— Не будет следующего раза, Помпония, — деликатно напомнил сенатор.
— Ах да, верно… А о чём это я говорила? — продолжала матрона. — Точно, о последнем приключении Кореллии. Похоже, что раб, прислуживающий в её спальне, кое-что знает об этом… Что с тобой, Аврелий, почему так тяжело дышишь? Нездоровится? Пусть Кастор что-нибудь приготовит тебе… Кстати, а где он?
— В отпуске, — коротко сообщил сенатор.
— Наконец-то ты наградил его! Он заслуживает, такой хороший друг! Подумай только, как часто он спасал тебя от разных неприятностей!
Аврелий почувствовал, как вспыхнуло вдруг его лицо, словно покраснело.
Помпония распрощалась часа через два, и патриций проводил её до дверей, где привратник Фа-беллий, как обычно, крепко спал.
Проходя по пустому атриуму, Аврелий услышал над головой лёгкое покашливание и с интересом посмотрел вверх.
— Тес… Хозяин, я тут!
Грязный левантиец выглядывал из-под самой крыши, с комплювия[79], держа зажжённую свечу и пару свитков папируса.
Аврелий почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, и погрозил ему кулаком.
— Осторожнее! Если только позовёшь кого-нибудь, эти драгоценные свитки тотчас превратятся в пепел. В одном письмо, которое Цирия обнаружила у Валерии, а в другом список владельцев сожжённых домов, — произнёс секретарь, поднося свитки к пламени свечи.
— Это шантаж, Кастор, причём самый подлый! — прогремел взбешённый патриций.
— Согласен, хозяин, — как ни в чём не бывало признал александрийский вольноотпущенник.
— Спускайся немедленно!
— Даёшь честное слово римского гражданина, что выйду отсюда с нетронутой спиной?
— Спускайся, там видно будет, — проворчал сенатор.
— Мне нужен час, чтобы исчезнуть, прежде чем спустишь на меня своих ищеек, — настаивал Кастор.
— Согласен! — уступил, наконец, Аврелий, подавляя гнев.
И вскоре в библиотеке при свете большого бронзового канделябра он рассматривал документы.
«Великолепно, Кастор!» — чуть было не вскричал он, но вовремя осёкся и, напротив, произнёс:
— Думаешь, за эти свитки я помилую тебя и избавлю от плети?
— Именно так я и думаю, мой господин!
— И всё ещё рассчитываешь остаться тут после шутки, которую сыграл со мной?
— Это прекрасный дом, мой господин, и мне здесь очень нравится!
— Ты хоть понимаешь, что если я не стану наказывать тебя, то потеряю лицо перед всеми слугами? — спросил Аврелий, лихорадочно ища какое-нибудь решение, которое позволило бы достойно выйти из щекотливого положения.
— Тоже верно, мой господин. И всё таки хавай придумаем что-нибудь такое, что устроило бы нас обоих. Дело в том, что любое наказание имеет два аспекта. Прежде всего это расправа, чаще всего телесная, а также моральное унижение для избитого человека.
— Ну и что?
— Я готов был бы отказаться от первого в обмен на второе.
— А как? — с недоверием поинтересовался хозяин.
— Послушай! — сказал Кастор, понизив голос.
— На этот раз он получит плетей по-настоящему! — изумилась Филлида.
— Кастор давно это заслужил. Столько натворил пакостей, но последняя его выходка и в самом деле непростительна, — заметила Нефер.
— Поверьте мне, я всячески старался помешать наказанию, однако сенатор и слышать ничего не хотел! — признался Парис с потемневшим лицом.
— Так я тебе и поверю! Именно ты всегда готов был первым донести на него из-за любого пустяка, — возразила Иберина, с укором посмотрев на него.
— Я просил только побранить Кастора, но не бить… — ответил терзаемый угрызениями совести управляющий.
— У него такая красивая спина. Будем надеяться, что не останется следов… — простонал женоподобный Азель, спокойно поглаживая накрашенные щёки.
Астерия дрожала, прижавшись к матери.
— Ну, ну, — утешила та её. — Сенатор знает, что делает!
И тут на весь домус раздался очередной жуткий вопль.
— Боги, это невыносимо! — воскликнул Парис, зажимая уши, чтобы не слышать ударов плети и мучительных стонов, доносившихся из библиотеки.
— Нефер, приготовь смягчающее масло для Кастора! — добавил он со слезами на глазах.
Внезапно наступила полная тишина, и слуги, обратившись в слух, на цыпочках подошли ближе к двери.
А там Аврелий отёр пот со лба и нанёс последний удар, в ответ на который раздался такой душераздирающий вопль, что у рабов, услышавших его, побежали мурашки по коже.
— Знаешь, я немного устал, может, хватит? — спросил сенатор, опуская плеть.
Кастор поднялся с кушетки, где спокойно лежал всё время, пока длилось наказание, и провёл ладонью по колонне, которую крепко хлестал хозяин.
— Да, думаю, достаточно. Однако штукатурка немного потрескалась. Нужно будет поправить.
— А теперь уходи. Не хочу, чтобы слуги слишком переживали.
— Минутку, — ответил Кастор, забирая одежду.
— Эй, но это моя туника! — возразил хозяин.
— Конечно, мой господни, но она тоже должна поучаствовать в спектакле, чтобы комедия получилась правдоподобнее…
Через минуту Кастор появился на пороге библиотеки и, пошатываясь, двинулся между расступившимися перед ним взволнованными слугами. Он с гордостью, решительным жестом отклонил руку, которую, желая помочь, протянул ему Парис, и со страдальческим лицом направился в свою каморку.
— Ни стона, ни упрёка! — в восхищении воскликнула Филлида.
— Вот ведь какой мужественный человек, а я так плохо думал о нём… — признался Парис.
— Вот это я понимаю, мужчина! — прошептала Иберина, мечтательным взглядом провожая вольноотпущенника, который удалился в ореоле бесстрашного героя-страдальца.
XXXIIНАКАНУНЕ ИЮЛЬСКИХ ИД
На следующее утро патриций проснулся рано, преисполненный оптимизма: благодаря сведениям, которые добыл секретарь, он сможет положить конец этому ненавистному шантажу. И, может быть, арестует поджигателя и убийцу…
Когда он позвал служанок, девушки вошли, опустив глаза: Иберина держала таз с водой, Филлида — набедренную повязку, Гайя — чистую тунику.
Как всегда по утрам, Публий Аврелий раскинул руки, ожидая, что рабыни оденут его, и стоял, ещё полусонный, с закрытыми глазами, как внезапно на его голые ноги обрушился ледяной поток.
— Извини, хозяин, таз выскользнул у меня из рук! — сухо сказала Иберина.
Патриций крякнул: очевидно, служанки объявили ему войну за грубое обращение с их любимцем Кастором…
— Ты уж извини, если туника выглядит немного помятой. Гладильный пресс сегодня плохо работал, — оправдывалась Гайя, подавая ему совершенно не проглаженную одежду.
Аврелий сжал губы, решив не обращать внимания на эти мелкие неприятности, и всё же не смог не ругнуться, когда Филлида с такой силой затянула набедренную повязку, что едва не повредила его мужское достоинство.
— Вон отсюда! — в отчаянии рявкнул он.
Внезапно на пороге появился Парис, похожий на испуганного поросёнка, увидевшего, что к свинарнику приближается компания голодных гостей.
— Нанди приличную тунику и пришли Зенобию, пусть оденет меня, если не хочешь, чтобы я выглядел как бродяга, что ночует под мостом! — проворчал сенатор.
Вскоре, приведённый в полный порядок умелой служанкой-эпиротой, Аврелий кликнул своих верных носильщиков.
Прибыв на виа Тускулана, он остановил паланкин и отпустил нубийцев, снабдив их деньгами для покупки целого конгия вина и внимания уступчивой служанки, и отправился пешком в один из переулков на Целийском холме, где размещалось множество разных магазинчиков и лавок.
В старом домусе семьи Валериев, рядом с которым возвышалась инсул а, можно было немного передохнуть от уличной жары. С верхних этажей доносились возгласы торговцев, крики детей и перебранка жильцов на десятке разных языков.
В тёмном атриуме, напротив, слуги двигались нарочито неслышно, словно создавая невидимый барьер между римской гравитас и жилищами шумных горожан, окружавших домус со всех сторон.
— Моей госпожи нет дома, — с таким же надменным, как у хозяйки, видом сообщила несуразная служанка, сменившая Цирию.
— Покажи ей это, и она примет меня! — заявил Аврелий, протягивая ей письмо.
— Не думаю, что… — с недовольством произнесла служанка.
— Да делай, ради всех богов, что тебе говорят! Мне некогда! — вскричал патриций.
— Ступай, Бурба, и ничего не бойся. Просто сенатору Стацию нравится пугать рабынь, тогда он чувствует себя особенно важным! — произнесла Валерия, появляясь на пороге таблинума, и, грубо выхватив у Аврелия лист, прочитала его и изменилась в лице.
— Выходит, моя рабыня предала меня! Подозреваю, что это ты подослал того нумидийского купца, который купил её сегодня утром!
Патриций кивнул. Кастор оказался очень убедительным в этой роли, поскольку умудрился при этом уговорить карфагенского коллегу внести внушительную сумму на счёт несуществующего сообщества земляков. Что касается Цирии, то вольноотпущенник, несмотря на запрет, привёл её в свою каморку, пользуясь солидарностью всех слуг.
Валерия вернула папирус дрожащей рукой.
— И что же? — потребовал ответа сенатор.
— Идём отсюда. И чтобы никто нас не беспокоил! — приказала она слугам, прежде чем провести его в таблинум и запереть дверь.
— Что тебе нужно от меня? — спросила она, стараясь спрятать гнев за притворно смиренным тоном.
— В письме ясно сказано, что это ты поставляла Антонию сведения для шантажа. Ты делала это из любви, как он думал, или ради жалких денег? — спросил патриций.
— Это долгая история, но я могу всё объяснить, — сказала она, судорожно стискивая руки. — Мы с Антонием познакомились в Греции много лет назад. Я была замужем в то время, но между нами возникло чувство, которое не имело ничего общего ни с деньгами, ни с любовью.
— Иными словами, вы не спали в одной постели?
— Конечно, нет! Я же не Кореллия, я никогда не позволяла Антонию даже пальцем прикоснуться ко мне!