— Что ты хочешь сказать?
— Возможно, решение отступить было лишь частью более обширного плана с целью лишить Тиберия поддержки армии и любви плебса. В то время в обществе стихийно возникло весьма серьёзное недовольство, которое умело подпитывалось агентами Агриппины…
— Ты предполагаешь заговор?
— Вполне возможно. В те годы они без конца плелись, сменяя друг друга. Вот посмотри: Цепной платит варварам, чтобы те не атаковали остатки Одиннадцатого легиона, состоящего из самых преданных ему людей, и тем самым спасает его. В то же время Двенадцатый легион прибывает на позицию, предполагая, что лагерь находится в руках римлян… но попадает в засаду и весь уничтожен.
— А молодой трибун, который спешил предупредить их о засаде, лежит в это время в овраге в германском лесу с пробитой головой, — рассуждал секретарь. — Иными словами, у тебя был ещё один отличный повод прикончить старого…
Но Аврелий не слушал его.
— Думаю, я только теперь понял, что там произошло на самом деле, — негромко произнёс он, говоря как бы с самим собой.
— Хотелось бы, чтобы это было именно так, мой господин, потому что тебе придётся объяснить всё это Валерию, и тот не станет тихо и спокойно выслушивать твои заявления о том, что его отец, знаменитый герой войны, — предатель, — поворчал грек.
— Должно быть, в заговор были втянуты и другие полководцы, — продолжал сенатор. — Наверное, готовилась целая серия показательных отступлений. Они не особенно ослабляли военную мощь Рима, но могли усилить враждебность по отношению к императору. Риму не нужны были больше Клавдии, потомки Ливии, а снова требовались Юлии, законные наследники Августа в лице Агриппины и её сыновей.
— Но они же тогда были ещё детьми! — возразил вольноотпущенник.
— Это позволило бы их матери и её друзьям править вместо них. А то, что Одиннадцатый легион выполнил приказ императора и удержал позицию, преподнесли как образец настоящего героизма… И Рим снова превозносил Тиберия!
— Ты не преувеличиваешь, мой господин? Ещё немного, и скажешь мне, что убил Цепиона, желая спасти империю! Если дело обстоит так, то ты заслуживаешь лаврового венка. И всё же я не верю, что твой друг Валерий горит желанием надеть его на тебя!
— У Цепиона определённо были сообщники в Риме… Паул Метроний хотя бы! — воскликнул крайне взволнованный патриций.
— Браво! Если сумеешь засудить консула вместо себя, то не только спасёшь свою голову, но сможешь без проблем наведываться к его жене, — с сарказмом заверил Кастор.
— Цепион и Метроний — двоюродные братья. С тех пор как существует Рим, в семьях всегда плелись заговоры.
— В самом деле, Брут и Кассий были свояками, а Катилина вовлёк в заговор всех своих родственников, — согласился секретарь. — Ничего не скажешь, хозяин, твоя фантазия летит быстрее ветра. Теперь тебе остаётся только увязать всё это со смертью Антония, и можно закончить расследование.
Тут послышалось деликатное покашливание управляющего, который сообщил о прибытии Помпонии.
— О боги, я же пригласил её на ужин! И с этими новостями совсем позабыл о нём, а теперь уже не успеть приготовить что-то приличное, — огорчился патриций.
— Я позаботился об этом, мой господин, — вмешался как всегда предусмотрительный Парис. — Я позволил себе заказать Ортензию обед из рыбы и дичи. У нас есть кефаль, морской лещ и вальдшнепы под соусом. А также, разумеется, закуски, салаты, грибы и паштет из морских ежей. К сожалению, сегодня не доставили лукринских устриц, но кондитер только что вынул из печи пирожки с перцем, которые так нравятся госпоже.
— Прекрасно, Парис! — облегчённо вздохнув, воскликнул Аврелий, и управляющий слегка поджал нижнюю губу в знак величайшей радости.
XVIЗА ДЕСЯТЬ ДНЕЙ ДО ИЮЛЬСКИХ КАЛЕНД
Несколько дней спустя Помпония возлежала на мягком триклинии, красуясь в новой тунике из черно-жёлтого муслина, что делало её похожей на толстого шмеля.
— Мой дорогой, в том, что я узнала, кое-что не сходится, — делилась она сомнениями с патрицием. — Помнишь, я на днях сказала, что хочу сама расспросить всех подруг, знавших Антония Феликса? — Аврелий сдержал улыбку, отметив про себя, что для матроны даже убийство — это прежде всего отличный повод покопаться в любовных делах окружающих. — Так вот ни одна из них не упомянула о любовной близости с ним. Самые красивые женщины Рима, понимаешь, самые привлекательные, самые беспринципные… Наш дорогой Феликс сопровождал их на пиры, в театры, в цирк, а потом желал им спокойной ночи на пороге! — удивлённо воскликнула Помпония.
— Дамы, о которых идёт речь, могли и солгать, защищая свою репутацию, — возразил сенатор.
— В каком мире ты живёшь, Аврелий? — удивилась матрона. — Сегодня, чтобы хоть что-то значить в Риме, женщина должна иметь как можно больше любовников. Ходят слухи, будто даже у верховной жрицы весталок есть грешки, которые надобно скрывать!
— И всё же Антоний Феликс заставил немало говорить о своих любовных победах…
— Знаешь поговорку — lingua factiosus, iners opera — ловок болтать, да делать не умеет… Короче, собака, которая лает, не кусается!
— Выходит, наш друг уделял внимание только Глафире и законной супруге, оставив её беременной…
— Ты забываешь Авзонию, жену Токула. Жаль, что нельзя заглянуть в Эреб и расспросить её! Однако жива её служанка, которую та забрала из дома Токула после развода. Надо бы разыскать её, и это уже твоя забота, Кастор!
Секретарь, который вошёл в этот момент с кратером превосходного вина, быстро прикинул: рабыня Авзонии, должно быть, совсем дряхлая, и ясно же, что одно дело общаться с юной, прелестной девушкой, и совсем другое — с мегерой, которая одной ногой уже в лодке Харона…
— Есть новости из дома куртизанки! — поспешил сообщить Кастор, желая отвлечь матрону от опасной темы. — Эбе, эфиопская служанка Глафиры, клянётся, что видела, как Антоний Феликс что-то передал хозяйке утром в день убийства…
— И что же это? — поторопил сенатор, затаив дыхание.
— Ну, ты ведь знаешь, как делаются дела: нельзя рассчитывать, что всё достанется бесплатно.
— Сколько она просит? — вздохнул патриций.
— Пятьдесят сестерциев.
— Девочка, которая в жизни своей не видела ничего, кроме нескольких ассов? Вот тебе пять, Кастор, и случится чудо, если она получит хотя бы два!
— Но, мой господин, на этот раз ты ошибаешься. Заставить Эбе заговорить — очень непростая задача! Она очень любит хозяйку и не хочет выдавать её секреты. Мне пришлось не только предложить ей половину ауреса, но и пообещать, что помогу сесть на одну из твоих трирем, которые отправляются в Египет.
— А это ещё зачем? — удивился Аврелий.
— Её продали в рабство ещё в младенчестве, и теперь она вбила себе в голову, что должна отправиться на родину и найти мать, которую никогда не знала.
— Бедная девочка, хочет отправиться туда одна, навстречу стольким опасностям… — сразу же заволновалась Помпония. — Я готова проводить её до Александрии, вот уже четыре года как не была там…
Сенатор вздрогнул при мысли, что могут натворить экстравагантная матрона и неопытная служанка на одном из его судов: бунт обеспечен, это уж точно, но нельзя исключить и кораблекрушения.
— Бесполезная затея, Помпония, — расстроил сенатор добрые намерения подруги. — Мать Эбе несомненно рабыня, а значит, может находиться как в Египте или Нубии, так и в Риме, Греции или любой другой части империи. Нет никакой возможности найти её.
— И то верно, — согласилась Помпония, огорчившись.
— Действуй, Кастор, — продолжал сенатор, преодолев неожиданное препятствие.
— Наверное, из-за тоски по матери Эбе всегда испытывала особую любовь к бездомным детёнышам животных. Как раз накануне гибели Антония она нашла на улице крохотного котёнка и принесла его домой, получив у Глафиры разрешение оставить его.
— Да, помню, видел у неё на плече, — сказал Аврелий.
— В то утро, когда она грела котёнку молоко, он куда-то убежал, заблудился и не вернулся. Эбе отправилась искать его и зашла в комнату гетеры, куда слугам вход строго запрещён. И как раз в этот момент туда вошли куртизанка и Феликс. Служанка, опасаясь наказания, спряталась за штору, оттуда и увидела, как твой друг положил что-то на кровать и попросил Глафиру сберечь.
— Сумку?
— Нет, не сумку, а что-то вроде деревянного футляра, похожего на тот, что носят аптекари.
— Золотая пчела и аптекарский футляр — какое странное сочетание… — в растерянности пробормотал Аврелий.
— Да Глафира и сама странная! Даже не представляю, как она находит клиентов. Страхолюдина, худая как гвоздь… — сказала Помпония, радуясь, что патриций не замедлил согласиться с нею. — Глаза каку ведьмы и вдобавок живёт на Эсквилин-ском холме, возле старого кладбища…
— Нехороший квартал, в последнее время там ещё и поджигатель орудует, — добавил Кастор, вмешавшись в разговор, что дало ему право налить себе вина.
— Говорят, сгоревшие дома никогда не восстановят, — сообщила всеведущая матрона. — И хотела бы я знать, а где будут жить эти несчастные, что остались без крыши над головой…
— Под мостами Тибра, моя госпожа, — не все купаются в золоте в самом богатом городе мира!
— Кстати, по поводу золота. Кто лучше ювелира объяснит мне, что представляет собой это украшение? Завтра отправлюсь к Токулу и покажу ему серёжку Зенобии, — решил сенатор.
Кастор и Помпония между тем были слишком заняты дегустацией убанского пятнадцатилетней выдержки, чтобы слушать его.
XVIIЗА ДЕВЯТЬ ДНЕЙ ДО ИЮЛЬСКИХ КАЛЕНД
На другой день сенатор Стаций поднялся рано, чтобы наверняка застать жаворонка Токула за работой.
Ювелир большую часть дня проводил в своих магазинах на викус Аргентариус и виа Сакра, но в тот день находился в одной из лавок, размещавшихся на первом этаже его домуса.
«Ещё несколько лет назад, — подумал патриций, — невозможно было даже представить, чтобы сенатор открыто занимался торговлей». Согласно цензу, уровень дохода, который позволял стать сенатором, должен был быть не только весьма высок, но и получен только от земельных владений.