стоит. Я взял Ангела под руку, и мы пошли в закусочную. Взяли две шаурмы с бараниной и два кофе. Официант, бегло говорящий по-русски, рассказал мне, где стоят шабашники. Перекусив, мы пошли к голицынским бомбилам. Они тусовались неподалеку от конечной остановки автобуса. На пустыре стояла одна машина – бордовая «шевроле-лачетти». Я постучал по стеклу. Стекло уползло вниз. За рулем сидел парень лет тридцати.
– Здорова. До Красной площади сколько возьмешь?
– Три шутки.
– Пойдет. А до Питера?
– Чего?
– Сначала до Красной, а потом сразу до Питера?
– Ленина хотите умыкнуть?
Я прикололся. Люблю веселых шоферюг.
– Я бы умыкнул, но чё с ним делать?
– Тоже верно. До Питера семьсот кэмэ. Пятьдесят литров бензина. Бензин оплачиваете вы. В оба конца. И двадцатку сверху.
– Пятнашку. Или двадцатку, но бензин в один конец.
– Восемнадцать. Двое суток убью. Жена, дети…
– И старуха-мать, знаю. Шестнадцать, или я пошел искать другую машину.
– Вы буквально выкручиваете мне руки.
– А ты буквально делаешь мне больно своей корыстью.
Водила хохотнул.
– Меня Сева зовут. Погнали за шестнадцать. Но до Красной три штуки отдельно.
– Меня Олег зовут. А это…
Ангел, с улыбкой наблюдавшая за нашими переговорами, представилась:
– Я – Ангелина. Приятно познакомиться, Сева.
Дождь усилился. Мы сели в машину.
– Можно вперед, если хотите.
Ангел ответила за двоих:
– Мы друг без друга не можем. Смешно, правда?
Сева ничего не ответил. Завел машину, взмахнул дворниками, и мы поехали на Красную площадь. Ангел поставила рюкзак на сиденье и вжикнула молнией. Из черного зева показалась серая урна с Борискиным прахом.
Ехать по ночной Москве – это не то же самое, что ехать по ночной Перми. Пермь легко присвоить. Для того чтобы присвоить Пермь, необязательно быть очень уж большим. Для того чтобы присвоить Москву, надо раздаться. В столицу я припозднился. Пять лет назад осенила меня эта идея. Я подгадал к отпуску, купил билеты и улетел. Главное отличие Москвы от Перми, если рассуждать не утилитарными категориями, а в русле присвоения – это, конечно, метро. Передвигаться по верху в Москве затруднительно и дорого. А когда передвигаешься по низу, в голове картинка не складывается. Москва получается рваной, безо́бразной. Ты как бы в одном месте под землю спустился, в другом вспучился, а что там между норами – хрен его знает. Москва – это вообще «хрен его знает» в вакууме. Дайте депровинциализацию, кричат, дайте децентрализацию! Смешные регионы. Ежу понятно, что такой огромной страной, как Россия, невозможно управлять из Москвы. Но кто же дает децентрализацию? Депровинциализацию кто дает? Никто. Волюшку не дают. Самостоятельность не клянчат. Дай вон ее Перми, это ж офонареть, что будет! Москва – это символ России, если под Россией подразумевать повсеместную черезжопность. Демократию, права человека, другие ништяки у нас обществу всучило государство. Но разве такое бывает, чтобы государство всучило обществу хоть что-то, ограничивающее власть самого государства? Одни словесные конструкторы в воздухе плавают. Потряси любой, и содержание валится под ноги. «Если выпало в империи родиться…»
Завали-ка ты хлебальник, политолог. Я всегда перед «стрелками» и конкретным рамсиловом на отвлеченные темы думаю. Не просто отвлеченные, а масштабные, чтобы мои проблемы не казались такими уж неподъемными. То есть чисто умозрительно я засады на Красной площади не предвидел, но чуйка скверная хорохорилась. Когда Собянин киоски и другую ж