Джонатан пышным цветом расцветал в Царстве медицины. Точно так же он чувствовал себя удивительно комфортно и в медицинской школе, и еще раньше в колледже. Он был одним из тех людей, которые каким-то таинственным образом умудряются помнить имена абсолютно всех вокруг и даже знать, что в данный момент происходит в их жизни. Грейс никогда не обладала этим качеством (но уж если быть честной, очень хотела бы приобрести такое). Она часто наблюдала за тем, как муж беседует со всеми подряд, от работников больничной администрации и врачей до санитаров, нянечек и даже парня, который возит тележку с грязным бельем в просторную прачечную в подвале. Ей было известно, что зачастую он задерживал очередь в больничном кафетерии, заболтавшись с работницами кухни, которых можно было легко узнать по аккуратно убранным в сеточки волосам. И свой искренний интерес он проявлял ко всем подряд, будь ты король или простолюдин. Внимание к проблемам других людей и необходимость живого общения тоже были отличительными чертами его характера.
Как только Джонатан оказывался рядом с другим человеком, начинало происходить нечто невероятное. Медленно, но неотвратимо он переводил луч своего всеобъемлющего внимания на эту личность. И собеседник реагировал – он постепенно переключался на этот новый и замечательный источник энергии. Это напоминало Грейс документальные фильмы с замедленной микросъемкой при увеличенных интервалах времени между кадрами. Там можно увидеть, как цветок медленно поворачивается к солнцу и открывает свои лепестки. Она наблюдала за этим процессом в течение почти двадцати лет и до сих пор находила это просто восхитительным.
Джонатан словно целиком поглощал других людей. Он хотел знать все: кто эти люди, что для них важно. Что, может быть, ранит и тревожит их, вокруг чего формировался их характер. Он мог заставить практически кого угодно разговориться о своем умершем отце или сыне-наркомане. Грейс восхищалась талантом мужа, хотя именно из-за этой привычки ей приходилось подолгу ждать его, стоя на обочине, пока он закончит долгую беседу, например, с таксистом. Бывало, он, аккуратно сложив свое и ее пальто, так и держал их на весу, записывая то название книги, то отеля где-нибудь на острове Лесбос, которые рекомендовал ему официант.
Грейс пришла к выводу, что таким Джонатан был всегда. Именно таким он представился ей в тот самый первый вечер их встречи в подвальном туннеле. Грейс решила, что он таким и родился. Люди обычно не ждут какой-то моральной поддержки от врачей. Говорят (и Грейс полагала, что в этом есть доля истины), что врачи очень холодны по натуре или же держатся высокомерно, или страдают комплексом Бога.
Но только представьте, что ваш ребенок заболел – очень серьезно заболел, – и подумайте, насколько комфортно вы будете чувствовать себя, зная, что о нем заботится человек, который превзошел самого себя в заботе о других. Он не думает о себе, он уважительно относится и к ребенку, и к вам, и вся его жизнь уже посвящена избавлению вашего чада от страданий, ведь болезнь малыша проблема не только его самого, но в каком-то смысле и всего человечества.
Грейс шла по Шестьдесят девятой улице, чувствуя себя невидимкой. Мимо нее сновали мужчины и женщины, одетые весьма разнообразно, кто скромно, кто броско. Она смотрела на курильщиков (те даже в дождь умудрялись покурить, спрятавшись в нишах ракового корпуса), осознавая, что только они сейчас ведут себя спокойно и не суетятся. Ей казалось, что от нее исходит странное сияние, привлекая внимание окружающих и вызывая подозрение, словно она совершала нечто недозволенное. Но она никогда не делала ничего подозрительного и предосудительного. Теперь ей хотелось только одного – поскорее уйти отсюда. Грейс почти дошла до угла. Вот сейчас она свернет на север, к Йорку, подальше от входа в Мемориал, и никто не узнает, что у нее произошло сегодня что-то совсем нехорошее, испоганившее весь день, а может быть, и всю жизнь. Но вместо этого, по непонятной причине, она, сама не ожидая от себя такого и не имея времени анализировать происходящее, вдруг резко развернулась, как это делают танцоры в кадрили или солдаты на марше в строю. Это произошло настолько неожиданно, что она чуть не врезалась в людей, которые только что были позади нее, а теперь уже шли навстречу. Это были очень деловые граждане Царства медицины. Некоторые недовольно и с досадой глядели на нее, а один окликнул по имени.
– Грейс?
Она подняла глаза и сквозь струи дождя разглядела лицо Стю Розенфельда.
– Не сразу тебя узнал, – довольно дружелюбно сообщил он. – У тебя волосы другие.
Она действительно поменяла оттенок волос. В последнее время Грейс стала находить у себя седые пряди возле пробора. Ей даже стало стыдно, как сильно это ее огорчило. Джонатан же не обратил внимания на перемену в цвете волос, а вот Стю Розенфельд, как это ни было фантастично и невероятно, заметил сразу.
– Привет, Стю, – отозвалась она. – Хороший денек.
Он рассмеялся.
– Вижу. Трейси велела мне захватить зонтик, но я, конечно же, забыл.
Трейси была женой Стю, той самой, с которой Грейс никогда не ссорилась.
– Как поживает Трейси? – поинтересовалась Грейс, как будто они не стояли на углу улицы под сильным дождем.
– Прекрасно! – Стю довольно осклабился. – Второй триместр пошел! У нас мальчик.
– Ух ты!.. – выпалила Грейс, стараясь не выдать своего удивления. – Вот это фантастические новости. Я и понятия не имела.
Разумеется, она ничего не знала. Одно она помнила всегда: Трейси любила весело повторять, что ни она, ни ее муж не имеют ни малейшего желания заводить детей.
«Некоторым людям это просто не нужно», – говорила она, произнося слово «это» так, будто общество давно уже считает подобные желания переходящими все границы. И Грейс, у которой только что случился выкидыш (третий по счету? или уже четвертый?), чуть не заплакала. Правда, в тот момент что угодно могло вызвать у нее слезы. Ей вполне могло бы стать даже хуже, если бы эта неприятная особа миссис Розенфельд счастливо сообщила ей, что на самом деле она и ее муж очень «этого» хотели.
Добродушный и безобидный Стю, разумеется, не помнил об этом разговоре. Он довольно улыбался и даже начал (несмотря на дождь и внезапность их встречи) рассказывать, как на странность легко проходит беременность. Никакой тошноты! Никакой слабости! Трейси, как и прежде, пробегала по утрам свои обязательные четыре километра, нарезая круги у бассейна, несмотря на предупреждения гинеколога и сложный случай, который ей представился на работе. Грейс пыталась припомнить, сколько же Трейси лет.
– А сколько Трейси лет? – спросила она. Вслух это прозвучало очень грубо. Грейс не хотела, чтобы так получилось, но, наверное, не смогла сдержаться.
– Сорок один, – все так же дружелюбно ответил Стю.
Грейс почувствовала, как ее охватывает негодование. Поменять свое решение, забеременеть в сорок один год и при этом оставаться такой беззаботной! Даже безответственной. Как можно заниматься бегом трусцой во время беременности, да еще и в таком возрасте? Она как будто бросает вызов судьбе. Зачем? Зачем поступать так безрассудно?
Но вслух Грейс произнесла совсем другое:
– Потрясающе. Какое это все-таки чудо!
– Я слышал, у тебя тоже есть чадо.
Грейс молча уставилась на него. Слова Стю так ее озадачили, что она не понимала, как на них реагировать, не говоря уж о том, что ему на это ответить.
– Трейси говорила, ты написала книгу. По-моему, об этом писали в «Дейли бист». Будто эту книгу очень ждут зимой, но не помню, когда именно. Что же это за произведение, роман?
«Нет, меня зовут не Трумен Капоте, и это не роман». Она чуть не произнесла это вслух, но потом передумала: зачем быть такой жестокой по отношению к нему?
– Вовсе нет, – улыбнулась Грейс. – Ничего особо умного. Просто книжка. Про то, что я узнала из своей практики и что, по моему мнению, может помочь тем, кто ищет свою пару.
– А, это что-то вроде «Правил»? Моя сестра несколько лет назад прочитала эту книгу.
– Ей помогло? – спросила Грейс с искренней заинтересованностью. Она знала, что не поможет. И все-таки, может, хоть кому-то?..
– Не-а. Я думаю, она не воспринимала ее всерьез. Не звони парню первая. Порви с ним отношения, если он не сделал тебе подарок в День святого Валентина. Я сказал ей, что многие парни вообще не знают, когда этот день празднуется. Мой отец никогда ничего не дарил матери в День святого Валентина, а они были женаты лет тридцать.
Грейс кивнула. Неподвижно стоя под дождем, она уже успела замерзнуть.
– А если серьезно, это здорово, что ты написала книгу. Обязательно куплю ее, когда появится в магазинах. Это будет первое, что я прочитаю, кроме статей в медицинских журналах, со времен… Ну, наверное, моей учебы в колледже.
– Не может быть! – отважно выпалила Грейс, не имея в виду ничего плохого.
Стю был умным и чутким человеком, как раз таким доктором, которого вы хотели бы видеть рядом со своим больным ребенком. Они с Джонатаном подменяли друг друга на работе уже в течение восьми лет, не меньше. И Джонатан, надо сказать, никогда не критиковал действия Стю. А это уже само по себе было замечательно, если принять во внимание всю сложность лечения таких специфических заболеваний и особенности поведения людей, окружающих больного раком ребенка.
О многих других своих коллегах Джонатан отзывался намного резче. Росс Уэйкастер, его непосредственный куратор, был чересчур осторожен, недостаточно эмоционален и начисто лишен креативного мышления. Он был попросту неспособен объяснить родителям больного ребенка простым и понятным языком, что же происходит с их малышом. Джонатан часто видел в коридорах больницы обезумевших от горя родителей, безутешно рыдающих и совершенно отчаявшихся после беседы с Россом. А это было недопустимо. Была еще одна коллега, которая потом уехала, кажется, в Санта-Фе или Седону, по имени то ли Рона, то ли Рена. Она занималась так называемыми «параллельными лечебными методиками». Этой пустышке с самого начала было противопоказано становиться врачом. Зачем вообще посещать медицинскую школу, если потом ты будешь только размахивать благовонными палочками и читать заклинания друидов? Или медсестры, которые иногда делали вид, будто не слышат его, когда он достаточно вежливо обращался к ним с какой-нибудь просьбой, поскольку были слишком заняты вечной борьбой за власть между врачами и младшим медперсоналом. Или взять, к примеру, отношение к его званию «Лучший доктор» по версии журнала «Нью-Йорк». Его не смогли оценить по достоинству, хотя сам факт признания, разумеется, прит