Класс взорвался хохотом. Кто-то кинул в Растеряева большим огрызком яблока, в ответ тут же полетела тряпка, и через несколько секунд по кабинету летали ластики, ручки, карандаши, линейки – всё, что оказывалось под рукой. Сенька кривлялся у доски, изображая учительницу, отбивал летящие в него предметы и при этом тонко и противно визжал. Ребята хохотали, шумели, свистели. Если бы кто-нибудь в эту минуту вошёл в класс, ему бы показалось, что он попал в сумасшедший дом. Резвились все: даже самые примерные ученики и те норовили толкнуть в бок своего соседа, а затем делали вид, что читают учебник.
Лишь один светловолосый мальчуган на последней парте сидел спокойно, не участвуя в происходящем. Это был Коля. Он молча разглядывал портреты писателей на стене и думал о чём-то своём.
В коридоре неожиданно послышались тяжёлые шаги.
– Шухер! – громко крикнул заводила Растеряев, швырнул разорванную тряпку на доску и прыгнул на своё место. Класс мгновенно затих.
Марьяна Михайловна вошла в кабинет запыхавшаяся и расстроенная, хотела возобновить поиски, но передумала и опять обратилась к ребятам:
– В столовой их нет. Скажите, вы правда не видели?
Не получив ответа, учительница дрожащими пальцами снова начала перебирать тетради, ручки, учебники, потом в обратном порядке – учебники, ручки, тетради… Очков нигде не было. Тяжело вздохнув, пожилая женщина оперлась рукой на стол и опустила седую голову.
Класс пристально следил за ней. Каждый реагировал по-своему. Сенька светился от счастья. Он толкал впереди сидящих, поворачивался назад, подмигивал товарищам, мол, здорово я всё придумал…
Коля, напротив, сидел сердитый и красный. Сначала он старался не обращать внимания на происходящее, но чем дольше затягивалась пауза, тем злее становилось его лицо. Колька ненавидел Сеньку за гнусный поступок, мечтал лишь о том, чтобы поскорее кончился урок, и тогда он выбежит из-за парты, бросится на Сеньку – и неважно, что тот сильнее… В то же время Коля злился и на себя. Ему было жаль, нестерпимо жаль Марьяну Михайловну, он досадовал на себя за это, в душе называя «слабаком», «девчонкой», но не мог не жалеть…
Мальчик сидел, опустив голову, и рассматривал извилистую трещину на парте.
– Ребята!.. – снова с мольбой в голосе обратилась к классу учительница.
Коля быстро поднял взгляд, и его будто кольнуло что-то. Он увидел учительские глаза: влажные от навернувшихся слёз, беспомощные, с надеждой обращённые к классу…
Резко встав из-за парты, Коля решительным шагом направился к столу. Выдвинул нижний ящик, вытащил очки и, положив их перед Марьяной Михайловной, выбежал из кабинета.
Вовка Сёмин
Вовка Сёмин заметно отличался от своих одноклассников. Те ходили в школу в модных толстовках и джинсах, а он в поношенном сером пиджаке и старых брюках, ребята покупали в школьном буфете чипсы и шоколадки, а ему едва хватало денег на булочку, половина класса имела навороченные планшеты, а у Вовки даже телефона не было.
«Питекантроп!» – ещё в третьем классе обозвал его заводила Пашка Скатов, и все засмеялись. С тех пор над Вовкой не смеялся только ленивый, смеялась даже всегда сдержанная староста Юлька. И особенно едко хохотали Пашка и его друг Лёнька Кузьминов.
– Эй, пещерный человек! – кричали они ему вслед. – Хочешь, мы тебе телефон подарим?!
– Игрушечный!
– Ха-ха-ха!
– Рыжий! – окликал его Скатов.
Вовка в самом деле был рыжим, с крупными золотистыми веснушками на носу.
– Толстый! – вторил товарищу Кузьминов.
Неуклюжий Вовка грустно смотрел на обидчиков и молчал.
Молчал на переменах и на уроках тоже, даже если знал ответ. Зачем привлекать к себе излишнее внимание, раз он такой… Такой несуразный…
Учителя на Вовку рукой махнули и почти перестали спрашивать – все, кроме Полины Сергеевны, новой учительницы литературы.
Молодая, стройная, с каштановыми волосами, собранными в аккуратный пучок, и немного грустными голубыми глазами, она пришла к ним в класс совсем недавно и сразу же всем понравилась. Она увлекательно рассказывала ребятам о жизни разных писателей, поэтов и иногда читала… Так, что даже Пашка слушал. И Вовка слушал, только потом на вопросы Полины Сергеевны не отвечал.
Она казалась ему необыкновенной, неземной, а он… Вдруг он брякнет что-нибудь не то, и Скатов с Кузьминовым начнут смеяться. При ней. Нет! Лучше умереть!!! Вовка втягивал голову в плечи, опускал глаза и молчал.
А Полина Сергеевна продолжала терпеливо наблюдать за странноватым застенчивым пареньком.
Как-то раз на перемене она увидела вопиющую картину. Скатов с Кузьминовым издевались над несчастным, затравленным Вовкой: дёргали его за рукава пиджака, отвешивали подзатыльники, кричали ему вслед едкие, обидные слова и громко безудержно хохотали…
Злой смех обидчиков болью отозвался в душе учительницы, перед глазами возникла картина из её детства.
Она, худенькая девочка с рыжими волосами, стоит, прижавшись спиной к школьной доске, а окружившие её одноклассницы с ненавистью кричат ей в лицо: «Полина-малина!», «Рыжая!», гогочут, дёргают за длинные косы… И рядом никого, чтобы помочь: она совсем недавно приехала с мамой в новый город, пришла в чужой класс…
От нахлынувших воспоминаний сердце Полины Сергеевны невольно сжалось: «А ведь Вовка такой же обиженный!..» – с грустью подумала она. Теперь ей понятны стали и его конфузливость, и молчание на уроках.
После звонка Полина Сергеевна долго глядела на притихших ребят и наконец твёрдо произнесла:
– Запомните все и особенно вы двое! – она задержала взгляд на Вовкиных обидчиках. – Вова Сёмин – мой друг! Кто оскорбляет его, тот оскорбляет меня!
Слова Полины Сергеевны показались Пашке шуткой, он хотел было засмеяться, но осёкся: лицо учительницы было решительным, серьёзным. И Вовка, украдкой взглянувший на неё, понял: она не врёт, не издевается…
От этого почему-то стало страшно волнительно. Простое тёплое слово «друг» приятно грело душу, но в то же время Полина Сергеевна оставалась учителем: ставила оценки, задавала уроки. Вот и сегодня тоже задала стихотворение Пушкина наизусть. А Вовка…
– Не выучил? – огорчённо спросила она у него на уроке. Вовка промолчал, и Скатов с Кузьминовым поспешили ехидно захихикать.
– Не стыдно тебе? – тихо спросила у Вовки Полина Сергеевна. – Я думала, ты мой друг и не подведёшь, а ты?..
Вовке было стыдно, очень стыдно. На другой день он робко подошёл к ней после урока… Запинался, терялся, краснел, но прочитал выученный стих.
– Молодец! – похвалила Полина Сергеевна. – Вижу, что дома ты учил. Ставлю тебе четвёрку, – и добавила, улыбнувшись: – Наверное, самому радостно хорошую оценку получить?
– У меня сегодня две радости! – осмелев, поделился с ней счастливый Вовка. – Я ещё и в столовую иду! И есть буду за Лёшу Петрова, его сегодня в школе нет.
– А обычно не ешь? – в недоумении посмотрела на него учительница.
Вовка погрустнел и отрицательно покачал головой:
– Не, мама денег не даёт…
Полина Сергеевна тяжело вздохнула и сказала:
– Я… я подумаю, как тебе помочь… А учиться надо и на уроках отвечать тоже…
И Вовка стал отвечать на её уроках, часто неправильно, волнуясь и запинаясь, но он старался. При Полине Сергеевне ребята Вовку не трогали, и это придавало ему уверенности. Но на других предметах дела обстояли иначе.
Однажды на математике Скатов смеха ради наклеил Сёмину на спину листок с крупной надписью: «ЛОХ». Ребята пол-урока потешались над Вовкой, а на перемене шумной толпой высыпали за ним в коридор, тыкали пальцами ему в спину, кричали, захлёбываясь от смеха. Не понимая причины, Вовка бросал несчастный, затравленный взгляд то на одного, то на другого обидчика…
Его мучения прервал звонок. Он забежал в кабинет русского языка, торопливо шмыгнул на своё место, но Полина Сергеевна успела заметить злосчастный листок на его спине.
От возмущения грудь сдавило и застучало в висках.
– Твоя идея? – гневно сверкнув глазами, спросила она у затаившегося Пашки.
Он не стал отпираться.
– Иди к доске! – приказала Полина Сергеевна и стала диктовать текст. Все писали, а Пашка мучился: сомневался почти в каждом слове, допускал ошибки. Ребята за его спиной перешёптывались и хихикали.
– Рекордсмен! – подведя итог, учительница саркастически всплеснула руками. – В пяти предложениях десять ошибок! Какую табличку будем вешать тебе?! И куда?!
– На лоб! – тут же посоветовал кто-то, и класс взорвался хохотом.
На своё место Пашка отправился пристыженный, с уязвлённым достоинством. В первый раз в жизни смеялись над ним – это было нестерпимо. После урока Полина Сергеевна попросила Пашку остаться.
– Скажи, зачем вы издеваетесь над Сёминым? – посмотрев в глаза ученику, спросила она. – И не просто издеваетесь – травите! – Пашка промолчал. – А ведь недавно, – продолжила учительница, – ты сам оказался на его месте. – Скатов поёжился. – Всего только раз над тобой смеялись, и то неприятно, а вы над ним – каждый день! И за что?! За то, что он не похож на вас, одет бедно и телефона у него нет? А у тебя вот есть. И наверняка дорогой… А разве Сёмин виноват, что в семье денег даже на обеды не хватает, не то что на телефоны? – с каждым словом голос Полины Сергеевны делался всё громче, взволнованнее, а Пашка стоял, опустив глаза, и молчал, не зная, что ответить…
После этого разговора он стал побаиваться Полину Сергеевну: на её уроках сидел тихо, старался не высовываться. И вдруг однажды тетрадку забыл для контрольных работ. А учительница строго-настрого предупреждала, что к диктанту без тетради никого не допустит. Можно было, конечно, домой сбегать. Но Пашка, как назло, вспомнил о ней перед самым диктантом, когда некоторые начали уже число записывать. Он осторожно окликнул Лёньку Кузьминова, но у того даже листочка не оказалось, а староста Юлька лишь сердито от него отмахнулась. Полина Сергеевна уже прочитала первое предложение. Ситуация становилась критической. Пашка не на шутку испугался, как вдруг Вовка протянул ему немного помятый, наскоро вырванный из своей тетради листок.