– А также имело место третье нарушение больничного кодекса поведения, вследствие чего юридический консультант рекомендовал увольнение из центра без права восстановления.
Нет. Щелк! Щелк!
«А что там Джонатан поделывает?»
– Я хочу закончить на этом, – сообщила Грейс полицейским. – Мы можем остановиться?
– Нет, к сожалению, мы не будем останавливаться.
– И вы говорите, что мне не нужен адвокат?
– Миссис Сакс, – сердито буркнул О’Рурк. – Зачем вам адвокат? Вы что же, прячете своего мужа? Потому что если вы его скрываете, тогда да, адвокат вам понадобится, причем очень хороший.
– Но… Но я никого не прячу. – Грейс почувствовала, как горит у нее лицо. Правда, она не плакала и не собиралась этого делать. – Я думала, он сейчас находится на конференции. Он сказал, что уезжает на конференцию по медицине. – Ее голос показался жалким даже ей самой. Грейс-психоаналитику хотелось накричать на себя. – На Среднем Западе.
– Средний Запад большой. Где именно? – поинтересовался Мендоза.
– Я думаю… в Огайо?
– В Огайо.
– Или… в Иллинойсе?
О’Рурк недовольно фыркнул.
– Или в Индиане. Или в Айове. Они все кажутся одинаковыми, верно?
Для жительницы Нью-Йорка, да, они все были одинаковы. Как весь мир для Саула Стейнберга: все то, что находилось за пределами реки Гудзон, называлось «где-то там».
– Я не помню, что он сказал. Там должна была проводиться конференция по детской онкологии. Он…
Ее передернуло. Потому что скорее всего он уже не был тем, кем она хотела его только что назвать. Господи Иисусе! Джонатан.
– И в вашей квартире его нет.
– Нет! – выкрикнула она, адресуя ответ им обоим. – Я же говорила, его там нет.
– Хотя телефон его, похоже, там. Его местоположение уже определили.
– Да, верно. Его телефон в квартире.
О’Рурк подался вперед. Казалось, его щетина успела вырасти даже за один час. «Наверное, он бреется дважды в день», – как-то неясно мелькнуло в голове у Грейс. Джонатан брился по утрам, но иногда пропускал эту процедуру, если очень торопился на работу.
– Телефон вашего мужа находится у вас в квартире, а его самого там нет.
Грейс кивнула, так как в этом по крайней мере не было ничего необычного. Или так должно было быть.
– Все верно.
– Эту деталь вы могли бы упомянуть, – неодобрительно заметил О’Рурк.
Она неопределенно пожала плечами. Ей было даже приятно видеть его раздраженным.
– Вы не спрашивали меня, где находится сейчас его телефон. Вы спросили только, где он сам. Он не взял телефон с собой – просто забыл его дома. И это не первый раз, когда он забывает его. Ну и что из этого? Я обнаружила телефон вчера вечером, поэтому и не знаю, где сейчас мой муж. Потому что он забыл свой телефон, и я не могу с ним связаться.
«Вот так выпад! – подумала она в заключение, а Грейс-психоаналитик добавила: – И это о чем-то говорит?»
– И это вам о чем-то говорит? – тут же отреагировал Мендоза.
Грейс чуть не рассмеялась. Нет, конечно, это ей ни о чем не говорило. В этом деле ей вообще ничего ни о чем не говорило.
– Послушайте, это… – Неважно, что сейчас подразумевалось под емким словом «это». – То, что вы сейчас рассказываете мне про Джонатана. Я не обвиняю вас в том, что вы все сочиняете. Все это ужасно, и, по всей вероятности, мне придется усвоить очень многое, что я узнала здесь, но мне все равно непонятно, какое отношение это имеет к вам. Я хочу сказать, что если вдруг он действительно потерял работу, но ничего мне не сообщил, тогда ясно… – Она замолчала и перевела дыхание. Даже это ей стоило большого труда выговорить. – Нам с ним придется о многом поговорить. И разговор будет тяжелым, но все это произойдет только между нами. Так почему мы сейчас разговариваем об этом в полицейском участке?
О’Рурк потянулся через стол и взял папку с документами. Он просмотрел несколько страниц, тихо вздохнул и, закрыв ее, принялся барабанить пальцами по серой обложке.
– Знаете, что меня смущает? – наконец высказался он. – Вы не спрашиваете, почему его уволили. Разве вы не хотите это узнать?
Грейс задумалась. Истинный ответ был такой: «Нет, не хочу». Она и правда, правда не хотела этого знать. Разумеется, со временем она все равно все узнает. Было очевидно, что Джонатан и его начальник никогда не ладили друг с другом. Человеку, с которым у вас хорошие отношения, вы не дадите прозвище «Третьесортный». Из того, что Джонатан сам ей рассказывал, Грейс знала, что Робертсон Шарп был ужасен в обращении с пациентами. Он был одержим только клиническими результатами, а отношения с самими больными и членами их семей сводились лишь к формальным контактам. А когда заработали разные социальные системы поддержки в рамках больницы, он и вовсе отстранился от таких контактов. Он считал, что адвокаты и помощники пациента, семейные консультанты и оказывающие поддержку психоаналитики во всей их радужной перетасовке вполне могли обеспечить эмоциональное раскрепощение больного. А доктору Шарпу нужно только осматривать пациента, оценивать его состояние, направлять на анализы и выписывать лекарства. Их так учили, такова была тактика шестидесятых, и поколение Шарпа, конечно, нельзя в этом винить. Что же касается его личности… что ж, некоторым людям даже неинтересно узнать, нравятся ли они окружающим или нет.
– Миссис Сакс?
Она встрепенулась.
– Вчера мы получили документы из Мемориала.
Она выпрямилась в кресле.
– Вы их получили. Его конфиденциальные документы?
– Да. По постановлению суда.
– Документы о его работе? – не веря услышанному, переспросила Грейс.
– Да. Все записи о его трудовой деятельности. Включая постановление суда. Они здесь. Вы действительно не хотите ознакомиться ни с одним документом?
Грейс отрицательно покачала головой. Она пыталась дышать, сейчас это стоило ей некоторых усилий.
– Ну, хорошо. С две тысячи седьмого по две тысячи двенадцатый год – многочисленные жалобы на преследования от младшего медицинского персонала больницы. Дважды он получал денежное вознаграждение от членов семей пациентов. Дважды замечен в недопустимых контактах с членами семей пациентов.
– Подождите-ка… – перебила его Грейс. – Сейчас вы… Но это же очевидная чушь.
– В январе этого года, – продолжал О’Рурк, – он получил официальное предупреждение после физического конфликта с доктором из больничного персонала. Результатом стычки стали телесные повреждения. Однако пострадавший отказался выдвигать обвинение.
– Что вы говорите! – Она не выдержала и рассмеялась. Джонатан наносит телесные повреждения. Они вообще видели Джонатана? Тут и до истерики недалеко. – Ну, конечно! Телесные повреждения!
– Два сломанных пальца и рваная рана, на которую были наложены два шва. Это у пострадавшего.
Щелк! Щелк! Щелк! Она вытянула руки вперед и уперлась ладонями в столешницу. «Только не это, – подумала Грейс. – Кто-то, как по заказу, сочинил страшный сценарий моей жизни». Как эти писаки, которые пользуются семейными мемуарами, чтобы потом переложить их в песню и исполнить ее на праздновании золотой свадьбы? Только здесь все было по-другому. В этой страшной истории, например, требовалось объяснить, что он сломал зуб, когда упал на лестнице.
– Вот как он сломал зуб, – сказала Грейс.
– Простите? – не понял Мендоза.
– Он сломал его не так. Он упал на лестнице. Споткнулся.
Хорошо еще, что он не стал подавать иск против больницы!
– Пострадавшему доктору была оказана неотложная медицинская помощь в Мемориале. Последствия происшествия наблюдали несколько человек, а тот второй доктор, жертва нападения, сделал заявление о необходимости дисциплинарного взыскания.
Происшествие. Жертва. Дисциплинарное взыскание. Как много неприятных терминов. Как будто все это происходит здесь и сейчас. Но все это, конечно, просто какое-то безумие.
– Он упал на лестнице. И ему пришлось ставить протез. Зуб не удалось спасти.
«Ну пожалейте же меня!» – мысленно и с отчаянием взмолилась Грейс.
– Протез даже чуточку отличается по цвету. Если приглядеться поближе, это можно увидеть.
– И наконец, в феврале этого года, в больнице состоялось серьезное разбирательство по поводу его недопустимого контакта с членом семьи одного из пациентов.
– Да послушайте же! – Грейс никак не могла понять, что этот крик как-то связан с ней самой. – Это рак! Это дети, больные раком! Он очень добрый человек. Он не такой идиот, который приходит к вам и напрямую заявляет, что ваш ребенок одной ногой в могиле! Он заботится о людях. То есть конечно же есть такие врачи, которые целиком следуют книжным правилам и готовы спокойно доложить вам самые страшные новости вашей жизни, а потом так же хладнокровно повернуться и уйти. Но Джонатан не такой. Конечно же… он мог обнять кого-то или дотронуться, но ведь это не означает… – Она уже не пыталась восстановить дыхание. – Как же ужасно обвинять его в домогательствах!
Мендоза качал головой, а его шея, вернее, оплывший на ней жир, так и перекатывался из стороны в сторону. Грейс ненавидела и его шею, и его самого.
– Пациента зовут…
– Это конфиденциальная информация! – во весь голос заорала Грейс. – Не называйте мне фамилию пациента. Меня это не касается.
«Я и знать ее не желаю», – подумала она, потому что знала ее, уже знала, и все это было так неправильно. И оставался всего один трос, одна тонкая шелковая нить, которая удерживала ее над пропастью на вершине утеса. А там, внизу, так далеко, что она не могла различить дна, находилось то самое место, где она еще ни разу в жизни не оказывалась. Даже в самые темные дни после смерти матери. Даже когда детки, которых они так сильно хотели вместе с мужем, никак не появлялись на свет. Это было невыносимо, но сейчас все казалось еще хуже.
– Пациентом вашего мужа был Мигель Альвес. Его диагноз – опухоль Виль… – Он прищурился, вглядываясь в буквы на листке бумаги, потом повернулся к своему напарнику.
– Вильмса, – устало подсказал тот таким тоном, словно вся эта беседа уже сильно утомила его.