стекала оттуда по капле, растягивая агонию собравшихся. Теперь это болото — черная, зовущая трясина, покрытая осокой. И только вершины когда-то гордых мегалитов чуть приподнимаются над вонючей жижей, прикидываясь простыми, покрытыми тщедушным мхом камнями. Пошли, valsharen Ril’lintar, я отведу тебя к вместилищу моей грусти и боли.
16.07.1941
Газета Velkischer Beobachter, фрагмент статьи
«…под мощнейшими ударами наших доблестных войск Красная армия, лопнувшая как мыльный пузырь в первые дни войны, продолжает отступать, теряя города, людей и технику. Примером того положения, в котором находятся эти неотесанные славянские варвары, может служить случай, произошедший на Восточном фронте не далее чем на прошлой неделе: в полковой госпиталь были доставлены немецкие солдаты, в которых эти красные варвары стреляли из лука! До какой степени варварства нужно дойти, чтобы использовать такое, не побоюсь этого слова, доисторическое оружие?! Это еще раз доказывает, что войска Красной армии полностью разгромлены доблестным вермахтом. У них нет ни достойного вооружения, ни патронов. Единственное, что они сейчас могут делать, — это массово сдаваться в плен или пытаться такими вот дикими методами противостоять нашей несокрушимой, стальной лавине…»
Тогда же
Ссешес Риллинтар
Или Леший вел меня по быстрой тропе, или старое сердце чащи действительно находилось так близко от нашего лагеря, но на месте мы оказались буквально через несколько минут.
Большая зеленая поляна, покрытая разными травами и седеющими проплешинами мха, открылась моему взору. Обогнав Лешего, я собирался перейти через поляну, но схватившая мое левое запястье древесная рука резко остановила меня:
— Стой! Присмотрись получше, а потом, если захочешь, иди.
Присев на корточки и наклонив голову, я принялся внимательно разглядывать эту идиллическую поляну, ярко освещенную солнечным светом и украшенную перепархивающими насекомыми. На первый взгляд это была обычнейшая поляна, ну, может, с травами чуть зеленее и сочнее окружающих. Этому могло быть множество объяснений. Но мои рассуждения и сомнения были рассеяны в один миг, когда недалеко от меня на травяной ковер приземлилась брошенная Духом Чащи тяжелая ветка. Кустики травы буквально разошлись, и вверх плеснула коричнево-черная, мерзкая даже на вид жижа. Медленные, тягучие волны прокатились по идиллическому травяному покрову, еще недавно выглядевшему так мирно. Красота скрывала под собой смерть — медленную, мерзкую болотную смерть, после которой даже тело не обретает покоя, а так и остается тысячелетиями гнить, погребенное пластами зловонного ила.
Передернув плечами от прокатившейся по коже волны омерзения, я обернулся и спросил:
— И где же обещанные мегалиты?
— Не беспокойся, недалеко. Вон впереди, на расстоянии буквально десяти метров, виднеется маленькая кочка, покрытая рваным одеялом серого мха, видишь?
— Да, только уж слишком она маленькая. Вон, кстати, еще и еще. Сколько их и почему не видны полностью?
— Девять. Девять камней силы, образующих контур. Когда-то они возвышались над поляной на высоту в два человеческих роста, но после того, как обвалился свод пещеры, находившейся под ними, вся эта местность превратилась в болото. И камни начали медленно погружаться в размытую болотной жижей почву. Еще тридцать — сорок лет, и на поверхности топи уже не осталось бы этого памятника былому величию.
— А мэллорны? Если тут было сердце леса, точно рос хотя бы один.
— Гниют. Гниют в этой черной жиже. Они не смогли пережить источник.
— Так. Разобрались. Значит, мне надо доставить жертв непосредственно к камням и запитать контур магией? Так?
— Тогда вопрос: как я до этих камней доберусь? Какая тут глубина?
— Местами до семи метров жижи и еще примерно два-три метра ила.
— Понятно, заболоченная карстовая воронка. Значит, когда твоя пещера обрушилась, грунт просел и образовалась аккуратная такая ямища. Ее заполнило водой, а потом она заросла, сперва ряской, потом тонким травяным покровом. Так и образовалась эта идеальная ловушка.
— Трау, изумляешь ты меня, откуда ты такие вещи-то знаешь? С твоими сородичами я раньше общался, им и в голову бы не пришло задуматься о таких «глупостях». Неужели в вашем мире трау у дварфов хлеб отбивать начали? Это я по поводу горного дела, если ты не понял.
— Нет, горным делом в моем мире дроу не занимаются. Это я вот такой уникум. Кстати, Дух Чащи, ты тоже меня удивляешь — ловко притворяешься перед хумансами. Чтобы тебе подобные, да спокойно подошли к костру, да еще и общались с его зажегшими! Ну не поступают так духи чащ, слишком уж ты разумно себя ведешь.
— Ну я-то понятно. Тут, когда с магией нелады твориться начали, с каждым днем все хуже и хуже становилось. Сперва мелочь всякая поисчезала, а вот потом, когда за крохи магии всеобщая резня началась, выяснилось, что в драке одними инстинктами не обойдешься, пришлось ставку не на силу да ярость делать, а на разум и логику. Альянсы заключать, с разными двуногими общаться. А в чужом разуме много полезных идей нахватать можно, только вот, чтобы применять их, уже самому сходно думать надо. А так как идеи в основном человеческие были (уж слишком хорошо это племя в интригах да войне разбираться приспособилось), то и сам не заметил, как потихоньку словно человек думать научился. Много нового, ранее совсем мне ненужного узнал, а теперь-то и остановиться никак не могу. Ты думаешь, я только ради магии с вами контакт наладил? Нет, мне и просто так пообщаться с умными существами интересно — как еще что нового, не касающегося твоего леса, узнать можно? Я ведь перед тем, как в спячку лечь, пока совсем худо не стало, в своем лесу со многими мудрецами приятельствовал. Это потом среди них одни только люди остались. А знания, как я понял, в такой долгой жизни, как моя, лишними не бывают. Такая вот философия.
— Философия? С греками случайно общаться не приходилось?
— Это с эллинами-то? И они забредали.
В моем мозгу медленно начали всплывать расплывчатые сведения из школьного курса истории, и среди них молнией проскочила мысль: это когда ж он в спячку-то впал? Может, он и знаменитую заварушку в Иудее застал? А может, и про первые крестовые походы от очевидцев слышал? Тогда становится понятно, почему в русских сказках образ Духа Чащи такой человечный.
— Послушай, философ, так ты, получается, Лешего и не играл?
— О чем ты, трау?
— О сказках хумансов, в которых ты так хорошо засветиться успел.
— Да, необычный ты трау, это когда же ты здешние людские сказки узнать-то успел?
— Вечерком с моими бойцами побеседуй, узнаешь о себе много нового или старого, с какой стороны посмотреть. Ну и посмеешься заодно. А насчет моей необычности, я тут часть человеческой жизни уже прожил…
Осмотр берегов полянки привел меня к неутешительным выводам. Для того чтобы добраться до камней, придется или городить наплавной мост, или перекидывать длинные бревна с берега до верхушки ближайшего мегалита, а потом соединять их мостками. Работа предстояла муторная и, самое главное, тяжелая. По всему, придется привлекать старшину с бойцами, в одиночку с таким объемом строительных работ не справиться. Да и не сильно-то хотелось. Вот только потом их надо будет отправить подальше — так, на всякий пожарный.
Повернув голову к задумавшемуся философу, я решил разобраться с самой важной из насущных проблем — проблемой стройматериалов.
— Слушай, философ, тут небольшая проблемка образовалась. Зная, как твое племя к вырубке леса относится, задаю шкурный вопрос: на благое дело запуска маг генератора десятка три бревен не одолжишь?
— Трау, как есть трау. Все норовите по живому резать… Одолжить, говоришь? Очень уж строение фразы знакомое — ты случайно большую часть прожитого тут времени не под стенами Иерусалима провел?
С самолетом все оказалось не так радужно, как расписывал капитан. Расчалки на стабилизаторе мы закрепили, это у нас проблем не вызвало. А вот с обшивкой оперения и, самое главное, с тремя из шести нервюр киля были большие проблемы — для растопки они подходили идеально. Хорошо в самолете обнаружился высокотехничный набор для ремонта — пара кусков парусины, клубок дратвы с воткнутой в него толстой кривой иглой и универсальное средство от головной боли — молоток с маленьким мешочком гвоздей.
Рядом нашелся и хороший такой сосновый сушняк. Но сам процесс вырубания из него ровного чурбачка, потом раскалывание этого чурбачка на более или менее ровные бруски, что, кстати, удалось только старшине, и то не с первого раза, представлял со стороны странную картину. Особенно если учитывать блеск любопытных глаз Духа Чащи, замеченный мной на исходе второго часа мучений. В итоге, переведя на щепки энное количество древесины и получив наконец три тонкие плоские плашки, почти подходящие под нервюры, старшина принялся совершать преступление, за которое в детстве я уже огребал от деда мощный подзатыльник, — нецелевое использование ножовки по металлу. Выпилили пазы, прибили к лонжерону гвоздями до состояния «хрен оторвется» и принялись обшивать парусиной. А уж тут пальму первенства пришлось взять в свои руки: посмотрев на первые стежки старшины и на выражение лиц окружающих, отобрал инструмент и принялся сноровисто шить, иногда помогая себе пассатижами. Просто на своих мокасинах я уже натренировался по самое не могу. Так что теперь с гордостью могу сказать: с кройкой и шитьем у меня проблем нет. Примерно через полчаса варешкообразный чехол для киля был готов. Чуть разогнули дюралевый обод, поврежденный пулями, и принялись закреплять это чудо портновского искусства гвоздями, одновременно натягивая. В конце концов выглядеть стало почти нормально, а лишнее после натяжки мы обрезали. Конечно, по цвету наше произведение отличалось от родной обшивки, ну и лаковой гидроизоляции не было, но на пару полетов должно было хватить, как всегда у русских — сурово и не особенно красиво, но зато работает.