жену, наврал ей и бросил ее на выжженной земле неопределенности и неизвестности…»
Нет, это не боль. Что бы Грейс ни чувствовала в этот момент, лежа на спине и окоченев от холода, пуская дым в морозный ночной воздух, но это точно не боль. Однако боль не заставит себя ждать. Она была близко, очень близко. По ту сторону стены, и никто не знает, как долго эта стена продержится.
Грейс снова затянулась и выдохнула дым, глядя, как он поднимается вверх. Когда-то ей нравилось курить – но не потому, что она сомневалась во вреде курения или хотела умереть. Она не была ни невеждой, ни мазохисткой. Но тем памятным вечером она, вернувшись в квартиру, которую снимала вместе с Витой на Центральной площади, прикончила последнюю пачку сигарет, сидя на пожарной лестнице, думая о Джонатане и о его планах на жизнь. Ему она никогда не говорила, что курила. Просто больше этот факт не имел для нее значения, ведь самое важное тогда только начиналось. Но ведь это значит, что Грейс врунья, да?
В подвале переплеталось столько коридоров, и как так вышло, что она очутилась именно в том? И разве важно, что по этому коридору просто ходили чаще, чем по другим? Теперь Грейс думала, что все это уже не имело значения. Самое главное: она совершила ошибку и слишком долго не видела правды. Так она оказалась на краю причала зимней ночью, объятая и парализованная ужасом. А ее сын, почти подросток, только что лишившийся отца, свернулся калачиком, чтобы согреться в нетопленом доме, вырванный из своей привычной жизни и отчаянно нуждающийся в мудром совете, а она даже объяснить ничего ему не могла.
«Я с этим справлюсь», – подумала Грейс, выдыхая дым.
Дым утекал в застывшее небо, иссиня-черное, усыпанное сверкавшими звездами. Они и луна служили единственными источниками света, кроме лампы в гостиной и старого фонаря над крыльцом, в котором горела лишь одна лампочка из трех. В деревне пустовали почти все дома, кроме еще одного – каменного коттеджа у дальнего конца озера. Из трубы вилась тонкая струйка дыма. Вокруг было тихо. Очень, очень тихо. Разве что иногда ветер приносил откуда-то обрывки музыки, причем очень необычной. Грейс показалось, что музыка эта похожа на звуки какой-то скрипки, но не той, которую оценил бы Виталий Розенбаум. Эти звуки навеивали мысли о южных горах, где люди рядком сидели на крылечках и смотрели на деревья. Иногда по ночам она слышала один инструмент, иногда больше: вторую скрипку и, возможно, гитару. Однажды Грейс показалось, что она услышала человеческие голоса и смех, и тогда заставила себя сосредоточиться на этих звуках, словно могла смутно припомнить, на что же они походили.
Но по большей части слышалось лишь потрескивание дров в очаге и шелест переворачиваемых страниц.
Приближалось Рождество – день, о котором она вообще не думала, – и утром Рождественского сочельника Грейс повела себя как ни к чему не готовый муж. Впервые оставила Генри одного дома и поехала на север в Грейт-Баррингтон, чтобы купить ему какой-нибудь подарок. Но когда наконец добралась до торгового центра, то обнаружила, что некоторые магазины уже закрываются, и побежала вдоль витрин, в отчаянии глядя на бесполезные, непонятные, неуместные и ненужные вещи. Слоняясь между стеллажами в книжном, Грейс искала книгу, которая заинтересовала бы Генри, но вскоре пришлось убедиться, что здесь ей ничего подобного не найти. На такой подарок сын просто сказал бы «спасибо», потому что его приучили благодарить всех, сделавших что-то из вежливости. Грейс знала, что такого ему будет недостаточно. Во всяком случае, в этом году.
Поэтому она отправилась в спортивный отдел, заставив себя пролистывать книгу за книгой. История клуба «Янкиз». Хорошо. Книга о Негритянской бейсбольной лиге – это хотя бы история. И что-то о Национальной футбольной лиге – она выбрала эту книгу потому, что открыла ее наугад и прочла вполне пристойное по стилю предложение. Еще одну книгу, про баскетбол, взяла, даже не открывая, потому что уже чувствовала себя ужасно оттого, что проявляла высокомерие и снобизм. И еще набор дивиди-дисков с документальными фильмами о бейсболе Кена Бёрнса и Линн Новик – это она, возможно, даже посмотрит вместе с сыном. В подарочную упаковку все завернули прямо на кассе.
По пути к выходу Грейс заметила книги о браке и семейной жизни и почувствовала, как замедляет шаг. Она заставила себя посмотреть на них внимательнее. Несколькими годами ранее Грейс остановилась у такого же стеллажа в Верхнем Ист-Сайде, чтобы подыскать нечто полезное для своих пациентов и не только. Книги о том, как пробудить страсть у желанного мужчины. Вытянуть у него приглашение на свидание, привязать к себе и склонить к свадьбе. То есть нагородить массу преград на пути к собственному счастью. Сколько заблуждений. Сколько вредных советов. Где же холодный рассудок, с помощью которого женщина выбирает себе, например, бюстгальтер («нигде не жмет, сидит хорошо») или собаку («вот эта порода моему стилю и ритму жизни подходит лучше всего»)? Разве к выбору будущего спутника жизни не стоит подходить столь же практично? Разве при выборе мужа нужно не считывать то, что написано открытым текстом, а выдумывать какие-то радужно-туманные толкования?
И раз за разом читательницы всех этих книжек о том, как заполучить и привязать к себе кого-то, приходили к ней в кабинет и признавались в своих провальных ошибках, сетуя на разбитую жизнь. Им казалось, что они неверно заполучали и неправильно привязывали. Муж, скорее всего, флиртует с другими женщинами оттого, что она потолстела. Холодность мужчины по отношению к своему маленькому ребенку (к родным жены, ко всем ее подругам и, в конечном счете, к ней самой) вызвана тем, что она отказалась от заманчивого повышения на работе и, наверное, перестанет быть достойной женой, если они заведут второго ребенка. Женщины сами виноваты во всем. В преступлениях, реальных или мнимых. Это они недостаточно задумывались, недостаточно старались и слишком мало от себя требовали. Словно самолет рухнул на землю лишь потому, что сидевшие в салоне женщины перестали махать руками.
И самое худшее, размышляла Грейс, стоя в отделе «Семья и семейные отношения», состоит в том, что они действительно виноваты – только вот истинную причину этой вины не видят. Они не неверно заполучали и не неверно привязывали. Причина в том, что они изначально выбрали неверный путь. Вот в чем главное. И в какой же книге об этом говорится?
Свои заметки (которые потом лягут в основу книги) Грейс начала записывать довольно осторожно и неуверенно. Как-то раз, когда назначенный пациент не смог явиться на сеанс, у нее вдруг появился незапланированный час свободного времени. Предыдущая пара ушла разъяренной, и кабинет еще продолжал дрожать от напряжения и полной бесполезности высказанных увещеваний. В этот внезапно выпавший ей час передышки Грейс села за стол и написала нечто вроде манифеста о состоянии своей профессии, очень сожалея, что психоаналитики, казалось, не желали вслух заявлять об очевидном (или вообще не видели очевидного). Сколько раз они выслушивали бесконечные потоки жалоб мужей или жен на их повседневную жизнь и при этом думали: «Но вы же об этом давно знали». Знали, уже когда познакомились или начали встречаться. По крайней мере, ко времени помолвки – абсолютно точно. Вы знали, что он в долгах: это вы оплатили его задолженность по кредитной карте! Вы знали, что, выходя вечерами из дома, он всегда напивается. Вы знали, что он считает вас ниже себя по интеллекту, потому что он окончил Йельский университет, а вы – всего лишь Массачусетский. А если вы не знали, то надо было разузнать и задуматься, потому что все было яснее ясного даже в самом начале ваших отношений.
Для пациентов Грейс поезд давно ушел: когда доходило до обсуждения в кабинете психоаналитика, то взаимоотношения оставалось уже только принять как данность. Но у ее читательниц еще был шанс осмотреться и призадуматься. Вы сможете узнать и разглядеть все с самого начала, если будете внимательны, если станете приглядываться, прислушиваться и анализировать. Вы сможете это узнать, а затем критически использовать свои знания, даже если он вас любит (или ему так кажется), даже если он называет вас своей избранницей, даже если обещает сделать вас счастливой (чего, наверное, не может ни один человек в мире).
И Грейс сама хотела поведать эту истину женщинам.
«Потому что я такая компетентная и знающая», – пожурила она себя.
Как любой из принадлежащих к пишущей братии, страстно желающий и стремящийся подняться над толпой простых смертных и громогласно донести свои идеи до благодарного народа, Грейс думала: «Да здравствуем мы! Да здравствую я!»
Ну вот, все и кончилось.
По дороге домой с пакетом продуктов для праздничного стола и подарками для Генри, Грейс так крепко вцепилась в руль, что заныла спина. На улице стало еще холоднее, и она напряженно следила за дорогой, высматривая смертельно опасные полосы наледи. Лед сплошным слоем покрыл дорогу сразу за поворотом на Чайлд-Ридж, связывавшую почти все расположенные на берегу озера дома. Одолев ее почти на черепашьей скорости, Грейс подняла глаза и увидела стоявшего у почтового ящика мужчину. Позади него был каменный коттедж, скорее всего, тот самый единственный обитаемый в это время года дом у озера, и даже желание Грейс побыть в полном одиночестве не устояло перед чисто практическим соображением. Наверное, очень даже неплохо установить соседские отношения с единственным человеком в округе, обитавшим в разгар зимы в здешней глуши.
Он поднял руку, Грейс осторожно затормозила.
– Здравствуйте! – поприветствовал он ее. – Я так и думал, что это вы.
Грейс опустила стекло на пассажирской двери.
– Здравствуйте, – ответила она. Голос ее прозвучал как-то неестественно радостно. – Я – Грейс.
– О, я знаю, – отозвался он. На нем был длинный пуховик, очень поношенный, в нескольких местах из дырочек торчали перья. Мужчина казался ее ровесником, может, чуть постарше, его очень короткие волосы уже поседели. В руках он держал почту: газеты, рекламные листовки, письма. – Лео Холланд. Мы вашу маму с ума сводили.