режнею, нежно-бесстыдной улыбкой. «Бер», — сказала она. Единорог ссутулился и побрел к выходу из аллеи. Эдгар, обеспокоенный, поймал ската и доставил единорога сюда, причем в пути тот не вымолвил ни слова и лишь вздыхал.
— Стихийная опасность залегает в них, — мудро сказал Генподрядчик. — Как подумаешь.
— Это очень верно, — поддержал сантехник. — Вот тут тетка моя собралась к сыну в тюрьму. Три года не видалась. Приехала — не пускают. Говорят: у вас справка есть из вендиспансера? Она говорит: какая справка! я мать! А они: это все равно. До семидесяти лет со всех справку требуем. Так и не пустили.
— Какое доверие оказали женщине, — вздохнул Генподрядчик.
Этот диалог был прерван появлением незаметной рыбы, что-то нашептывавшей Эдгару, который слушал ее с обеспокоенным выражением. Коротким жестом он отпустил ее и попросил общего внимания.
— По последним донесениям, — сказал он, — армия Торна вышла на северные рубежи Великих равнин, будучи в часе ровной ходьбы от Стола, подле которого мы находимся, и в полутора часах — от рабочих предместий Атлантиды.
Наступило историческое молчание.
— Владычица, — сказал Ясновид, — прикажи отковать мой меч, ибо я не стану биться иным.
— Мои кузнецы, — отвечала она, — сделают это быстро, и тебе не придется пенять на их работу. Эдгар!
— Да, госпожа, — сказал он.
— Сколько времени надо, чтоб выстроить наше войско?
— Час, — сказал он.
— Тогда пойдемте смотреть на врага, — сказала она.
Они стояли на холме. Армия Торна занимала противоположный край равнины. В ее безбрежной шевелящейся массе покачивались полотнища хоругвей и блестели копья.
— Умрем ведь, — негромко сказал сантехник, чтоб не расстраивать армию.
Генподрядчик пожал плечами.
— В конце концов, не первый раз за день, — ответил он. — Ты, главное, раньше времени не горюй. О нас еще, глядишь, песни сложат.
— В рифму? — недоверчиво спросил сантехник.
— Двух мнений быть не может, — успокоил его Генподрядчик.
— Ну, если только в рифму, — сказал сантехник.
Владычица звала их в штабную палатку составлять план баталии.
— Врага много, — сказал Генподрядчик, — до ужина не уложимся. Значит, сейчас надо покормить рядовых и младший комсостав.
Кто-то хотел усомниться, но Генподрядчик эти сомнения пресек.
— Половина проигранных баталий, — сказал он, — была проиграна на голодный желудок.
— А вторая половина? — спросил сантехник не потому, что не хотел есть, а просто из интеллектуальной добросовестности.
Генподрядчик посмотрел на него с укором.
— Этим процентом, — сказал он, — можно пренебречь. Как незначительным.
Владычица отослала Эдгара с приказом, и по всему полю, откладывая копья, ратники расселись со шлемами, полными горячей ухи.
— Главная ударная сила врага — кавалерия, — сказала владычица. — Сайрокрыл на рыбе-пиле. Блистательный успех. Более ста побед нокдауном.
— Двойной удар, — с одобрением сказал Генподрядчик. — Все равно что на лошадь болгарку надеть. Надо заимствоваться для локальных войн.
— Феодальная вольница, значит, — сказал сантехник. — Культ личной доблести и никакого умения держать строй. А как у них насчет мародерства?
— Это всегда пожалуйста, — сказала владычица. — Было бы что.
— Очень хорошо, — сказал сантехник. — Тогда нам нужен обоз.
— Зачем, нам два часа ходьбы до дома, — недоуменно сказала владычица.
— Обоз должен быть, — непререкаемо сказал сантехник. — Эдгар, что-нибудь можно сделать?
— Придумаем, — сказал неутомимый Эдгар и исчез.
— Авангард — лучники, — продолжил сантехник. — Но это обреченный отряд. Они разредят конницу, но она пройдет сквозь них, как нож, и увязнет в обозе.
— Я стану там, — сказал Ясновид. — С лучниками.
Владычица посмотрела на него огромными глазами.
— Это правильно, — безжалостно сказал сантехник. — Оденься только… попрактичней. На флангах тяжелая пехота, — продолжил он прежним голосом. — Ударяет с боков в кавалерию противника, когда та начнет безобразничать в обозе. Маркитанток бы туда побольше, — заметил он.
— Эдгар! — позвала владычица.
— А потом засадный полк ударяет коннице в тыл, по хвостам, и она оказывается зажатой между обозом, пехотой и свежими силами противника, — закончил он. — Замечания по распорядку дня?
Все в целом согласились.
— Ты с засадным полком, — обратился он Генподрядчику. — У тебя хладнокровие большое, ты раньше времени не кинешься. Без возражений. Тебя куда? Пехотой хочешь покомандовать? — спросил он единорога.
Тот тряхнул головой, и из его рога в правую сторону с мелодическим звоном выкинулись ложка, штопор и отвертка, а в левую — открывалка и шило. В сочетании с тяжелым выражением лица это имело внушительный вид, каким, вероятно, отличались персидские серпоносные колесницы.
— Я в поле хочу, — сказал он. — И поскорей, пока настроение не прошло. А начальство мне без надобности. Меня власть только портит.
— Я на правом фланге, — подытожил сантехник. — Эдгар на левом.
— Я польщен, — сказал Эдгар, отдуваясь после маркитанток.
— Стол там у него, — напомнила владычица. — Приглядеть бы.
— Эдгар, оцепление выставишь, — распорядился сантехник. — Следить за столом изо всей возможности.
— Сделаем, — отозвался Эдгар.
— Все, кажется, — сказал сантехник. — За работу, товарищи.
— Присядем на дорожку, — предложила владычица.
— Ну, все, — после недолгого молчания вымолвил сантехник, ударяя рукой по колену. — По местам, хлопцы.
— Надеюсь всех вас увидеть сегодня за ужином, — с бледной улыбкой сказала владычица, стараясь не смотреть ни на кого в отдельности.
— Хороший полководец, — сказал Генподрядчик, — это тот, который умирает в своей постели. Неважно отчего, лишь бы там. Это я вам в особенности говорю, — отнесся он к сантехнику и Ясновиду. — Мне-то что, мне на работу в понедельник, а вы, пожалуйста, держите себя в руках.
— Я не призываю вас достойно умереть, — сказал Ясновид, став перед строем лучников, с откованным заново мечом, в медном шлеме, украшенном изображением двойного ерша, и в чешуйчатой броне. — Возможно, это годится для других битв, но сегодня было бы слишком просто. Без победы любая смерть будет неубедительной.
— Сегодня нам придется тяжелей, чем остальным, — говорил в мангровом лесу Генподрядчик, мучительно вспоминая, что на этот счет говорилось в «Задонщине». — Нам придется стоять и смотреть, как гибнут братья наши. Стоять и смотреть. Я молю вас: тот гнев, который родится и возрастет в вас от этого вида, гнев, от которого вам будет трудно дышать и ваше сердце начнет ходить с перебоями, — сберегите его, друзья мои, смотрите за ним, как женщина смотрит за огнем и ребенком, до того мгновенья, когда я дам вам знак. И тогда тратьте свой гнев, не жалея, и не оставляйте его на завтра, ибо завтра вам понадобятся иные чувства — Бог даст, более светлые.
— Вон там, — сказал сантехник пехоте, — стоит враг. Скоро он перейдет равнину и будет здесь. Если Бог приведет вас дожить до старости, сохранив вашу память и разум, так чтоб вы могли оглянуться на долгую цепь своих лет, — едва ли вы найдете в ней нечто более важное, чем сегодняшний день. Так вот, потратьте его так, чтоб на старости лет не пришлось жалеть о том, что Бог сохранил вам память! Я доступно излагаю? Тогда мечи к бою!
Торн гарцевал перед строем на морском коне. Видно было тяжелые складки его лица и трепетный блеск доспехов. Он почему-то медлил. Вдруг слабым манием руки… Хоругви дрогнули и покатились вперед.
Сантехник очень хотел разглядеть и запомнить всю картину битвы, чтоб потом в кругу коллег, степенно рассказывая о минувших днях, не выглядеть наивным наблюдателем, но у него ничего не вышло. Впереди было видно, как лучники дали густой залп копеиной Арнольда, дали другой и полегли под лавиной рыб-пил; как Ясновид, обнажив меч, сошелся в схватке с каким-то великаном, в эполетах на голое тело, и как из образовавшейся свалки выскользнула душа великана, в виде черного лоснящегося угря, и спешно покинула поле боя, — а потом Сайрокрылы накатились с беззвучно разинутыми пастями, хоругви хлопали у них над головой, над нависшими пилами глядели холодные рыбьи глаза, и все смешалось. Он орудовал мечом, рукоять которого сразу стала скользкой, драл кому-то жабры, выкрикивая что-то назидательное, а потом над ним вода потемнела, и гигантская акула-молот занесла свою роковую голову. Он успел куда-то дотянуться и погрузиться клинком, акула неприязненно сощурилась, через всю картину по диагонали снизу вверх пронесся Трафальгарский Триумф, метясь акуле в загривок, и тут от удара в потылицу сантехник лишился сознания, так что существенная часть происшествий для него померкла.
Когда он очнулся, в удивительной тишине, словно он был не среди битвы, а дома, на своей чистой постели, над ним тихо проплывали глубокие водяные бездны. И глядя в эту безмятежно текущую толщу воды, с легкими тенями кораблей, которые шли по ней где-то там, на недосягаемом для его понимания верху, он вдруг ощутил поразительное по силе желание встать и убить столько врагов, сколько будет нужно для того, чтобы это царство, все те существа, что его населяют, и та прекрасная женщина, которая правит ими, могли жить спокойно и чтобы он не выглядел неблагодарным за то гостеприимство, какое здесь нашел со своими друзьями. Он встал и посмотрел перед собой. Акула-молот, чьи черные плавники шевелило тихими завертями донное течение, лежала с разорванным горлом, а подле нее в безмятежной позе был Трафальгарский Триумф. Сантехник встал перед ним на колени, поцеловал его в мертвые глаза, а потом поднялся, подобрав свой меч, и закричал, устремившись в толпу; и те Сайрокрылы, что успевали заглянуть в его лицо, беспрекословно умирали, прежде чем он наносил удар.
Раскаленным ядром пронесся он по полю, насыщая свое чувство справедливости, и те из врагов, кто, оказавшись близ него, по странной случайности уцелевал, на долгие годы сделали сантехника главной угрозой для малых детей. «Вот, язви тя в душу, Сантехник придет», — говорили они расшалившимся Сайрокрыльчикам, и те моментально садились вышивать крестом.