Мой лучший друг смотрит на меня, и его лицо мгновенно расплывается в улыбке. Он бросается к двери и, высунувшись в коридор, кричит:
— Алек проснулся!
Мои родители и Тиана врываются в больничную палату.
Мама выглядит так, будто постарела на десять лет: в ее темно-каштановых волосах пробиваются седые пряди. На ее лице появились новые морщины, а глаза потускнели от душевной боли.
Тиана начинает плакать и подходит, чтобы взять меня за руку.
Затем мой взгляд останавливается на суровом лице моего отца.
Винсент.
Эверли.
Момент блаженства разлетается на осколки, и каждый осколок разрывает мою душу в клочья.
Голова моего брата падает назад, и из огнестрельной раны на виске сочится кровь.
Нет-нет-нет-нет-нет!
Тело подводит меня, и когда я падаю на колени, три выстрела эхом отдаются в ночи.
Весь мой мир рушится, когда я смотрю, как пули попадают в Эверли.
Боль в моем теле утихает, пока не остается только мучительная реальность: Винсент и Эверли мертвы.
Во мне вспыхивает неконтролируемая ярость, и раны, которые я получил, не могут остановить меня, когда я вырываю капельницу из руки и с трудом поднимаюсь с кровати.
Я слышу голоса, крики и вопли.
Мои глаза по-прежнему прикованы к отцу, когда я, спотыкаясь, направляюсь к нему.
Здесь нет рассуждений. Нет правильного и неправильного.
Нет воли к жизни.
Есть только ненависть и ярость.
Я поднимаю руки и, обхватив ладонями его горло, пытаюсь выдавить из него жизнь. Слишком ослабев, я опускаюсь на колени.
Дыхание учащается. А сердце бешено колотится.
Миша хватает меня, когда мой отец делает шаг назад. Он приседает передо мной, и его глаза бесстрастны, когда он приказывает:
— Возьми себя в руки, парень.
— Ты, блять, убил ее, — стону я. — Из-за тебя Винсент и Эверли мертвы.
При произнесении этих слов в моей голове вспыхивает воспоминание об Эверли, упавшей на поле.
— Почему это заняло у тебя так много времени? — Кричу я. — Какого хрена ты в нее стрелял?
Я начинаю вырываться из объятий Миши, из моей груди вырывается истошный крик. Я становлюсь похожим на бешеную собаку.
— Девчонка была обузой, — бормочет мой отец.
Я не могу ясно мыслить. Не могу успокоиться.
Я ничего не могу сделать, кроме как бороться с Мишей. У меня получается освободиться, и, бросившись вперед, я сбиваю отца с ног.
Мне удается нанести удар, врезав кулаком ему по щеке, прежде чем Миша снова хватает меня.
Пока меня тащат прочь, безумие срывается с моих губ:
— Ты, блять, убил ее. Она была моей душой! Она была для меня всем. Ты, блять, убил ее. Ты, блять, убил ее! ТЫ, БЛЯТЬ, УБИЛ ЕЕ!
Миша обнимает меня, и я не слышу ни слова из того, что он говорит.
Заключенный в своей голове, я один в темноте.
На этот раз у меня нет Эверли, которая не давала бы мне сойти с ума.
Он убил ее.
Вторую половину моей души.
С таким же успехом он мог бы убить меня.
Я чувствую мамины руки на своих плечах. Вижу ее слезы.
Женщина в белом делает мне укол, и, чувствуя головокружение, я не свожу глаз с отца.
— Я… собираюсь… убить тебя, — невнятно произношу я, прежде чем мое тело проигрывает борьбу, и я падаю на Мишу.
_______________________________
Когда я снова просыпаюсь, воспоминания уже ждут меня.
Нет такого блаженного момента, когда мне потребовалось бы некоторое время, прежде чем я вспомню, что произошло.
Удар от моей изнуряющей реальности мгновенный. Он сеет разрушение в моем сознании, уничтожая человека, которым я был раньше.
Мое дыхание превращается в отчаянные вздохи, а грудь разрывает невыносимая агония.
Миша подходит ближе и склоняется надо мной. Беспокойство глубоко запечатлено на его лице.
— Алек, успокойся.
Только тогда я слышу, как кардиомонитор пищит как сумасшедший.
Я смотрю в глаза своему лучшему другу, но его лицо расплывается в воспоминаниях о нас с Эверли, запертых в темной комнате.
И снова образ ее смерти пробирает меня до дрожи.
За один день я потерял Винсента и Эверли.
Я бы пережил потерю своего брата, но не Эверли.
В голове проносятся сцены пыток. Голодание. Бесконечные часы, проведенные в темноте и холоде.
Кажется, что больше ничего и не было — только Эверли, я и та темная комната. Нет ни "до", ни "после".
Руки Миши обхватывают мое лицо, и он умоляет:
— Алек, пожалуйста, успокойся.
Мое дыхание настолько учащенное, что мне не хватает воздуха, и, задыхаясь, я возвращаюсь в темноту, но на этот раз Эверли со мной нет.
_______________________________
Проснувшись в следующий раз, я вялый и лишенный всех сил.
Мой разум затуманен, как будто я слишком много выпил.
Трудно сосредоточиться на чем-либо, и когда я издаю стон, то слышу движение.
В поле зрения появляется мама, и снова я потрясен тем, какой старой она выглядит.
— Мама, — удается мне пробормотать.
Она медленно садится на стул и, взяв мою руку, сжимает ее обеими своими.
— Зайка. — Называет она меня эквивалентом "малыш" или "дорогой" по-русски. Мама бормочет молитву, благодаря Бога, что я очнулся, а потом по ее лицу начинают течь слезы.
— Мама, — снова выдавливаю я. — Что случилось?
Она натягивает улыбку на лицо, качая головой.
— Ты здесь. Это все, что имеет значение. — Ее голос срывается, и опустошающая сердечная боль искажает черты ее лица, затем она шепчет: — Ты все еще рядом со мной.
Воспоминания о прошедших месяцах задерживаются, но постепенно они начинают просачиваться в мой разум.
Из-за лекарств, которые они мне дали, я вынужден ощущать сокрушительный удар за ударом.
Я вынужден чувствовать.
Помню избиение, порку, нож в моей руке.
Помню голод и голодные муки.
Помню мышечные спазмы; мое тело, изнемогающее от недостатка движения.
Помню, как Эверли угасала на моих глазах.
Тьма.
Бесконечная гребаная тьма.
Я закрываю глаза от яркого света в комнате.
И продолжаю вспоминать.
Как выглядел Винсент в тот последний день. Как он смирился со своей участью, а его глаза умоляли меня покончить с этим.
Эверли больше нет.
Винсент умер ни за что, и я все равно потерял Эверли.
Я понимаю, что плачу, только когда мама сажает меня и прижимает мою голову к своей груди.
— Шшш… зайка… тихо. Твоя мама здесь.
Когда я был маленьким, то всегда находил утешение в ее объятиях, но сегодня его найти невозможно.
Сегодня есть только агония и чувство вины.
Я должен нести крест того, что я единственный выживший.
Как мне жить с чувством вины за то, что я подвел своего брата?
Как мне жить, пока половинка моей души гниет в поле?
Там, где закончились мучения Винсента и Эверли, мои только начинаются.
Глава 17
Эверли
Когда я открываю глаза, мое тело словно онемело, и я не узнаю ничего вокруг.
Похоже, я нахожусь в больничной палате. Я слышу звуки, издаваемые аппаратами рядом с кроватью.
Мое сердцебиение учащается, и я замечаю капельницу в левой руке.
Где я?
В голове проносятся воспоминания о моем пленении, и я вспоминаю, как в меня стрелял отец Алека.
О, Боже!
Алек! Он выжил?
Внезапно в комнату заходит пожилой мужчина.
Я не узнаю старика и смотрю на него, страх и паника наполняют мою грудь.
Когда он замечает, что я проснулась, его глаза расширяются. Он бормочет что-то по-русски и, похоже, ожидает ответа.
— Я американка, — говорю я хриплым голосом, словно давно не говорила. — Я не говорю по-русски.
— Оххх. — Он подходит ближе, его глаза скользят по моему лицу. — Я нашел тебя в поле недалеко от моего дома. И привез тебя в больницу.
Меня охватывает чистое облегчение, и напряжение, которое стало для меня нормальным чувством, спадает. Ошеломленная осознанием того, что я больше не пленница, мой подбородок дрожит, и горячие слезы катятся по щекам.
— Вы нашли меня?
Он кивает.
— В плохом состоянии. — Его брови сходятся вместе в серьезном выражении. — Почему в тебя стреляли?
После всех пережитых травм я не доверяю ни единой душе. Что, если он в Братве или знает их? Что, если он скажет им, что я выжила, и они придут меня убить?
Кроме того, кто поверит в мою безумную историю?
Вряд ли этот человек знает отца Алека, иначе меня бы сейчас не было в живых. Но, не желая рисковать, я качаю головой и лгу:
— Я не помню.
Я вижу, что он мне не верит, но не продолжает тему.
— Ты американка? Не нашел паспорта.
Черт!
Отель. Надеюсь, мои вещи все еще у них.
— Полиция придет, — упоминает он, и наблюдает за мной, как ястреб.
Полиция? Вот дерьмо. Что мне им сказать?
Сердцебиение ускоряется, и мое беспокойство снова резко возрастает.
Что произойдет, если я скажу им правду?
Они, вероятно, возбудят дело, и Братва узнает, что я жива.
Отец Алека снова попытается убить меня.
Этого не может случиться!
Я просто притворюсь, что ничего не помню. Я просто хочу домой.
— Как долго я здесь? — спрашиваю я.
— Три недели, — отвечает он.
Боже, это долго.
Но ведь были еще недели, которые я провела в плену.
— Какое сегодня число?
— 24 февраля.
Срань Господня!
Я изо всех сил пытаюсь подсчитать, и когда понимаю, что прошло почти три месяца с тех пор, как меня похитили, мне становится физически плохо.
Мне понадобится паспорт, чтобы вернуться домой. И мои личные вещи. Каковы шансы, что отель будет хранить мои вещи в течение трех месяцев?
Нас прерывает медсестра, входящая в палату. Ее акцент не такой сильный, как у старика, когда она спрашивает:
— Как вы себя чувствуете?
Как я себя чувствую?
Нет слов. Эмоции переполняют меня.