Мой взгляд скользит по всем его травмам: порез на левом предплечье, колотая рана на правой руке и вся кровь на лице. Похоже, у него сломан нос.
Хотелось бы мне привести его в порядок.
Мой взгляд устремляется к двери, и я разрываюсь на две части. Что, если я попрошу аптечку первой помощи, а они будут пытать нас еще?
Что бы сделал Алек?
Он бы дал им отпор.
Поднявшись на ноги, я делаю глубокий вдох и иду к двери. Мои внутренности начинают дрожать от страха, но, зная, что я долго не протяну, если Алек заболеет и умрет, я бью левой рукой по двери.
— Эй! Откройте дверь.
Услышав шаги, быстро отступаю назад и молюсь Богу, чтобы я не совершила огромную ошибку.
Дарио распахивает дверь.
— Какого хрена тебе нужно?
Мне требуется больше сил, чем у меня есть, чтобы сказать:
— Мне нужна аптечка первой помощи, чтобы я могла позаботиться о своем парне, — набравшись храбрости, я добавляю: — И немного еды. Мы целый день ничего не ели.
Его бровь приподнимается, затем он усмехается:
— Что-нибудь еще, principessa?
Я нервно сглатываю.
— Нет.
Дверь захлопывается и снова запирается. Чувствуя пустоту и безнадежность, я возвращаюсь к Алеку и сажусь рядом с ним. На мне кожаный пиджак и шелковая блузка. Ни то, ни другое нельзя использовать для промывания ран Алека.
На мгновение я задерживаю взгляд на его рубашке и чуть не выпрыгиваю из собственной кожи, когда дверь внезапно распахивается. В меня швыряют сумку с туалетными принадлежностями, после чего дверь снова закрывается.
Я пододвигаюсь ближе и расстегиваю молнию на сумке, а моем лице расплывается улыбка, когда я вижу антисептический лосьон и бинты.
По крайней мере, это хоть что-то.
Не желая тратить впустую имеющиеся у нас скудные припасы, я не стала промывать раны Алека и вместо этого просто смазываю антисептическим лосьоном подсыхающую кровь, а затем перевязываю его предплечье и правую кисть.
Алек начинает шевелиться, и когда я подтягиваю уголок бинта, чтобы он оставался на месте, его глаза открываются и фокусируются на мне.
Он смотрит на меня несколько секунд, затем спрашивает:
— Что ты делаешь?
Когда он пытается сесть, я хватаю его за правую руку и помогаю. Его взгляд скользит по бинтам, а затем останавливается на мне.
— Я не хотела, чтобы ты подхватил инфекцию, — объясняю я.
Его взгляд опускается на мою правую руку.
— А как насчет твоего мизинца?
— Бинты слишком большие.
Впервые его черты лица напрягаются. Это гнев?
Алек хватает сумку, открывает ее, достает антисептический лосьон и бросает мне на колени.
— Нанеси немного.
Намазывая мизинец, я стараюсь не показывать, как это больно, потому что Алеку, должно быть, намного больнее, чем мне.
Как только я кладу лосьон обратно в сумку, Алек зажимает нос, и до меня доносится треск.
— Боже, — вскрикиваю я, глядя на мужчину так, словно он сошел с ума.
— Что? — ворчит он, пока из его носа течет кровь. Ничуть не смущаясь, он использует ворот рубашки, чтобы вытереть кровь. — Я не позволю, чтобы он зажил криво.
Я качаю головой и наполовину с благоговением, наполовину в ужасе спрашиваю:
— Как ты это делаешь?
— Что?
— Как тебе может быть все равно? Они только что выбили из тебя все дерьмо и вонзили нож в твою руку, а ты все еще спокоен.
Алек мгновение смотрит на меня, затем говорит:
— Меня так воспитали. Я готовился к чему-то подобному с самого рождения.
Но как?
Я недоверчиво качаю головой.
— Как можно подготовиться к такому кошмару?
Он пожимает плечами, затем отвечает:
— Так же, как ты готовишься к нормальной жизни. Каждый день меня учили, как быть солдатом Братвы.
Я наклоняюсь ближе к нему, даже не осознавая этого.
— Итак, пока меня учили 'нормальным' вещам, чему научился ты?
Алек отодвигается назад, чтобы прислониться к стене, и, подтянув колени, кладет на них запястья.
— Я научился драться и стрелять. — Его глаза блуждают по моему лицу. — И как пытать кого-то. В следующем году я отправлюсь в место, где научусь всему, что мне нужно знать, чтобы быть полезным Братве.
— А Братва — это как мафия? Боссы мафии, наркотики, оружие? Все плохое?
Он кивает.
— Да, все плохое.
Ого. Такое ощущение, что меня забросили в мир, где все противоположно тому, что я знала всю свою жизнь.
— И тебя это устраивает? — Я тяжело сглатываю, в горле пересохло от нехватки воды. — Разве ты не хочешь быть кем-то еще, кроме преступника?
Алек на мгновение задумывается, затем говорит:
— Я не считаю это преступлением. Я принадлежу к семье Братвы, где мы убиваем друг за друга.
Уголок его рта приподнимается, и при виде улыбки на его привлекательном лице мое сердце замирает.
— Глава братвы, Виктор Ветров, — хороший человек. Надеюсь, что смогу стать хотя бы наполовину таким, как он. — Алек снова переводит взгляд на меня. — А еще есть Алексей Козлов, крестный отец Виктора. Этот человек — легенда и мой герой. — Серьезное выражение затемняет его карие радужки. — Для меня было бы честью умереть за них. — Наклонив голову, он спрашивает: — А что у тебя есть такого, за что стоит умереть?
Ничего.
Я двигаюсь, пока не оказываюсь рядом с Алеком, и тоже прислоняюсь спиной к стене.
Долгое время в комнате царит тишина, после чего я говорю:
— Спасибо, что сказал все эти вещи о нас, чтобы они не убили меня. — Я поворачиваю голову и смотрю на Алека. — И спасибо тебе за то, что принял побои за меня.
Он поднимает забинтованную руку.
— Спасибо, что подлатала меня.
— Это меньшее, что я могла сделать, — шепчу я.
Когда его глаза встречаются с моими, я спрашиваю:
— Ты можешь показать мне, как сохранять спокойствие?
Он качает головой и вздыхает.
— Этому нельзя научиться за час. На это уходят годы.
Мы продолжаем смотреть друг на друга, и, несмотря на переполняющие меня эмоции, я признаюсь:
— Мне страшно, Алек. — Слезы грозят захлестнуть меня, но каким-то образом мне удается их сдержать.
Я удивляюсь, когда его взгляд смягчается, и он обнимает меня за плечи. Не колеблясь, я прижимаюсь к нему, и этого достаточно, чтобы слезы все же хлынули наружу.
Глава 9
Алек
Я боялся, что Проди заморит нас голодом, но, к счастью, они наконец дали нам что-нибудь поесть.
Это четыре куска сухого хлеба и по одной куриной грудке на каждого. Это далеко не мамина еда, но сойдет.
Я доедаю свою порцию до того, как Эверли расправляется со своим первым ломтиком хлеба.
Когда она замечает, что я разглядываю ее еду, она рвет куриную грудку на кусочки, берет один из них и пододвигает остальную еду поближе ко мне.
— Тебе это нужно больше, чем мне.
Мгновение я колеблюсь, но, зная, что она права, беру два кусочка курицы и ломтик хлеба и с жадностью поглощаю их.
— Доедай остальное, — говорю я, не желая, чтобы она умерла с голоду.
Мы находимся в этой комнате уже три дня, и после первого дня пыток нам разрешили выходить из нашей тюрьмы только для посещения туалета. Обычно это происходит утром и поздно вечером. Кроме того, это единственный раз, когда мы можем попить воды.
Если они собираются кормить нас каждые три дня, нам крышка.
Еще одна вещь, которая меня беспокоит, — это то, что я начинаю привыкать к присутствию Эверли в моем пространстве. Из-за нашей тяжелой ситуации и вынужденной близости я начинаю чувствовать то, чего не чувствовал бы при обычных обстоятельствах.
Всякий раз, когда она осматривает мои раны, чтобы нанести еще антисептического лосьона, я чувствую благодарность за то, что она здесь.
Приятно, когда Эверли заботится обо мне.
И с каждым проходящим часом я все больше и больше беспокоюсь о ней.
Не помогает и то, что она красива и до смерти напугана. Это заставляет меня чувствовать большую защиту по отношению к ней.
И она добрая. Ни разу она не обвинила меня в том аду, в который я ее втянул.
Она разламывает последний ломтик хлеба и оставшуюся курицу и протягивает половину мне.
Как я уже сказал, она добрая.
Я беру еду и на этот раз смакую вкус каждого кусочка.
— Я скучаю по маминой еде, — признаюсь я.
Эверли смотрит на свои руки.
— Я тоже. — Она опускает голову ниже. — Она готовила лучшее тушеное мясо.
— Ты умеешь готовить? — Спрашиваю я.
— Немного. — Она поднимает голову и встречается со мной взглядом. — А ты?
Усмехнувшись, я качаю головой.
— Ты была близка со своими родителями?
Она кивает, и в ее янтарных глазах появляется печаль.
— Мы были очень близки. Я скучаю по ним каждый день.
— Как они умерли? — спрашиваю я не потому, что у меня болезненное любопытство. Я просто хочу поговорить с ней, и это единственный вопрос, что пришел мне в голову.
— При лобовом столкновении с грузовиком, который сломался. Он пытался развернуться, когда двигатель заглох. Освещения не было.
Господи. Должно быть, они были похороны в закрытом гробу. Я видел подобную аварию, и водитель был обезглавлен.
— Мне очень жаль, — бормочу я. Меняя тему, я спрашиваю: — Что заставило тебя выбрать Россию в качестве места для путешествия?
— Это был выбор моей мамы. — Эверли грустно улыбается мне, и мне хочется обнять ее. — Папа выбрал Шотландию, а я выбрала Гавайи. Следующей я бы посетила Шотландию.
На моих губах появляется виноватая улыбка.
— Тебе хотя бы понравилось в России до того, как я тебя похитил?
Ее улыбка становится шире.
— Понравилось.
Наши взгляды встречаются, и атмосфера становится серьезной.
— Прости, что схватил тебя на улице. Я думал, ты Светлана.
— Я знаю. — Она снова опускает голову. — Я в таком положении, потому что поменялась одеждой с девушкой, о которой ничего не знала. Я сама виновата.
— Ты ни в чем не виновата.
Она снова встречается со мной взглядом.